Неточные совпадения
Петрушка остановился с минуту перед низенькою своею
кроватью, придумывая, как бы лечь приличнее, и лег совершенно поперек, так что
ноги его упирались
в пол.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор стоял
в изголовье
кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали,
ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Снимая пальто, Самгин отметил, что
кровать стоит так же
в углу, у двери, как стояла там, на почтовой станции. Вместо лоскутного одеяла она покрыта клетчатым пледом. За
кроватью,
в ногах ее, карточный стол с кривыми ножками, на нем — лампа, груда книг, а над ним — репродукция с Христа Габриеля Макса.
— Клим! — звала она голосом мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно и, шаркнув
ногой, склонив голову, останавливался
в двух шагах от
кровати, чтоб темная рука женщины не достала его.
Она тотчас пришла.
В сером платье без талии, очень высокая и тонкая,
в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на
кровать в ногах мужа, взяла рецепт из его рук, сказав...
— Черт бы взял, — пробормотал Самгин, вскакивая с постели, толкнув жену
в плечо. — Проснись, обыск! Третий раз, — ворчал он, нащупывая
ногами туфли, одна из них упрямо пряталась под
кровать, а другая сплющилась, не пуская
в себя пальцы
ноги.
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на пол, сдвинула вещи со стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок
кровати, окно
в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного цвета, такой же ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
Вспоминая вчерашний вечер, проведенный у Корчагиных, богатых и знаменитых людей, на дочери которых предполагалось всеми, что он должен жениться, он вздохнул и, бросив выкуренную папироску, хотел достать из серебряного портсигара другую, но раздумал и, спустив с
кровати гладкие белые
ноги, нашел ими туфли, накинул на полные плечи шелковый халат и, быстро и тяжело ступая, пошел
в соседнюю с спальней уборную, всю пропитанную искусственным запахом элексиров, одеколона, фиксатуаров, духов.
Привалов пошел
в уборную, где царила мертвая тишина. Катерина Ивановна лежала на
кровати, устроенной на скорую руку из старых декораций; лицо покрылось матовой бледностью, грудь поднималась судорожно, с предсмертными хрипами. Шутовской наряд был обрызган каплями крови. Какая-то добрая рука прикрыла
ноги ее синей собольей шубкой. Около изголовья молча стоял Иван Яковлич, бледный как мертвец; у него по лицу катились крупные слезы.
Я отвел ему маленькую комнату,
в которой поставил
кровать, деревянный стол и два табурета. Последние ему, видимо, совсем были не нужны, так как он предпочитал сидеть на полу или чаще на
кровати, поджав под себя
ноги по-турецки.
В этом виде он напоминал бурхана из буддийской кумирни. Ложась спать, он по старой привычке поверх сенного тюфяка и ватного одеяла каждый раз подстилал под себя козью шкурку.
В спальне — огромная, тоже красного дерева
кровать и над ней ковер с охотничьим рогом, арапниками, кинжалами и портретами борзых собак. Напротив — турецкий диван; над ним масляный портрет какой-то очень красивой амазонки и опять фотографии и гравюры. Рядом с портретом Александра II
в серой визитке, с собакой у
ног — фотография Герцена и Огарева, а по другую сторону — принцесса Дагмара с собачкой на руках и Гарибальди
в круглой шапочке.
В дверях стоял Харитон Артемьич. Он прибежал из дому
в одном халате. Седые волосы были всклокочены, и старик имел страшный вид. Он подошел к
кровати и молча начал крестить «отходившую». Хрипы делались меньше, клокотанье остановилось.
В дверях показались перепуганные детские лица. Аграфена продолжала причитать, обхватив холодевшие
ноги покойницы.
Кругом,
в беспорядке, на постели,
в ногах, у самой
кровати на креслах, на полу даже, разбросана была снятая одежда, богатое белое шелковое платье, цветы, ленты.
В минуту его отсутствия Ивашев привстал, спустил с
кровати ноги и упал без чувств.
Лиза возвратилась домой, села
в ногах своей
кровати и так просидела до самого утра:
в ней шла сильная нравственная ломка.
Оба окна
в комнате у Ольги Сергеевны были занавешены зелеными шерстяными занавесками, и только
в одном уголок занавески был приподнят и приколот булавкой.
В комнате был полусвет. Ольга Сергеевна с несколько расстроенным лицом лежала
в кровати. Возле ее подушек стоял кругленький столик с баночками, пузыречками и чашкою недопитого чаю.
В ногах, держась обеими руками за
кровать, стояла Лиза. Глаза у нее были заплаканы и ноздерки раздувались.
Чаек подали, и девушки, облокотясь на подушечки, стали пить. Сестра Феоктиста уселась
в ногах, на
кровати.
В головах у
кровати, покрытой кашемировым одеялом, стоял ореховый спальный шкафик, а
в ногах женская поясная ванна.
Она встала с
кровати, подошла к дивану, села
в ногах у Лихонина и осторожно погладила его
ногу поверх одеяла.
И пошла почивать
в опочивальню свою молодая дочь купецкая, красавица писаная, и видит: стоит у
кровати ее девушка сенная, верная и любимая, и стоит она чуть от страха жива, и обрадовалась она госпоже своей, и целует ей руки белые, обнимает ее
ноги резвые.
Тот пошел. Еспер Иваныч сидел
в креслах около своей
кровати: вместо прежнего красивого и представительного мужчины, это был какой-то совершенно уже опустившийся старик, с небритой бородой, с протянутой
ногой и с висевшей рукой. Лицо у него тоже было скошено немного набок.
Аннинька пользовалась этим моментом душевного расслабления своей подруги, забиралась к ней с
ногами на
кровать и принималась без конца рассказывать о своей любви, как те глупые птички, которые щебечут
в саду на заре от избытка преисполняющей их жизни.
Она ушла
в угол, где стояла
кровать, закрытая ситцевым пологом, и Андрей, сидя у стола, долго слышал теплый шелест ее молитв и вздохов. Быстро перекидывая страницы книги, он возбужденно потирал лоб, крутил усы длинными пальцами, шаркал
ногами. Стучал маятник часов, за окном вздыхал ветер.
Я — один. Или вернее: наедине с этим, другим «я». Я —
в кресле, и, положив
нога на
ногу, из какого-то «там» с любопытством гляжу, как я — я же — корчусь на
кровати.
Проститься с ней? Я двинул свои — чужие —
ноги, задел стул — он упал ничком, мертвый, как там — у нее
в комнате. Губы у нее были холодные — когда-то такой же холодный был пол вот здесь,
в моей комнате возле
кровати.
И сквозь стеклянную дверь: все
в комнате рассыпано, перевернуто, скомкано. Впопыхах опрокинутый стул — ничком, всеми четырьмя
ногами вверх — как издохшая скотина.
Кровать — как-то нелепо, наискось отодвинутая от стены. На полу — осыпавшиеся, затоптанные лепестки розовых талонов.
На плоскости бумаги,
в двухмерном мире — эти строки рядом, но
в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут — это может быть 200 или 200 000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив
нога на
ногу, сели
в кресло у собственной своей
кровати — и с любопытством смотрели, как вы, вы же — корчитесь на этой
кровати.
Ромашов потихоньку встал с
кровати и сел с
ногами на открытое окно, так что его спина и его подошвы упирались
в противоположные косяки рамы.
И вместе с тем вспомнилось ему, как
в раннем детстве, еще до корпуса, мать наказывала его тем, что привязывала его тоненькой ниткой за
ногу к
кровати, а сама уходила.
В серой расстегнутой тужурке кружился Ромашов по своей крошечной комнате, задевая
ногами за ножки
кровати, а локтями за шаткую пыльную этажерку.
— Вам нездоровится? — спросил робко Ромашов, садясь
в его
ногах на
кровать. — Так я не буду вам мешать. Я уйду.
Воротясь домой, он молча ткнул свой сак
ногой под
кровать, а вечером
в назначенный час первым из всех явился на условленное место для встречи Шатова, правда всё еще с своим паспортом
в кармане…
Доктор сейчас же поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она явилась
в настоящую минуту: курчавая голова доктора, слегка седоватая, была всклочена до последней степени; рубашка расстегнута; сухие
ноги его живописно спускались с
кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал какого-нибудь художника, чем врача.
Прежняя обыкновенная печь
в спальне заменилась затейливым камином, и
в конце концов брачная
кровать молодых представляла нечто невероятное: она была широчайшая, из цельного красного дерева, и
в обеих спинках ее были вделаны огромные зеркала, так что всякий, ложившийся на эту
кровать, видел себя с головы до
ног.
Когда ее немного отпустило, она покрыла
кровать одеялом, расстегнула кнопки кофточки, крючки лифа и непослушные крючки низкого мягкого корсета, который сдавливал ее живот. Затем она с наслаждением легла на спину, опустив голову глубоко
в подушки и спокойно протянув усталые
ноги.
К тому же он увидел со смущением, что
в комнате не было другой
кровати, — значит, хозяин уступил свою, а его
ноги были босы, — значит, Нилов снял с него, сонного, сапоги.
А один безусый юноша, недавно занявший последнюю
кровать у мистера Борка, кинулся на свою постель и хохотал звонко, неудержимо, лягая
в воздухе
ногами, как будто боялся, что иначе смех задушит его на смерть.
Я спал крепко, без снов. Вдруг я почувствовал, что на мои
ноги налегла десятипудовая тяжесть. Я вскрикнул и проснулся. Был уже день;
в окна ярко заглядывало солнце. На
кровати моей, или, лучше сказать, на моих
ногах, сидел господин Бахчеев.
(Прим. автора.)] сверх рубашки косоворотки,
в туфлях на босую
ногу; подле него пряла на самопрялке козий пух Арина Васильевна и старательно выводила тонкие длинные нити, потому что затеяла выткать из них домашнее сукно на платье своему сыночку, так чтоб оно было ему и легко, и тепло, и покойно; у окошка сидела Танюша и читала какую-то книжку; гостившая
в Багрове Елизавета Степановна присела подле отца на
кровати и рассказывала ему про свое трудное житье, про службу мужа, про свое скудное хозяйство и недостатки.
Сам дядя Ерошка лежал навзничь на коротенькой
кровати, устроенной между стеной и печкой,
в одной рубашке, и, задрав сильные
ноги на печку, колупал толстым пальцем струпы на руках, исцарапанных ястребом, которого он вынашивал без перчатки.
Дни два ему нездоровилось, на третий казалось лучше; едва переставляя
ноги, он отправился
в учебную залу; там он упал
в обморок, его перенесли домой, пустили ему кровь, он пришел
в себя, был
в полной памяти, простился с детьми, которые молча стояли, испуганные и растерянные, около его
кровати, звал их гулять и прыгать на его могилу, потом спросил портрет Вольдемара, долго с любовью смотрел на него и сказал племяннику: «Какой бы человек мог из него выйти… да, видно, старик дядя лучше знал…
Затем Пепко сделал рукой свой единственный жест, сладко зажмурил глаза и кончил тем, что бросился на свою
кровать. Это было непоследовательно, как и дальнейшие внешние проявления собственной Пепкиной эмоции. Он лежал на
кровати ничком и болтал
ногами; он что-то бормотал, хихикал и прятал лицо
в подушку; он проявлял вообще «резвость дитяти».
Лунёв, немытый и растрёпанный, сел на
кровать в ногах Маши и, поглядывая то на неё, то на Павла, чувствовал себя ошеломлённым.
Терентий быстро вскочил на
ноги и встал среди комнаты, встряхнув горбом. Он тупо смотрел на племянника, сидевшего на
кровати, упираясь
в неё руками, на его приподнятые плечи и голову, низко опущенную на грудь.
Сон одолевал Нестора Игнатьича. Три ночи, проведенные им
в тревоге, утомили его. Долинский не пошел
в свою комнату, боясь, что Даше что-нибудь понадобится и она его не докличется. Он сел на коврик
в ногах ее
кровати и, прислонясь головою к матрацу, заснул
в таком положении как убитый.
Тетка ходила около его
ног и, не понимая, отчего это у нее такая тоска и отчего все так беспокоятся, и, стараясь понять, следила за каждым его движением. Федор Тимофеич, редко покидавший свой матрасик, тоже вошел
в спальню хозяина и стал тереться около его
ног. Он встряхивал головой, как будто хотел вытряхнуть из нее тяжелые мысли, и подозрительно заглядывал под
кровать.
У другого конца
кровати сидел, заложив
ногу на
ногу, Дюрок, дон Эстебан стоял посредине спальни. У стола доктор возился с лекарствами. Капитан Орсуна ходил из угла
в угол, заложив за широкую спину обветренные, короткие руки. Молли была очень нервна, но улыбалась, когда я вошел.
— Так все, стало, хорошо? — спрашивала Настя сидевшего у нее
в ногах на
кровати Степана.
И от этих воспоминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся на
кровати, казалось уже чужим, уже испытывающим огненную силу взрыва; и чудилось, будто руки
в плече отделяются от туловища, зубы выпадают, мозг разделяется на частицы,
ноги немеют и лежат покорно, пальцами вверх, как у покойника.
Возвратясь
в столовую, Гаврила Афанасьевич казался очень озабочен. Сердито приказал он слугам скорее сбирать со стола, отослал Наташу
в ее светлицу и, объявив сестре и тестю, что ему нужно сними поговорить, повел их
в опочивальню, где обыкновенно отдыхал он после обеда. Старый князь лег на дубовую
кровать, Татьяна Афанасьевна села на старинные штофные кресла, придвинув под
ноги скамеечку; Гаврила Афанасьевич запер все двери, сел на
кровать,
в ногах к.<нязя> Лыкова, и начал
в полголоса следующий разговор...