Неточные совпадения
Глаза оратора, при сих последних словах, умаслились некоею сентиментальною, сахаристою влагою,
а в том конце стола, где присутствовал остряк Подхалютин, как будто послышалось одно многозначительное, крякающее: «гм!»
— То есть меня-то, собственно, оно нисколько не интересует, — уставя
глаза в землю и туго, медленно потирая между колен свои руки, стал как-то выжимать из себя слова Полояров, —
а я, собственно, потому только спрашиваю, что люблю все начистоту: всегда, знаете, как-то приятней сразу знать, с кем имеешь дело.
Лубянский побледнел и стоял, словно бы на него столбняк нашел. Взволнованный и перетревоженный,
в страхе за чтеца, он искал
глазами Пшецыньского, но того не было
в зале. Полковник ограничился только присылкою премии,
а сам не почтил вечера своим присутствием.
—
А я знаю, почему вы не можете! — веско и медленно начал наконец Свитка, смотря ему
в глаза пристально и нагло.
— Ну, уж что сказано раз… так уж нечего говорить, — пробурчал наконец Ардальон сквозь зубы,
в каком-то раздумье. — Да, пожалуйста, слезы-то
в сторону! — прибавил он, заметив, что невеста вытерла платком свои
глаза; — терпеть не могу, когда женщины плачут: у них тогда такое глупое лицо — не то на моченую репу, не то на каучуковую куклу похоже… Чего куксишь-то? Полно!.. Садись-ка лучше ко мне на колени — это я, по крайности, люблю хоть;
а слезы — к черту!
— Можете! — согласился Полояров. —
А где, позвольте узнать, — где у вас на все на это свидетели найдутся? Дело-то ведь у нас с
глазу на
глаз идет,
а я — мало ль зачем мог приходить к вам! Кто видел? кто слышал? Нет-с, почтеннейший, ни хера вы на этом не возьмете! И мы ведь тоже не лыком шиты!
А вы лучше, советую вам, эдак душевно, по-Божьи! Ну-с, так что же-с? — вопросительно прибавил он
в заключение, — говорите просто: желаете аль нет?
— Не желаю, — тихо и как бы стыдливо сказал, наконец, Верхохлебов, упорно глядя на ковер сильно потупленными
глазами.
В эту минуту у него просто дух захватило, «
а ну, как хватит, каналья, сейчас такую цифрищу, от которой семь кругов огненных
в глазах заколесятся?!»
Девушка старалась шить прилежней, потому что чувствовала, будто сегодня ей как-то не шьется. Голова была занята чем-то другим; взор отрывался от работы и задумчиво летел куда-то вдаль, на Заволжье, и долго, почти неподвижно тонул
в этом вечереющем пространстве; рука почти машинально останавливалась с иглою, и только по прошествии нескольких минут, словно бы опомнясь и придя
в себя, девушка замечала, что шитье ее забыто,
а непослушные мысли и
глаза опять вот блуждали где-то!
— Скажу вам на это вот что: да, если я полюблю человека, то хотела бы любить его откровенно и прямо, не стыдясь глядеть
в глаза целому свету, не прятаться, не скрывать свою любовь,
а говорить всем: да, мол, я люблю его!
«Студенты буйствуют, студенты своевольничают », брюзжат седовласые столпы отечества (прямые столпы), и вот являются перед
глазами публики декреты: впускать
в университет только платящих (выражаясь прямее: душить невежеством массу); запретить всякие сходки (то есть, dividere et imperare, a как imperare [Разделять и властвовать,
а как властвовать… (лат.).], почувствуем впоследствии). Вот покуда два образчика нежности.
— Э, нет, не
в том дело! — перебил управляющий. — Во-первых, говоря откровенно между нами, русские имеют очень основательную пословицу насчет того, что выгодней чужими руками жар загребать. Мы на этот раз вполне верим их доброй пословице. Это одно.
А другое вот
в чем: русские бойцы
в нашем деле очень хорошая декорация пред Европой, пред
глазами западного общественного мнения.
«Как я приду к ней? Что я скажу ей?.. Она ведь ждет меня, она сама, может, так же страдает», — думалось ему. — «Нет, надо сделать!.. надо сейчас доказать им… Но, Господи! Что же я сделаю!.. О, будь толпа за меня, будь я по-прежнему без малейшей тени
в ее
глазах, я был бы силен ею… я все бы сделал тогда, все было бы так легко и так просто…
а теперь, черт знает, словно будто бы связан по рукам и ногам, словно будто бы паутиной какой-то спутан…»
Высокий рост, необыкновенно соразмерная, гармоническая стройность; упругость и гибкость всех членов и сильного стана; лицо, полное игры и жизни, с таким румянцем и таким цветом, который явно говорил, что
в этом организме много сил, много крови и что организм этот создан не севером,
а развился под более благодатным солнцем: блестящие карие
глаза под энергически очерченными бровями и совершенно пепельные, роскошные волосы — все это,
в соединении с необыкновенно симпатичной улыбкой и чисто славянским типом лица, делало эту женщину не то что красавицей, но лучше, поразительнее красавицы: оно отличало ее чем-то особым и говорило про фанатическую энергию характера, про физическую мощь и
в то же время — сколь ни редко такое сочетание — про тонкую и старую аристократическую породу.
А иногда, при чтении о пытках, жестоких муках и страданиях какого-либо польского героя,
в глазах Цезарины вдруг начинали сверкать слезы, и тогда лицо это казалось Хвалынцеву еще вдохновеннее, еще прекраснее.
Хвалынцеву было теперь все равно где ни провести вечер, и он согласился тем охотнее, что ему еще с обеда у Колтышко почему-то казалось, будто Чарыковский непременно должен быть посвящен
в тайны Лесницкого и Свитки,
а теперь — почем знать — может, чрез это новое знакомство, пред его пытливо-любопытными
глазами приподнимается еще более край той непроницаемой завесы, за которой кроется эта таинственная «сила» с ее заманчивым, интересным миром,
а к этому миру, после стольких бесед с Цезариной и после всего, что довелось ему перечитать за несколько дней своего заточения и над чем было уже столько передумано, он, почти незаметно для самого себя, начинал чувствовать какое-то симпатическое и словно бы инстинктивное влечение.
— Полноте-ка, Константин Семеныч! Оставьте все это! — с убеждением заговорила она, взяв его руки и ласково глядя
в глаза. — Бросьте все эти пустяки!.. Ей-Богу!.. Ну, что вам?!. Давайте-ка лучше вот что: если вам здесь очень уж надоело, укатимте
в Славнобубенск, поезжайте
в имение, призаймитесь хозяйством, ей-Богу же, так-то лучше будет!..
А то что вдруг — служба, да еще военная, да еще
в Варшаву… Нет, право, бросьте, голубчик!
— Я? — вскинула та
глазами,
в которых отсвечивало какое-то равнодушное удивление, —
а что же я?.. Я как и была… все по-старому…
Лука Благоприобретов
в совершенно спокойном или
в злющемся состоянии обыкновенно молчал,
а если и заявлял свое мнение, то всегда очень кратко, почти односложными словами,
а то и просто мычаньем. Но когда он оживлялся, чтó, впрочем, случалось очень редко, или если его уж чересчур что-нибудь за живое задевало — тогда
глаза его начинали сверкать, на хмуром лбу напряженно выступали синие жилы, и весь он так и напоминал собою фанатического отшельника, инквизитора.
Действительно, лицо его было страшно
в эту минуту. Мрачные
глаза потухли,
а на висках и
в щеках, словно железные, упруго и круто заходили старческие мускулы. Майор только уперся напряженными пальцами
в стол и стоял неподвижно. Он ломал себя нравственно, делал над собою какое-то страшное усилие, пряча
в самую сокровенную глубину души великий груз своего неисходного горя. Устинов, отвернувшись, слышал только, как раза два коротким, невыразимо-болезненным скрежетом заскрипели его зубы.
„Люди общества и литературы продолжают им заниматься наравне с самыми неотлагательными своими заботами и имея при этом самые разнообразные цели и задние мысли: кто хочет осмотреться при этом огоньке и заглянуть вперед, кто выглядывает врага, кто узнает единомышленника, кто разрывает связь, заключенную
в темноте и по ошибке, кто срывает с себя предубеждение, кто отказывается от напускного дурачества,
а кому огонек режет
глаза, тому, разумеется, хочется поплевать на него“.
Глаза Малгоржана налились кровью, губы дрожали,
в душе кипела ревность,
а в голове вставал призрак вопроса: как же ты теперь без кузинки существовать-то будешь?..
Письмо это сначала озадачило всех слушателей. Малгоржан уже стал было сладко улыбаться своими жирными
глазами. Анцыфров ласково заегозил и головенкой, и руками, и ногами — точь-в-точь как маленький песик с закорюченным хвостиком,
а князь просто заржал от восторга и, слюняво сюсюкая, горячо ухватил и тряс руку Полоярова...
— Э?.. И оба червонные! — воскликнул грабя, взглянув на Бейгушеву карту. — Значит, полный марьяж! Король и дама — молодая чета. Так и следует
в медовом месяце!
А чтó идет? — вопросительно поднял он
глаза на партнера.
«
А ведь, ей-Богу, я еще прехорошенькая!.. превкусная!» — с наивно-светлой улыбкой подумала она, глядя на себя
в зеркало, на свои
глаза, блещущие от давешнего волнения, на эти свежие, красивые плечи и на эти волнистые, роскошные волосы, упавшие
в ту самую минуту густыми, тяжелыми прядями на стройную спину.
А в это же самое время бежит по улице, выпучив
глаза, какой-то растрепанный, оборванный, но бывший порядочно одетым человек, без шапки, с обезображенным лицом. Он бессмысленно смотрит вперед, беспорядочно машет руками и вопит страшные проклятия.
Вот уже это признание почти совсем готово, вот уже оно вертится на языке, само высказывается
в глазах, но… бог знает почему, только чувствуется
в то же время, что
в этом признании есть что-то роковое — и слово, готовое уже сорваться, как-то невольно, само собою замирает на языке,
а тяжелая дума еще злее после этого ложится на сердце,
в котором опять вот кто-то сидит и шепчет ему страшное название, и дарит его таким бесконечным самопрезрением.