—
Вот я тебе расскажу, хлопче, лесную нашу бывальщину. Было тут раз, на самом этом месте, давно… Помню я, ровно сон, а как зашумит лес погромче, то и все вспоминаю… Хочешь, расскажу тебе, а?
Неточные совпадения
— Эге, это
я знаю! Хорошо знаю, как дерево говорит… Дерево, хлопче, тоже боится…
Вот осина, проклятое дерево, все что-то лопочет, — и ветру нет, а она трясется. Сосна на бору в ясный день играет-звенит, а чуть подымется ветер, она загудит и застонет. Это еще ничего… А
ты вот слушай теперь.
Я хоть глазами плохо вижу, а ухом слышу: дуб зашумел, дуба уже трогает на поляне… Это к буре.
— Эге,
я ж это знаю!.. Нынче, говорят, такие люди пошли, что уже ничему и не верят.
Вот оно как! А
я ж его видел,
вот как
тебя теперь, а то еще лучше, потому что теперь у
меня глаза старые, а тогда были молодые. Ой-ой, как еще видели мои глаза смолоду!..
Знаешь, хлопче,
вот же
я тебе скажу: и до сих пор, как солнце сядет и звезда-зорька над лесом станет, летает какая-то пташка, да и кричит.
— Молчи уж, глупая
ты баба!
Вот было бы о чем плакать! Померла одна диты́на, то, может, другая будет. Да еще, пожалуй, и лучшая, эге! Потому что та еще, может, и не моя была,
я же таки и не знаю. Люди говорят… А это будет моя.
И
вот они трое повернулись к Оксане. Один старый Богдан сел в углу на лавке, свесил чуприну, сидит, пока пан чего не прикажет. А Оксана в углу у печки стала, глаза опустила, сама раскраснелась вся, как тот мак середь ячменю. Ох, видно, чуяла небóга, что из-за нее лихо будет.
Вот тоже скажу
тебе, хлопче: уже если три человека на одну бабу смотрят, то от этого никогда добра не бывает — непременно до чуба дело дойдет, коли не хуже.
Я ж это знаю, потому что сам видел.
— А что ж
мне ее беречь? — говорит Опанасу, а сам все на пана смотрит. — Здесь, кроме зверя, никакого черта и нету,
вот разве милостивый пан когда завернет. От кого же
мне жинку беречь? Смотри
ты, вражий козаче,
ты меня не дразни, а то
я, пожалуй, и за чуприну схвачу.
— Ох, Опанас, Опанас!
Вот какой на свете народ злой да хитрый! А
я же ничего того, живучи в лесу, и не знал. Эге, пане, пане, лихо
ты на свою голову затеял!..
— Ладно, ладно, — пан ему говорит. — Зато и
ты мне услужи:
вот пойдешь с доезжачими на болото, настреляй побольше птиц, да непременно глухого тетерева достань.
— Спасибо, пане, за науку, — сказал Опанас, —
вот же
я тебе за то спою, а
ты слушай.
— Иди
ты от
меня прочь!
Ты, видно, не козак, а баба! Иди
ты от
меня, а то как бы с
тобой не было худо… А вы что стали, хамово племя? Иль
я не пан вам больше?
Вот я вам такое покажу, чего и ваши батьки от моих батьков не видали!
— Помню
я, вражий пане, твое добро и до
меня и до моей жинки.
Вот же
я тебе теперь за добро заплачу…
Вот придут скоро из лесу Максим и Захар, посмотри
ты на них обоих:
я ничего им не говорю, а только кто знал Романа и Опанаса, тому сразу видно, который на которого похож, хотя они уже тем людям не сыны, а внуки…
— Когда же я задремал? — оправдывался Обломов, принимая Андрюшу в объятия. — Разве я не слыхал, как он ручонками карабкался ко мне? Я все слышу! Ах, шалун этакой: за нос поймал!
Вот я тебя! Вот постой, постой! — говорил он, нежа и лаская ребенка. Потом спустил его на пол и вздохнул на всю комнату.
Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после!
Я не хочу после…
Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал!
Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку;
я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто
тебе делает гримасу, когда
ты отвернешься.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «
Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а
вот ты у
меня, любезный, поешь селедки!»
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко…
Вот еще! смотри
ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.
Хлестаков.
Ты растолкуй ему сурьезно, что
мне нужно есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день, так и другим тоже.
Вот новости!