Ему было лет за сорок; маленький, кривоногий, с животом беременной женщины, он, усмехаясь, смотрел на меня лучистыми глазами, и
было до ужаса странно видеть, что глаза у него — добрые, веселые. Драться он не умел, да и руки у него были короче моих, — после двух-трех схваток он уступал мне, прижимался спиною к воротам и говорил:
Неточные совпадения
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще
до Болгарских
ужасов никак не понимал, почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня
есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
Еще более он
был во глубине души несогласен с тем, что ей нет дела
до той женщины, которая с братом, и он с
ужасом думал о всех могущих встретиться столкновениях.
Он
был болен уже давно; но не
ужасы каторжной жизни, не работы, не пища, не бритая голова, не лоскутное платье сломили его: о! что ему
было до всех этих мук и истязаний!
Он, конечно, не мог, да и не хотел заботиться о своем болезненном состоянии. Но вся эта беспрерывная тревога и весь этот
ужас душевный не могли пройти без последствий. И если он не лежал еще в настоящей горячке, то, может
быть, именно потому, что эта внутренняя беспрерывная тревога еще поддерживала его на ногах и в сознании, но как-то искусственно,
до времени.
— И все вообще, такой
ужас! Ты не знаешь: отец, зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая, красная, пошлая, как торговка. Я не очень хороша с Верой Петровной, мы не любим друг друга, но — господи! Как ей
было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она поседела?
До чего все это грубо и страшно. Люди топчут друг друга. Я хочу жить, Клим, но я не знаю — как?