Неточные совпадения
— Ага! догадался! — сказал поляк,
садясь в передний угол. — Счастлив ты, что унес ноги, а не то бы я с тобою переведался. Hex их вшисци дьябли везмо! Какие здесь буяны! Видно, не
были еще в переделе у пана Лисовского.
Поляк, не переставая
есть, кивнул головою и показал молча на скамью; Юрий
сел на другом конце стола и, помолчав несколько времени, спросил: по вкусу ли ему жареный гусь?
Все эти строения, с их пристройками, клетьми и загородками, занимали столь большое пространство, что с первого взгляда их можно
было почесть вторым
селом, не менее первого.
— Я уж и без твоего боярского приказа хотела с ним об этом словечко перемолвить; да говорят, будто бы здесь
есть какой-то прохожий, который и Кудимыча за пояс заткнул. Так не прикажешь ли, Тимофей Федорович, ему поклониться? Он теперь на
селе у приказчика Фомы пирует с молодыми.
— Хорошо, хорошо! — отвечала Власьевна. — Скажи ему, чтоб он подождал. Анастасья Тимофеевна, — продолжала она, — знаешь ли что, матушка? у нас на
селе теперь
есть прохожий, про которого и невесть что рассказывают. Уж Кудимыч ли наш не мудрен, да и тот перед ним язычок прикусил. Позволь ему, сударыня, словечка два с тобою перемолвить… Да полно же, родная, головкою мотать! Прикажи ему войти.
— Соскучился по тебе, Федорыч, — отвечал Митя. — Эх, жаль мне тебя, видит бог, жаль!.. Худо, Федорыч, худо!.. Митя шел
селом да плакал: мужички испитые, церковь набоку… а ты себе на уме: попиваешь да бражничаешь с приятелями!.. А вот как все приешь да
выпьешь, чем-то станешь угощать нежданную гостью?.. Хвать, хвать — ан в погребе и вина нет! Худо, Федорыч, худо!
Кирша, поговорив еще несколько времени с хозяином и гостьми, встал потихоньку из-за стола; он тотчас заметил, что хотя караул
был снят от ворот, но зато у самых дверей сидел широкоплечий крестьянин, мимо которого прокрасться
было невозможно. Запорожец отыскал свою саблю, прицепил ее к поясу, надел через плечо нагайку, спрятал за пазуху кинжал и, подойдя опять к столу,
сел по-прежнему между приказчиком и дьяком. Помолчав несколько времени, он спросил первого: весело ли ему
будет называться дедушкою?
Он
было хотел втихомолку проехать мимо
села задами, ан и попался в беду!
— Вижу, боярин: вон и конь привязан к дереву… Ну, так и
есть: это стог сена. Верно, какой-нибудь проезжий захотел покормить даром свою лошадь… Никак, он нас увидел…
садится на коня… Кой прах! Что ж он стоит на одном месте? ни взад, ни вперед!.. Он как будто нас дожидается… Полно, добрый ли человек?.. Смотри! он скачет к нам… Берегись, боярин!.. Что это? с нами крестная сила! Не дьявольское ли наваждение?.. Ведь он остался в отчине боярина Шалонского?.. Ах, батюшки светы!. Точно, это Кирша!
— Авось, боярин! Бог милостив! — примолвил Кирша,
садясь на лошадь. — Здесь
есть другая дорога. Говорят, она больно плоха, да все лучше: зато остановки не
будет.
— Да так, горе взяло! Житья не
было от приказчика; взъелся на меня за то, что я не снял шапки перед его писарем, и ну придираться! За все про все отвечай Хомяк — мочушки не стало! До нас дошел слух, будто бы здесь набирают вольницу и хотят крепко стоять за веру православную; вот я помолился святым угодникам, да и тягу из
села; а сирот господь бог не покинет.
— Конечно, что прошло, то прошло!.. Но вот нам несут поужинать. Не взыщи, дорогой гость, на убогость моей трапезы! Чем богаты, тем и рады: сегодня я
ем постное. Ты, может
быть, не понедельничаешь, Юрий Дмитрич? И на что тебе! Не все должны с таким упорством измозжать плоть свою, как я — многогрешный. Садись-ка, мой родимый, да похлебай этой ушицы. Стерляжья, батюшка! У меня свой садок, и не только стерляди, осетры никогда не переводятся.
Мы
было хотели поджечь и
село, да жаль стало мужичков: они, сердечные, не виноваты, что их боярин предатель и изменник.
— А почему знать? может
быть, и добьемся толку. Жаль, что со мной народу-то немного, а то бы я не выпустил из
села ни одной души, пока не узнал, где теперь их боярин. Статься не может, чтоб в целой отчине не нашлось никого, кто б знал, куда он запропастился.
— Постой-ка!.. Ведь это, никак, придется близко святой?.. Ну так и
есть!.. Мне сказывала мамушка Власьевна, что в субботу на Фомино воскресенье ей что-то ночью не послалось; вот она перед светом слышит, что вдруг прискакали на боярский двор; подошла к окну, глядь: сидит кто-то в телеге, руки скручены назад, рот завязан; прошло так около часу, вышел из хором боярский стремянный, Омляш,
сел на телегу подле этого горемыки, да и по всем по трем.
Напрасно бы стали мы искать окруженную топкими болотами долину, где некогда, по древним сказаниям, возвышалось на семи дубах неприступное жилище Соловья-разбойника; никто в
селе Карачарове не покажет любопытному путешественнику того места, где
была хижина, в которой родился и сиднем сидел тридцать лет могучий богатырь Илья Муромец.
—
Садись!.. Да тише ты, польская чучела! куда торопишься?.. Смотри, пожалуй! с ног
было сшиб Степана Кондратьевича.
— Да слышишь ли ты, голова! он на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он
сел на коня, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда
было в его глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя постоит!
Батюшка твой изволил часто охотиться около нашего
села, и хоть я
был тогда простым дьячком, но он не гнушался моего дома и всегда изволил останавливаться у меня.
— Спасибо, ребята! Сейчас велю вам выкатить бочку вина, а завтра приходите за деньгами. Пойдем, боярин! — примолвил отец Еремей вполголоса. — Пока они
будут пить и веселиться, нам зевать не должно… Я велел оседлать коней ваших и приготовить лошадей для твоей супруги и ее служительницы. Вас провожать
будет Темрюк: он парень добрый и, верно, теперь во всем
селе один-одинехонек не пьян; хотя он и крестился в нашу веру, а все еще придерживается своего басурманского обычая: вина не
пьет.
Юрий стал рассказывать, как он любил ее, не зная, кто она, как несчастный случай открыл ему, что его незнакомка — дочь боярина Кручины; как он, потеряв всю надежду
быть ее супругом и связанный присягою, которая препятствовала ему восстать противу врагов отечества, решился отказаться от света; как произнес обет иночества и, повинуясь воле своего наставника, Авраамия Палицына, отправился из Троицкой лавры сражаться под стенами Москвы за веру православную; наконец, каким образом он попал в
село Кудиново и для чего должен
был назвать ее своей супругою.