Неточные совпадения
— Эге, я ж это знаю!.. Нынче, говорят,
такие люди пошли, что уже ничему и не верят. Вот оно
как!
А я ж его видел, вот
как тебя теперь,
а то еще лучше, потому что теперь у меня глаза старые,
а тогда были молодые. Ой-ой,
как еще видели мои глаза смолоду!..
— Эге, хотел-таки!
Так то ж он рассердился, зачем я в окно на него смотрю, вот оно что.
А если в его дела носа не совать,
так и он
такому человеку никакой пакости не сделает. Вот он
какой, лесовик!..
А знаешь, в лесу от людей страшнее дела бывали… Эге, ей-богу!
У меня, знаешь, батько с матерью давно померли, я еще малым хлопчиком был… Покинули они меня на свете одного. Вот оно
как со мною было, эге! Вот громада и думает: «Что же нам теперь с этим хлопчиком делать?» Ну и пан тоже себе думает… И пришел на этот раз из лесу лесник Роман, да и говорит громаде: «Дайте мне этого хлопца в сторожку, я его буду кормить… Мне в лесу веселее, и ему хлеб…» Вот он
как говорит,
а громада ему отвечает: «Бери!» Он и взял.
Так я с тех самых пор в лесу и остался.
Ну,
а тот настоящий был, из прежних… Вот, скажу тебе,
такое на свете водится, что сотни людей одного человека боятся, да еще
как!.. Посмотри ты, хлопче, на ястреба и на цыпленка: оба из яйца вылупились, да ястреб сейчас вверх норовит, эге!
Как крикнет в небе,
так сейчас не то что цыплята — и старые петухи забегают… Вот же ястреб — панская птица,
а курица — простая мужичка…
— Я, — говорит, — тебе, дураку, счастья хочу,
а ты нос воротишь. Теперь ты один,
как медведь в берлоге, и заехать к тебе не весело… Сыпьте ж ему, дураку, пока не скажет: довольно!..
А ты, Опанас, ступай себе к чертовой матери. Тебя, говорит, к обеду не звали,
так сам за стол не садись,
а то видишь,
какое Роману угощенье? Тебе
как бы того же не было.
— Вот спасибо пану, добру меня научил. Да и я ж
таки неумный был человек: сколько канчукóв принял,
а оно,
как теперь вижу, ничего и дурного нет. Еще даже хорошо. Вот оно что!
А таки говорила мне баба Федосья, когда я за нею на село ходил: «Что-то у тебя, Роман, скоро диты́на поспела!»
А я говорю бабе: «
Как же мне
таки знать, скоро ли или нескоро?..» Ну
а ты все же брось голосить,
а то я осержусь, то еще, пожалуй,
как бы тебя и не побил.
Ты, должно быть, не знаешь,
а я, старик, хотя сам не женивался,
а все-таки видал на своем веку: молодая баба дюже сладко целуется,
какого хочешь сердитого мужика может она обойти.
Куда было пану с Опанасом равняться: пан уже и лысый был, и нос у пана красный, и глаза, хоть веселые,
а все не
такие,
как у Опанаса.
Вот уж и слуг
таких теперь тоже на свете нету: старый был человек, с дворней строгий,
а перед паном,
как та собака.
Эге, говорю тебе, хитрый был пан! Хотел Романа напоить своею горелкой допьяна,
а еще
такой и горелки не бывало, чтобы Романа свалила. Пьет он из панских рук чарку, пьет и другую, и третью выпил,
а у самого только глаза,
как у волка, загораются, да усом черным поводит. Пан даже осердился.
—
А с чего ж мне, — Роман ему отвечает, — плакать? Даже, пожалуй, это нехорошо бы было. Приехал ко мне милостивый пан поздравлять,
а я бы
таки и начал реветь,
как баба. Слава богу, не от чего мне еще плакать, пускай лучше мои вороги плачут…
— Как-таки не помнить! Ото ж и говорю, что неумный человек был, не знал, что горько, что сладко. Канчук горек,
а я его лучше бабы любил. Вот спасибо вам, милостивый пане, что научили меня, дурня, мед есть.
— Вот уж это и трудно: пора не ранняя, до болота далеко,
а еще вдобавок и ветер по лесу шумит, к ночи будет буря.
Как же теперь
такую сторожкую птицу убить?
Вот он
какую загадал загадку!
А козак
таки сразу и понял. И ответил козак пану песней. Ой, кабы и пан понял козацкую песню, то, может быть, его пани над ним не разливалась слезами.
— Иди ты от меня прочь! Ты, видно, не козак,
а баба! Иди ты от меня,
а то
как бы с тобой не было худо…
А вы что стали, хамово племя? Иль я не пан вам больше? Вот я вам
такое покажу, чего и ваши батьки от моих батьков не видали!
Вот скоро и ушли все в лес вон по той дороге; и пан в хату ушел, только панский конь стоит себе, под деревом привязан.
А уж и темнеть начало, по лесу шум идет, и дождик накрапывает, вот-таки совсем,
как теперь… Уложила меня Оксана на сеновале, перекрестила на ночь… Слышу я, моя Оксана плачет.
— Ты своего верного слугу прогнал,
как собаку. Любил меня
так,
как палка любит спину,
а теперь
так любишь,
как спина палку… Я ж тебя просил и молил, — ты не послушался…
А по лесу уже загудела настоящая буря: кричит бор разными голосами, да ветер воет,
а когда и гром полыхнет. Сидим мы с Оксаной на лежанке, и вдруг слышу я, кто-то в лесу застонал. Ох, да
так жалобно, что я до сих пор,
как вспомню, то на сердце тяжело станет,
а ведь уже тому много лет…