Неточные совпадения
Для их же собственной пользы и выгоды денежный выкуп за душевой надел заменили им личной работой, — не желают: «мы-де ноне вольные и баршшыны не хотим!» Мы все объясняем им, что тут никакой барщины
нет, что это не барщина, а замена выкупа личным трудом в пользу помещика, которому нужно же выкуп вносить, что это только так, пока — временная мера, для их же выгоды, — а они свое несут: «Баршшына да баршшына!» И вот,
как говорится, inde iraе [Отсюда гнев (лат.).], отсюда и вся история… «Положения» не понимают, толкуют его по-своему, самопроизвольно; ни мне, ни полковнику, ни г-ну исправнику не верят, даже попу не верят; говорят: помещики и начальство настоящую волю спрятали, а прочитали им подложную волю, без какой-то золотой строчки, что настоящая воля должна быть за золотой строчкой…
— Ай-ай-ай, Лев Александрович!
Как же ж это вы так легкомысленно относитесь к этому! «Пускай едет»! А
как не уедет? А
как пойдет в толпу да станет бунтовать, да
как если — борони Боже — на дом нахлынут? От подобных господчиков я всего ожидаю!.. Нет-с, пока не пришло войско, мы в блокаде, доложу я вам, и я не дам лишнего шанса неприятелю!.. Выпустить его невозможно.
—
Нет, батюшко, мы — господские, точно, что господские, — а земля наша! Искони нашей была! потому без земли уж
какой же это мужик? Самое последнее дело!
— Любезные мои, такого закона, про
какой вы говорите,
нет и никогда не бывало, да и быть не может, и тот, кто сказал вам про него, — тот, значит, обманщик и смутитель! Вы этому не верьте! Я вам говорю, что такого закона
нет! — убеждал генерал переговорщиков.
— Эва-ся
нет!..
Как нет!.. Мы доподлинно знаем, что есть, — возражали ему с явными улыбками недоверия. — Это господа, значит, только нам-то казать не хотят, а что есть, так это точно, что есть! Мы уж известны в том!
— Да
какие же мы бунтовщики! — послышался в толпе протестующий говор. — И чего они и в сам деле, все «бунтовщики» да «бунтовщики»! Кабы мы были бунтовщики, нешто мы стояли бы так?.. Мы больше ничего, что хотим быть оправлены, чтобы супротив закону не обижали бы нас… А зачинщиков…
Какие же промеж нас зачинщики?.. Зачинщиков
нет!
—
Как нет?.. Что они там толкуют? — почтительно косясь и оглядываясь на генерала и, видимо, желая изобразить перед ним свою энергическую деятельность, возвысил голос Пшецыньский, который сбежал с крыльца, однако же не приближался к толпе далее чем на тридцать шагов. — Должны быть зачинщики! Выдавай их сюда! Пусть все беспрекословно выходят к его превосходительству!.. Вы должны довериться вашему начальству! Выдавай зачинщиков, говорю я!
— Н-нет, далеко не так… по… по… обязанности… ma position [Мое положение (фр.).]… это,
как хотите, обязывает…
— Ну,
как «что?» Ты ведь, в некотором роде, интересная личность, новый человек здесь, да еще и в Снежках был…
Нет, она в самом деле добрая! Если хочешь, отправимся нынче вечером, — я забегу за тобою.
—
Нет, ничего! Увидишь разных народов… Между прочим, Татьяна Николаевна Стрешнева будет, —
как бы в скобках заметил учитель.
— Ну,
нет, батюшка, у меня в доме таких песен не пойте! — остановил он Ардальона прямо и решительно. — И
как это вам не стыдно: взяли хорошую солдатскую песню да на-ко тебе,
какую мерзость на нее сочинили! Перестаньте, пожалуйста!
Но, в силу своего княжеского титула, они всегда стараются держаться около высших властей губернских и составляют «высшее общество»; и каждый губернатор, каждый предводитель считает
как бы своей священной обязанностью доставлять княжнам скромные развлечения, приглашать их в свою ложу и на свои вечера; причем княжон привозят и отвозят в карете того, кто пригласил их, потому что у князя-papа
нет своей кареты.
— Ой,
нет!
Как же ж таки-так до бискупа? До бискупа дойдут своим чередом. Там уж у нас есть надежные люди — на них и отправим. А там уж передадут… Я думаю так, что рублей четыреста сам я пошлю, а об остальных попрошу пана Болеслава, либо Подвиляньский пусть поручит пану Яроцю, а то неловко одному переправлять такую большую сумму.
Майор снова начинал тревожиться и сердиться. «Ведь эдакая, право, скверная, упрямая девчонка! Характер-то
какой настойчивый!.. Это хочет, чтобы я покорился, чтобы я первым прощения просил да по ее бы сделал… Ну, уж нет-с, извините! Этого не будет! Этого нельзя-с!.. Да-с, этого нельзя-с!.. Из-за пустой поблажки да честных, хороших людей обижать, это называется бабством! А я не баба, и бабой не буду!.. Да-с, не буду бабой я! вот что!»
«
Нет, надо будет взять другие меры!.. Непременно другие меры!» — советовал он самому себе. Но
какие именно будут эти предполагаемые меры, старик не определял, и даже будто избегал такого определения: он только
как бы утешал и баюкал себя тем, что меры непременно должны быть другими. «Хорошо бы всех этих господ тово… в шею! — показал он выразительным жестом, — чтобы и духом их тут не пахло! тогда будет отлично… тогда все
как нельзя лучше пойдет!.. Да-да, непременно другие меры»…
«Что ж, чертить или
нет?..» «Или пан, или пропал!.. Все равно теперь!» Он торопливо, но внимательно огляделся во все стороны: кажется, никто не обращает на него особенного внимания. Встав со скамейки и приняв равнодушно-рассеянный вид, нервно-дрожащею рукою резко начертил он на песке крест и, посвистывая да поглядывая вверх на ветки и прутья, с независимым видом и
как ни в чем не бывало, пошел себе вдоль по дорожке.
«Из них или
нет?.. Из них или
нет? — прыгал в уме его неотвязный вопрос. —
Как бы это разрешить себе поскорее!
Как бы вызнать его?»
— Экзамен-то? Нисколько! Я экзамена не боюсь. Но… средства…
Как добраться-то? У меня средств
нет.
Шишкина так и подмывало схватиться с места и сказать ему: «Ан,
нет, мол, есть же! есть!» и показать в подтверждение полученное им письмо и деньги и для окончательной убедительности признаться, что сам он член тайного общества и что, стало быть, русские не совсем уж круглые дураки и презренные рабы,
какими изволит изображать их господин Свитка. Однако же попридержал на время свою прыть «под страхом неминуемой ответственности».
Как часто бывает с человеком, который в критическую минуту полнейшего отсутствия
каких бы то ни было денег начинает вдруг шарить по всем карманам старого своего платья, в чаянии авось-либо обретется где какой-нибудь забытый, завалящий двугривенник, хотя сам в то же время почти вполне убежден, что двугривенника в жилетках
нет и быть не может, — так точно и Ардальон Полояров, ходючи по комнате, присел к столу и почти безотчетно стал рыться в ящиках, перебирая старые бумаги, словно бы они могли вдруг подать ему какой-нибудь дельный, практический совет.
— Что это? Никак статья
какая? — прищурился Верхо-хлебов. — У меня, сударь мой, времени
нет. Это уж оставьте!
— Ну,
нет, милый! Это ты, должно, блазное слово молвишь! Чтобы русский человек малых ребят стал штыком колоть, этого ни в жизнь невозможно! Вот у нас, точно что бывало, злотворцы наши, чиновники земские понаедут, молельни позапирают, иконы святые отберут, иной озорник и надругательство
какое сотворит, это все точно бывает об иную пору, а чтобы баб с ребятами в церкви колоть — это уж неправда!
— А
как же насчет теперича лесу, ну и опять же всяко хозяйство надо обзавести себе, избу поставить, скотинку там, что ли — без того нельзя же ведь, хоша и солдату, али дворовому. Это-то
как же? Сказано про то аль
нет?
— Ишь,
какой прыткой!.. На сук!.. За что же это на сук?.. Душа-то ведь тоже хрещеная!.. За эти дела и кнутьем на площади порют да в каторгу шлют.
Нет, это ты, брат, дуришь!.. Да ну, ладно! Читай дале!..
— А кто же Расею-то защищать будет? — продолжал он; — коли войска
нет, сичас, значит, неприятель подошел, и сичас заполонил себе
как есть всю землю. Это он под нас, значит, ловкую штуку подводит!.. Никак тому быть невозможно, без войска-то! Он, значит, только глаза отводит!..
—
Нет, ты погоди! — выступил вперед солдатик. — Нешто волю царскую так объявляют? Волю царскую по церквам, под колоколами читают, а не в кабаках! Царское слово через начальство да через священство идет; а ты что за человек? По
какому ты праву? а?
— Эх, ей-Богу, и вы туда же! — с некоторою досадой махнул он рукой. — От всех вокруг только и слышишь «дело» да «дело», а
какое дело-то?..
Как подумать-то хорошенько, так и дела-то никакого
нет!
— Да ведь это все так себе, одни слова только или от нечего делать! Задача в жизни!.. легко сказать!.. И все мы любим тешить себя такими красивыми словами. Оно и точно: сказал себе «задача в жизни» — и доволен,
как будто и в самом деле одним уже этим словом что-то определено, что-то сделано, а разобрать поближе — и
нет ничего! Ну,
какая, например, ваша задача в жизни? Простите за вопрос! — улыбнулся Хвалынцев.
— Наконец, если начальство нашло нужным прекратить чтение лекций, то зачем заперты университетская и наша собственная, студентская библиотеки? зачем заперта лаборатория, тогда
как и те, и другая бывают открыты постоянно и даже во время каникул, когда
нет лекций?
—
Нет, не всегда, — отвечал Хвалынцев, — но что и
как, это слишком долго рассказывать.
«
Как я приду к ней? Что я скажу ей?.. Она ведь ждет меня, она сама, может, так же страдает», — думалось ему. — «
Нет, надо сделать!.. надо сейчас доказать им… Но, Господи! Что же я сделаю!.. О, будь толпа за меня, будь я по-прежнему без малейшей тени в ее глазах, я был бы силен ею… я все бы сделал тогда, все было бы так легко и так просто… а теперь, черт знает, словно будто бы связан по рукам и ногам, словно будто бы паутиной какой-то спутан…»
— Ох, господин Хвалынцев, да
какой же вы, право, нервный! — говорил Свитка, качая головою, когда студент уселся уже в старое, но очень мягкое и покойное кресло. — Ишь ведь, и до сих пор нет-нет, а все-таки дергает лицо дрожью!
— Может быть, я и ошибаюсь, — начал он, — а может быть, и
нет. Не хотели ли вы доказать вашим арестом, что вы… что вы не шпион,
как распустили об вас тут некоторые близорукие болваны.
— Н-нет, познакомиться-то необходимо, — сказал он, — ведь он все ж таки хозяин этой квартиры. Да вы не беспокойтесь: Лесницкий представит вас
как своего доброго знакомого.
— Я вас прошу нимало не стесняться! — в высшей степени любезно предложила она; — хотите остаться здесь — располагайтесь,
как у себя дома, а
нет — пойдемте ко мне, посидим, поболтаем еще. Я с вами тоже не буду церемониться, и когда захочу спать, то так и скажу вам, тогда вы меня оставите.
—
Нет, бывает иногда, но очень редко, — отвечал тот с некоторой неохотой,
как показалось Хвалынцеву, и тотчас же переменил разговор.
— Мое «но», говорю вам, — сомнение в самом себе, в своих силах. Чем могу я быть полезен? чтó могу сделать для дела? Социальное положение мое слишком еще маленькое, средства тоже не Бог весть
какие; подготовки к делу ни малейшей! Вы назвали меня солистом, но вот именно солиста-то в себе я и не чувствую, а быть трутнем,
как подумаю хорошенько, уж
нет ровно никакой охоты.
— Ну, так
как же? В дело или
нет? — решительно спросил он.
— «Все ли равно мне,
как ни жить и что ни терпеть, или
нет?
— Н-нет… Я позволяю себе думать, что опасения вашего превосходительства несколько напрасны, — осторожно заметил Колтышко. — Мы ведь ничего серьезного и не ждали от всей этой истории, и не глядели на нее
как на серьезное дело. Она была не больше
как пробный шар — узнать направление и силу ветра; не более-с! Польская фракция не выдвинула себя напоказ ни единым вожаком; стало быть, никто не смеет упрекнуть отдельно одних поляков: действовал весь университет, вожаки были русские.
Он
как бы старался закрыть себе глаза, забыться, закружиться в каком-нибудь вихре, и не мог: укоряющее чувство нет-нет да все-таки колюче больно, до стыдливой краски в лице, вставало перед ним во многие минуты этих дней.
— Вы хотите правды… Ну, скажу я вам эту правду! — выговорил он, наконец, стараясь напускной усмешкой замаскировать свою невольную и темную угрюмость. — Отчего же и
нет… Сказать, ведь это всего одна только минута… не более… Да, конечно, я скажу вам, но… если бы знали,
как тяжело это…
как тяжело это высказывать-то!..
— О! уж и на патриотизм пошло! — замахав руками, подхватил юный князь Сапово-Неплохово и залился скалозубным, судорожным смехом. — Патриотом быть! ха, ха, ха, ха! Патриотом!.. Ой, Боже мой! до колик просто!.. ха, ха, ха! Но ведь это ниже всякого человеческого достоинства! ха, ха, ха, ха!
Какой же порядочный человек в наше время…
Нет, не могу, ей-Богу!.. Ха, ха, ха!.. Ой, батюшки, не могу!.. Патриотом!
— Нет-с,
как для кого, а для мыслящего реалиста авторитет! И не малый! — компетентно вмешался Полояров, которого все время подмывало, по старой памяти, сказать Татьяне что-нибудь колкое.
— Но ведь в этом же смысла
нет человеческого! Какой-то хаос, путаница понятий, сумбур непроходимый!
—
Как вы полагаете, Бог-то есть или
нет?
— В церкви Бога
нет. Церковь это такой же дом,
как и этот, только что архитектура в ней особенная. Вот и все… Вы Бога-то видели?
«Миленькая Стрешнева, Лубянской уже
нет в коммуне. Две недели тому назад она переехала к знакомой акушерке, так
как должна была родить. Теперь она уже родила, но находится в очень опасном положении. Если вам хочется видеть ее, так вот вам адрес: Пески, Слоновая улица, дом № 00, у акушерки Степановой. Вся ваша Л. Затц.
— Одного я только боюсь, — совсем уже тихим шепотом прибавила она, помолчав немного, — вида-то у нее при себе никакого
нет; и когда я спросила про то господина Полоярова, так они очень даже уклончиво ответили, что вид им будет; однако вот все
нет до сей поры. А я боюсь, что
как неравно — не дай Бог — умрет, что я с ней тут стану делать-то тогда без вида? Ведь у нас так на этот счет строго, что и хоронить, пожалуй, не станут, да еще историю себе с полицией наживешь… Боюсь я этого страх
как!
— Замечаете вы, — обратилась к нему Татьяна, —
как спокоен старик-то? Я думала было, что это окончательно убьет его, но
нет, — слава Богу, ничего еще пока… держится.