Вообще пили очень много, как и всегда, впрочем, пили в полку: в гостях друг у друга, в собрании, на торжественных обедах и пикниках. Говорили уже
все сразу, и отдельных голосов нельзя было разобрать. Шурочка, выпившая много белого вина, вся раскрасневшаяся, с глазами, которые от расширенных зрачков стали совсем черными, с влажными красными губами, вдруг близко склонилась к Ромашову.
Неточные совпадения
От острого стыда он покраснел, несмотря на темноту;
все тело его покрылось
сразу испариной, и точно тысячи иголок закололи его кожу на ногах и на спине.
Тотчас же ему припомнился
весь сегодняшний вечер, и в разных словах, в тоне фраз, во взглядах, которыми обменивались хозяева, он
сразу увидел много не замеченных им раньше мелочей, которые, как ему теперь казалось, свидетельствовали о небрежности и о насмешке, о нетерпеливом раздражении против надоедливого гостя.
Эти слова Ромашов сказал совсем шепотом, но оба офицера вздрогнули от них и долго не могли отвести глаз друг от друга. В эти несколько секунд между ними точно раздвинулись
все преграды человеческой хитрости, притворства и непроницаемости, и они свободно читали в душах друг у друга. Они
сразу поняли сотню вещей, которые до сих пор таили про себя, и
весь их сегодняшний разговор принял вдруг какой-то особый, глубокий, точно трагический смысл.
— Бон-да-рен-ко! — крикнул из-за стены полковой командир, и звук его огромного голоса
сразу наполнил
все закоулки дома и, казалось, заколебал тонкие перегородки передней. Он никогда не употреблял в дело звонка, полагаясь на свое необыкновенное горло. — Бондаренко! Кто там есть еще? Проси.
Затем, как во сне, увидел он, еще не понимая этого, что в глазах Шульговича попеременно отразились удивление, страх, тревога, жалость… Безумная, неизбежная волна, захватившая так грозно и так стихийно душу Ромашова, вдруг упала, растаяла, отхлынула далеко. Ромашов, точно просыпаясь, глубоко и сильно вздохнул.
Все стало
сразу простым и обыденным в его глазах. Шульгович суетливо показывал ему на стул и говорил с неожиданной грубоватой лаской...
— Я слышу, что у вас разговор о поединках. Интересно послушать, — сказал он густым, рыкающим басом,
сразу покрывая
все голоса. — Здравия желаю, господин подполковник. Здравствуйте, господа.
Сразу покрывая
все голоса могучим звуком своего голоса, заговорил Осадчий...
Он до света оставался в собрании, глядел, как играют в штосс, и сам принимал в игре участие, но без удовольствия и без увлечения. Однажды он увидел, как Арчаковский, занимавший отдельный столик с двумя безусыми подпрапорщиками, довольно неумело передернул, выбросив две карты
сразу в свою сторону. Ромашов хотел было вмешаться, сделать замечание, но тотчас же остановился и равнодушно подумал: «Эх,
все равно. Ничего этим не поправлю».
Все пустяки, — решил он наконец и
сразу успокоился.
Ромашов побледнел. У него похолодело в груди и в животе, а сердце забилось, точно во
всем теле
сразу.
Она наклонилась к нему ближе, вглядываясь в его глаза, и
все ее лицо стало
сразу видимым Ромашову.
Вдруг, точно ветер, пугливо пронеслось по рядам одно торопливое короткое слово: «Едет, едет!»
Всем как-то
сразу стало ясно, что наступила настоящая, серьезная минута. Солдаты, с утра задерганные и взвинченные общей нервностью, сами, без приказания, суетливо выравнивались, одергивались и беспокойно кашляли.
И другая линия штыков, уходя, заколебалась. Звук барабанов становился
все тупее и тише, точно он опускался вниз, под землю, и вдруг на него налетела, смяв и повалив его, веселая, сияющая, резко красивая волна оркестра. Это подхватила темп полковая музыка, и
весь полк
сразу ожил и подтянулся: головы поднялись выше, выпрямились стройнее тела, прояснились серые, усталые лица.
Казалось, он этим коротким криком
сразу толкнул
весь полк. С оглушительным радостным ревом кинулись полторы тысячи людей в разные стороны, и земля затряслась и загудела под их ногами.
Николаев остановился и грубо схватил Ромашова за рукав. Видно было, что внезапный порыв гнева
сразу разбил его искусственную сдержанность. Его воловьи глаза расширились, лицо налилось кровью, в углах задрожавших губ выступила густая слюна. Он яростно закричал,
весь наклоняясь вперед и приближая свое лицо в упор к лицу Ромашова...
Сразу, точно без малейшего перерыва, он увидел себя в большом зале с паркетным полом и с венскими стульями вдоль
всех стен.
И вдруг опять он увидел, точно в горячечном сне, что
все, кто были в комнате,
сразу закричали, забегали, замахали руками.
И
сразу все, кто были в комнате, ринулись к окнам и к дверям.
Все глядевшие на эту сцену со двора поняли, что самое страшное пронеслось. С преувеличенным, напряженным хохотом толпой ввалились они в двери. Теперь
все они принялись с фамильярной и дружеской развязностью успокаивать и уговаривать Бек-Агамалова. Но он уже погас, обессилел, и его
сразу потемневшее лицо имело усталое и брезгливое выражение.
И вот оба они, и
вся комната, и
весь мир
сразу наполнились каким-то нестерпимо блаженным, знойным бредом. На секунду среди белого пятна подушки Ромашов со сказочной отчетливостью увидел близко-близко около себя глаза Шурочки, сиявшие безумным счастьем, и жадно прижался к ее губам…
Неточные совпадения
Но торжество «вольной немки» приходило к концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум и
сразу поняла, что
все для нее кончено. В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и не быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но было уже поздно.
Полезли люди в трясину и
сразу потопили
всю артиллерию. Однако сами кое-как выкарабкались, выпачкавшись сильно в грязи. Выпачкался и Бородавкин, но ему было уж не до того. Взглянул он на погибшую артиллерию и, увидев, что пушки, до половины погруженные, стоят, обратив жерла к небу и как бы угрожая последнему расстрелянием, начал тужить и скорбеть.
Он не мог думать об этом, потому что, представляя себе то, что будет, он не мог отогнать предположения о том, что смерть ее развяжет
сразу всю трудность его положения.
Левину ясно было, что Свияжский знает такой ответ на жалобы помещика, который
сразу уничтожит
весь смысл его речи, но что по своему положению он не может сказать этого ответа и слушает не без удовольствия комическую речь помещика.
Выйдя очень молодым блестящим офицером из школы, он
сразу попал в колею богатых петербургских военных. Хотя он и ездил изредка в петербургский свет,
все любовные интересы его были вне света.