Неточные совпадения
3. Не требовать от меня отчета, почему я описываю именно то, а не то происшествие; или для
чего, упоминая об одном историческом лице, я не
говорю ни слова о другом.
И наконец...
— Да, милостивые государи! —
говорил важным голосом синий фрак, — поверьте мне, старику; я делал по сему предмету различные опыты
и долгом считаю сообщить вам,
что принятой способ натирать по скобленому месту сандараком — есть самый удобнейший: никогда не расплывется.
— Кто
и говорит, батюшка! Конечно, стол не ахти мне; но не погневайтесь: я
и в здешнем обеде большого деликатеса не вижу. Нет, воля ваша! Френзель зазнался. Разве не замечаете,
что у него с каждым днем становится меньше посетителей? Вот, например, Степан Кондратьевич: я уж его недели две не вижу.
— Жареные рябчики! — вскричал толстый господин, провожая жадным взором служанку, которая на большом блюде начала разносить жаркое. — Ну вот, почтеннейший, — продолжал он, обращаясь к худощавому старику, — не
говорил ли я вам,
что блюда блюдам розь. В «Мысе Доброй Надежды»
и пять блюд, но подают ли там за общим столом вот это? — примолвил он, подхватя на вилку жареного рябчика.
Впрочем, все то,
что мы
говорили, одно только предположение,
и хотя мнение мое основано на здравом смысле…
Французы
и до сих пор не признают нас за европейцев
и за нашу хлеб-соль величают варварами; а отечество наше, в котором соединены климаты всей Европы, называют землею белых медведей
и,
что всего досаднее,
говорят и печатают,
что наши дамы пьют водку
и любят, чтобы мужья их били.
Окруженная иностранцами, она привыкла слышать,
что Россия
и Лапландия почти одно
и то же;
что отечество наше должно рабски подражать всему чужеземному
и быть сколком с других наций, а особливо с французской, для того чтоб быть чем-нибудь;
что нам не должно
и нельзя мыслить своей головою,
говорить своим языком, носить изделье своих фабрик, иметь свою словесность
и жить по-своему.
— Pardon, princesse! [Извините, княгиня! (франц.)] — сказал хладнокровно дипломат, — вы не совсем меня поняли. Я не
говорю,
что русские должны положительно желать прихода наших войск в их отечество; я объяснял только вам,
что если силою обстоятельств Россия сделается поприщем новых побед нашего императора
и русские будут иметь благоразумие удержаться от народной войны, то последствия этой кампании могут быть очень полезны
и выгодны для вашей нации.
— Бога ради, барон! — сказала хозяйка, — не
говорите этого при родственнике моем князе Радугине. Он без памяти от этой церкви,
и знаете ли почему? Потому
что в построении ее участвовали одни русские художники.
— Нет, граф!
Говорят,
что он поизмял только свою прическу à la Titus [в стиле Титуса (франц.)]
и разбил себе нос.
— Давай руку!
Что в самом деле! служить, так служить вместе; а когда кампания кончится
и мы опять поладим с французами, так знаешь ли
что?.. Качнем в Париж! То-то бы пожили
и повеселились! Эх, милый!
что ни
говори, а ведь у нас, право, скучно!
— На третий день, поутру, — продолжал Рославлев, — Оленька сказала мне,
что я не противен ее сестре, но
что она не отдаст мне своей руки до тех пор, пока не уверится,
что может составить мое счастие,
и требует в доказательство любви моей, чтоб я целый год не
говорил ни слова об этом ее матери
и ей самой.
Дружба его была для меня одной отрадою; я
говорил с ним о Полине,
и хотя он часто покачивал головою
и называл ее мечтательницею, но, несмотря на это, полюбил всей душою, однако же гораздо менее,
чем Оленьку, которая меж тем употребляла все, чтоб сократить время моего испытания.
— Так, mon cher! так! Но теперь ты у ног ее; теперь, нет сомнения,
и твой образ облекают в одежду неземную; а как потом ты облечешься сам в халат да закуришь трубку… Ох, милый!
что ни
говори, а муж — плохой идеал!
— Эх, Ваня, Ваня! Да есть ли земля, где б поборов не было?
Что вы верите этим нехристям; теперь-то они так
говорят, а дай Бонапарту до нас добраться, так последнюю рубаху стащит; да еще заберет всех молодых парней
и ушлет их за тридевять земель в тридесятое государство.
— Об этом у нас
и в Москве давно
говорят. Но есть также слухи,
что будто бы французы… избави господи!
— Кто
и говорит, батюшка! Чуждаться
и носить на руках — два дела разные. Чтоб нам не держаться русской пословицы: как аукнется, так
и откликнется!.. Как нас в чужих землях принимают, так
и нам бы чужеземцев принимать!.. Ну, да
что об этом
говорить… Скажите-ка лучше, батюшка, точно ли правда,
что Бонапартий сбирается на нас войною?
Он держал за руку больную
и хотя не
говорил еще ни слова, но не трудно было отгадать по его веселому
и довольному лицу,
что опасность миновалась.
— Пелагея Николаевна! — сказал Сурской, — лекарь
говорил правду: вы так давно живете затворницей,
что можете легко
и сами занемочь. Время прекрасное,
что б вам не погулять?
— Полно, брат! по-латыни-та
говорить! Не об этом речь: я слыву хлебосолом,
и надобно сегодня поддержать мою славу. Да
что наши дамы не едут! Я разослал ко всем соседям приглашения: того
и гляди, станут наезжать гости; одному мне не управиться, так сестра бы у меня похозяйничала. А уж на будущей неделе я стал бы у нее хозяйничать, — прибавил Ижорской, потрепав по плечу Рославлева. —
Что, брат, дождался, наконец? Ведь свадьба твоя решительно в воскресенье?
— C'est une folle! [Это сумасшедшая! (франц.)] — сказала Лидина. — Представьте себе, я сейчас получила письмо из Москвы от кузины; она пишет ко мне,
что говорят о войне с французами.
И как вы думаете? ей пришло в голову,
что вы пойдете опять в военную службу. Успокойте ее, бога ради!
Пользуясь правом жениха, Рославлев сидел за столом подле своей невесты; он мог
говорить с нею свободно, не опасаясь нескромного любопытства соседей, потому
что с одной стороны подле них сидел Сурской, а с другой Оленька. В то время как все, или почти все, заняты были едою, этим важным
и едва ли ни главнейшим делом большей части деревенских помещиков, Рославлев спросил Полину: согласна ли она с мнением своей матери,
что он не должен ни в каком случае вступать снова в военную службу?
— Здоровье хозяина! — закричал Буркин,
и снова затрещало в ушах у бедных дам. Трубачи дули, мужчины пили;
и как дело дошло до домашних наливок, то разговоры сделались до того шумны,
что почти никто уже не понимал друг друга. Наконец, когда обнесли двенадцатую тарелку с сахарным вареньем, хозяин привстал
и, совершенно уверенный,
что говорит неправду, сказал...
Но
что я
говорю? если одна только рота французских солдат выйдет из России, то
и тогда французы станут
говорить и печатать,
что эта горсть бесстрашных, этот священный легион не бежал, а спокойно отступил на зимние квартиры
и что во время бессмертной своей ретирады [отступления (франц.)] беспрестанно бил большую русскую армию;
и нет сомнения,
что в этом хвастовстве им помогут русские, которые станут повторять вслед за ними,
что климат, недостаток, стечение различных обстоятельств, одним словом, все, выключая русских штыков, заставило отступить французскую армию.
Как ты думаешь, Рославлев? не лучше ли
и нам не сердиться на наших полупросвещенных умниц, а
говорить про себя: «
Что еще на них взыскивать — дети! как подрастут, так поумнеют!» Но вот, кажется, идет хозяин.
Все наши дамы в таком порядке,
что любо посмотреть: с утра до вечера готовят для нас корпию
и перевязки; по-французски не
говорят,
и даже родственница твоя, княгиня Радугина, — поверишь ли, братец? — прескверным русским языком вот так французов
и позорит.
Когда я узнал,
что он тот самый полковник, которого ты угощал на своем биваке, то, разумеется, стал его расспрашивать о тебе,
и хотя от боли
и усталости он едва мог
говорить, но отвечал весьма подробно на все мои вопросы.
— Постой!.. Так точно… вот, кажется, за этим кустом
говорят меж собой наши солдаты… пойдем поближе. Ты не можешь себе представить, как иногда забавны их разговоры, а особливо, когда они уверены,
что никто их не слышит. Мы привыкли видеть их во фрунте
и думаем,
что они вовсе не рассуждают. Послушай-ка, какие есть между ними политики — умора, да
и только! Но тише!.. Не шуми, братец!
И что говорить, конечно, накоротке хоть кого оборвут, а как дело пойдет в оттяжку, так нет, брат, не жди пути!..
Наши приятели, не
говоря ни слова, пошли вслед за незнакомым. Когда они стали подходить к огням, то заметили,
что он был в военном сюртуке с штаб-офицерскими эполетами. Подойдя к биваку Зарецкого, он повернулся
и сказал веселым голосом...
— Не вам бы слушать,
и не мне бы
говорить! Ведь она родная сестрица нашего барина, а посмотрите-ка,
что толкуют о ней в народе — уши вянут!.. Экой срам, подумаешь!
— Эх, брат! место-то неловкое.
Говорят, будто бы по ночам видали,
что перед крестом теплится свечка
и сидит сам покойник.
— Да, точно поют! Но это совсем не похоронный напев… напротив… мне кажется… — Рославлев не мог кончить: невольный трепет пробежал по всем его членам. Так, он не ошибается… до его слуха долетели звуки
и слова, не оставляющие никакого сомнения… — Боже мой! — вскричал он, — это венчальный обряд… на кладбище… в полночь!.. Итак, Шурлов
говорил правду… Несчастная!
что она делает!..
—
И мои сыновья
говорят то же; да, полно, будут ли ее отстаивать? Хоть
и в сегодняшней афишке напечатано,
что скоро понадобятся молодцы
и городские
и деревенские, а все заставы отперты,
и народ валом валит вон из города. Нет, Андрей Васьянович, несдобровать матушке Москве: дожили мы опять до татарского погрома.
— Уж я обо всем с домашними условился: мундир его припрячем подале,
и если
чего дойдет, так я назову его моим сыном. Сосед мой, золотых дел мастер, Франц Иваныч, стал было мне отсоветывать
и говорил,
что мы этак беду наживем;
что если французы дознаются,
что мы скрываем у себя под чужим именем русского офицера, то, пожалуй, расстреляют нас как шпионов; но не только я, да
и старуха моя слышать об этом не хочет.
Что будет, то
и будет, а благодетеля нашего не выдадим.
Варвары! (прошу заметить, это
говорю не я, но все тот же любитель старины) варвары! вы не умели сберечь даже
и того,
что пощадили Литва
и татары!
— У самого Ростокина выпрягли у меня лошадей,
говорят, будто под казенные обозы — не могу сказать. Кой-как сегодня,
и то уже после обеда, нанял эту пару, да
что за клячи, сударь! насилу дотащился!
— Эх, батюшка Григорий Павлович! — перервал Ладушкин, — было бы
чем отстаивать,
и когда уж все
говорят…
—
И, Владимир Сергеич!
что вы слушаете моей старухи; дело ее бабье: сама не знает,
что говорит.
Что ни
говори, а ведь досадно, как отобьют невесту; да только смешно от этого сходить с ума: посердился, покричал
и будет.
— Представь себе: он вздумал меня расспрашивать; я пустился ему лгать
что есть мочи,
и этот грубиян осмелился сказать мне в глаза,
что я
говорю неправду…
Как теперь помню, добрая старушка всякой раз крестилась
и говорила со слезами: «Слава богу! я знала наперед,
что в Сашеньке будет путь!»
Чему ж после этого удивляться,
что меня приняли за француза?
— В том-то
и дело,
что не гладим. Они
говорят: tui, quid nihil refet, ne cures, то есть: не мешайся не в свое дело; а мы толкуем: cuneus cuneum trudit, сиречь — клин клином выбивают.
— Нет, братец, решено! ни русские, ни французы, ни люди, ни судьба, ничто не может нас разлучить. — Так
говорил Зарецкой, обнимая своего друга. — Думал ли я, — продолжал он, —
что буду сегодня в Москве, перебранюсь с жандармским офицером;
что по милости французского полковника выеду вместе с тобою из Москвы,
что нас разлучат русские крестьяне,
что они подстрелят твою лошадь
и выберут тебя потом в свои главнокомандующие?..
— Я вам порукою,
что, хорошо, — сказал один смугловатый
и толстый офицер в черкесской бурке. — Его везли в Москву для Раппа; а
говорят, этот лихой генерал также терпеть не может дурного вина, как не терпит трусов.
— Да ему там только
и весело, где свистят пули, — перервал старый ротмистр. — Всякой раз его встречают
и провожают с пальбою; а он все-таки целехонек. Ну, правду он
говорит,
что его
и смерть боится.
Но порядок нашего повествования требует, чтоб мы, хотя в коротких словах, рассказали,
что делалось в России до того времени, когда нам можно будет вывести снова на сцену
и заставить
говорить действующие лица этой повести.
Наполеон сделал это по упрямству, по незнанию, даже по глупости — только непременно по собственной своей воле: ибо, в противном случае, надобно сознаться,
что русские били французов
и что под Малым Ярославцем не мы, а они были разбиты; а как согласиться в этом, когда французские бюллетени
говорят совершенно противное?
Так
говорит сам Наполеон, так
говорят почти все французские писатели; а есть люди (мы не скажем, к какой они принадлежат нации), которые полагают,
что французские писатели всегда
говорят правду — даже
и тогда, когда уверяют,
что в России нет соловьев; но есть зато фрукт величиною с вишню, который называется арбузом;
что русские происходят от татар, а венгерцы от славян;
что Кавказские горы отделяют Европейскую Россию от Азиатской;
что у нас знатных людей обыкновенно венчают архиереи;
что ниема глебониш пописко рюскоф — самая употребительная фраза на чистом русском языке;
что название славян происходит от французского слова esclaves [рабы]
и что, наконец, в 1812 году французы били русских, когда шли вперед, били их же, когда бежали назад; били под Москвою, под Тарутиным, под Красным, под Малым Ярославцем, под Полоцком, под Борисовым
и даже под Вильною, то есть тогда уже, когда некому нас было бить, если б мы
и сами этого хотели.
— Послушай, Владимир! — сказал Зарецкой, обнимая в последний раз Рославлева, —
говорят,
что в Данциге тысяч тридцать гарнизона, а
что всего хуже — этим гарнизоном командует молодец Рапп, так вы не скоро добьетесь толку
и простоите долго на одном месте.