Неточные совпадения
На плоскости бумаги,
в двухмерном мире — эти строки рядом, но
в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут — это может быть 200 или 200 000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив
нога на
ногу, сели
в кресло у собственной своей
кровати — и с любопытством смотрели, как вы, вы же — корчитесь на этой
кровати.
Я — один. Или вернее: наедине с этим, другим «я». Я —
в кресле, и, положив
нога на
ногу, из какого-то «там» с любопытством гляжу, как я — я же — корчусь на
кровати.
И сквозь стеклянную дверь: все
в комнате рассыпано, перевернуто, скомкано. Впопыхах опрокинутый стул — ничком, всеми четырьмя
ногами вверх — как издохшая скотина.
Кровать — как-то нелепо, наискось отодвинутая от стены. На полу — осыпавшиеся, затоптанные лепестки розовых талонов.
Проститься с ней? Я двинул свои — чужие —
ноги, задел стул — он упал ничком, мертвый, как там — у нее
в комнате. Губы у нее были холодные — когда-то такой же холодный был пол вот здесь,
в моей комнате возле
кровати.
На висках, на выпуклом лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза.
В ногах кровати стояли Феня с медным тазом в руках и Куликова с бинтами, с марлей.
Когда старик поднимает голову — на страницы тетради ложится тёмное, круглое пятно, он гладит его пухлой ладонью отёкшей руки и, прислушиваясь к неровному биению усталого сердца, прищуренными глазами смотрит на белые изразцы печи
в ногах кровати и на большой, во всю стену, шкаф, тесно набитый чёрными книгами.
Через минуту она, совсем раздетая, перешла комнату и, упав в постель, велела унести свечу. Но чуть Ольга вышла, бабушка постучала ей в стену. Ольга возвратилась и стала
в ногах кровати. Княгиня, не оборачиваясь от стены, проговорила:
Неточные совпадения
Петрушка остановился с минуту перед низенькою своею
кроватью, придумывая, как бы лечь приличнее, и лег совершенно поперек, так что
ноги его упирались
в пол.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял
в изголовье
кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали,
ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Снимая пальто, Самгин отметил, что
кровать стоит так же
в углу, у двери, как стояла там, на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За
кроватью,
в ногах ее, карточный стол с кривыми ножками, на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
— Клим! — звала она голосом мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно и, шаркнув
ногой, склонив голову, останавливался
в двух шагах от
кровати, чтоб темная рука женщины не достала его.
Она тотчас пришла.
В сером платье без талии, очень высокая и тонкая,
в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на
кровать в ногах мужа, взяла рецепт из его рук, сказав: