— Вы! — сказал он строго, — не думайте, глядя на суд мой, что я вам начал мирволить! — И в то же время в
беспокойной душе его зародилась мысль, что, пожалуй, и Серебряный припишет его милосердие послаблению. В эту минуту он пожалел, что простил его, и захотел поправить свою ошибку.
То, что снилося мне, того нет наяву! // Кто мне скажет, зачем, для чего я живу? // Кто мне смысл разгадает загадки? // Смысла в ней
беспокойной душой не ищи, // Но, как камень, сорвавшись с свистящей пращи, // Так лети все вперед, без оглядки! // Невозможен мне отдых! Несносен покой! // Уж я цели нигде не ищу никакой, // Жизнь надеждой мою не украшу! // Не упился я ею, как крепким вином, // Но зато я, смеясь, опрокинул вверх дном // Бесполезно шипящую чашу!
Меж тем, перед горой Шайтаном // Расположась военным станом, // Толпа черкесов удалых // Сидела вкруг огней своих; // Они любили Измаила, // С ним вместе слава иль могила, // Им всё равно! лишь только б с ним! // Но не могла б судьба одним // И нежным чувством меж собою // Сковать людей с умом простым // И с
беспокойною душою: // Их всех обидел Росламбек! // (Таков повсюду человек.)
Анна Петровна (подходит к нему). Ты меня любишь, уважаешь, для чего же ты,
беспокойная душа, торгуешься со мной, говоришь мне эти мерзости? Для чего эти «если»? Я люблю… Я сказала тебе, и сам ты знаешь, что я тебя люблю… Что же тебе еще? Покоя мне… (Кладет голову ему на грудь.) Покоя… Пойми же наконец, Платонов! Я отдохнуть хочу… Забыться, и больше мне ничего не нужно… Ты не знаешь… Ты не знаешь, как тяжела для меня жизнь, а я… жить хочу!
Неточные совпадения
Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть, больше, нежели она: во мне
душа испорчена светом, воображение
беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать.
Она боялась впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию. Но как она ни старалась сбыть с
души эти мгновения периодического оцепенения, сна
души, к ней нет-нет да подкрадется сначала греза счастья, окружит ее голубая ночь и окует дремотой, потом опять настанет задумчивая остановка, будто отдых жизни, а затем… смущение, боязнь, томление, какая-то глухая грусть, послышатся какие-то смутные, туманные вопросы в
беспокойной голове.
— Перемена, перемена! — быстро подхватила Грушенька. — У них секрет, у них был секрет! Митя мне сам сказал, что секрет, и, знаешь, такой секрет, что Митя и успокоиться не может. А ведь прежде был веселый, да он и теперь веселый, только, знаешь, когда начнет этак головой мотать, да по комнате шагать, а вот этим правым пальцем себе тут на виске волосы теребить, то уж я и знаю, что у него что-то
беспокойное на
душе… я уж знаю!.. А то был веселый; да и сегодня веселый!
Он даже не ждет с моей стороны «поступков», а просто, на основании Тришкиных показаний, проникает в тайники моей
души и одним почерком пера производит меня или в звание"столпа и опоры", или в звание"опасного и
беспокойного человека", смотря по тому, как бог ему на
душу положит!
А так как в
душе он поэт, наделенный
беспокойным и подвижным воображением, к тому же темные ночи, звон колокольчика и шум ветра в березах отражаются по-своему на работе ямщицкой памяти, — то не мудрено, что уже через неделю-другую сам проезжий рассказчик мог бы выслушать от Силуяна свой собственный рассказ как очень интересную новость…