Неточные совпадения
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще
до Болгарских
ужасов никак не понимал, почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня
есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
Еще более он
был во глубине души несогласен с тем, что ей нет дела
до той женщины, которая с братом, и он с
ужасом думал о всех могущих встретиться столкновениях.
Он
был болен уже давно; но не
ужасы каторжной жизни, не работы, не пища, не бритая голова, не лоскутное платье сломили его: о! что ему
было до всех этих мук и истязаний!
Он, конечно, не мог, да и не хотел заботиться о своем болезненном состоянии. Но вся эта беспрерывная тревога и весь этот
ужас душевный не могли пройти без последствий. И если он не лежал еще в настоящей горячке, то, может
быть, именно потому, что эта внутренняя беспрерывная тревога еще поддерживала его на ногах и в сознании, но как-то искусственно,
до времени.
— И все вообще, такой
ужас! Ты не знаешь: отец, зимою, увлекался водевильной актрисой; толстенькая, красная, пошлая, как торговка. Я не очень хороша с Верой Петровной, мы не любим друг друга, но — господи! Как ей
было тяжело! У нее глаза обезумели. Видел, как она поседела?
До чего все это грубо и страшно. Люди топчут друг друга. Я хочу жить, Клим, но я не знаю — как?
— Думаю поехать за границу, пожить там
до весны, полечиться и вообще привести себя в порядок. Я верю, что Дума создаст широкие возможности культурной работы. Не повысив уровня культуры народа, мы
будем бесплодно тратить интеллектуальные силы — вот что внушил мне истекший год, и, прощая ему все
ужасы, я благодарю его.
Клим открыл в доме даже целую комнату, почти
до потолка набитую поломанной мебелью и множеством вещей,
былое назначение которых уже являлось непонятным, даже таинственным. Как будто все эти пыльные вещи вдруг, толпою вбежали в комнату, испуганные, может
быть, пожаром; в
ужасе они нагромоздились одна на другую, ломаясь, разбиваясь, переломали друг друга и умерли.
Было грустно смотреть на этот хаос,
было жалко изломанных вещей.
— Просто —
до ужаса… А говорят про него, что это — один из крупных большевиков… Вроде полковника у них. Муж сейчас приедет, — его ждут, я звонила ему, — сказала она ровным, бесцветным голосом, посмотрев на дверь в приемную мужа и, видимо, размышляя: закрыть дверь или не надо? Небольшого роста, но очень стройная, она казалась высокой, в красивом лице ее
было что-то детски неопределенное, синеватые глаза смотрели вопросительно.
«Я посягал на поцелуй, — с
ужасом думал он, — а ведь это уголовное преступление в кодексе нравственности, и не первое, не маловажное! Еще
до него
есть много степеней: пожатие руки, признание, письмо… Это мы всё прошли. Однако ж, — думал он дальше, выпрямляя голову, — мои намерения честны, я…»
— Другие не хуже! — с
ужасом повторил Илья Ильич. — Вот ты
до чего договорился! Я теперь
буду знать, что я для тебя все равно, что «другой»!
Дворня с
ужасом внимала этому истязанию, вопли дошли
до слуха барыни. Она с тревогой вышла на балкон: тут жертва супружеского гнева предстала перед ней с теми же воплями, жалобами и клятвами, каких
был свидетелем Райский.
Бывают нередко страшные и опасные минуты в морских плаваниях вообще:
было несколько таких минут и в нашем плавании
до берегов Японии. Но такие
ужасы, какие испытали наши плаватели с фрегатом «Диана», почти беспримерны в летописях морских бедствий.
Она любовалась этой решительностью, узнавала в этом его и себя, какими они
были оба в те хорошие времена
до замужества, но вместе с тем ее брал
ужас при мысли о том, что брат ее женится на такой ужасной женщине.
А
до войны, в мирной жизни убивались души человеческие, угашался дух человеческий, и так привычно это
было, что перестали даже замечать
ужас этого убийства.
Красноречиво
до ужаса описывает нам обвинитель страшное состояние подсудимого в селе Мокром, когда любовь вновь открылась ему, зовя его в новую жизнь, и когда ему уже нельзя
было любить, потому что сзади
был окровавленный труп отца его, а за трупом казнь.
А потому и удивляет меня слишком, что вы придавали
до сих пор, то
есть до самой настоящей минуты, такую необычайную тайну этим отложенным, по вашим словам, полутора тысячам, сопрягая с вашею тайной этою какой-то даже
ужас…
Я слышала все
до подробности о том, что
было у ней вчера… и обо всех этих
ужасах с этою… тварью.
Во время таганрогской поездки Александра в именье Аракчеева, в Грузине, дворовые люди убили любовницу графа; это убийство подало повод к тому следствию, о котором с
ужасом до сих пор, то
есть через семнадцать лет, говорят чиновники и жители Новгорода.
Сначала ему
было трудно читать, потом, одушевляясь более и более, он громко и живо дочитал поэму
до конца. В местах особенно резких государь делал знак рукой министру. Министр закрывал глаза от
ужаса.
— Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто…
Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов к Хрюкину. — Нешто она достанет
до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно
быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный народ! Знаю вас, чертей!
— А
до вас-то что
было:
ужас!
ужас! просто к свободно-переменному сожительству приглашал.
А то
есть еще и такие, что придет к этой самой Сонечке Мармеладовой, наговорит ей турусы на колесах, распишет всякие
ужасы, залезет к ней в душу, пока не доведет
до слез, и сейчас же сам расплачется и начнет утешать, обнимать, по голове погладит, поцелует сначала в щеку, потом в губы, ну, и известно что!
Пьяное, кровавое, безобразное побоище продолжалось часа три,
до тех пор, пока наряженным воинским частям вместе с пожарной командой не удалось, наконец, оттеснить и рассеять озверевшую толпу. Два полтинничных заведения
были подожжены, но пожар скоро затушили. Однако на другой же день волнение вновь вспыхнуло, на этот раз уже во всем городе и окрестностях. Совсем неожиданно оно приняло характер еврейского погрома, который длился дня три, со всеми его
ужасами и бедствиями.
Мысль остаться в Багрове одним с сестрой, без отца и матери, хотя
была не новою для меня, но как будто
до сих пор не понимаемою; она вдруг поразила меня таким
ужасом, что я на минуту потерял способность слышать и соображать слышанное и потому многих разговоров не понял, хотя и мог бы понять.
—
До сих пор я не могла
быть у Наташи, — говорила мне Катя, подымаясь на лестницу. — Меня так шпионили, что
ужас. Madame Albert [мадам Альбер (франц.)] я уговаривала целых две недели, наконец-то согласилась. А вы, а вы, Иван Петрович, ни разу ко мне не зашли! Писать я вам тоже не могла, да и охоты не
было, потому что письмом ничего не разъяснишь. А как мне надо
было вас видеть… Боже мой, как у меня теперь сердце бьется…
Впрочем, мальчику
было не
до собаки. Грозный вид дворника охватил его сверхъестественным
ужасом, связал его ноги, парализовал все его маленькое тонкое тело. Но, к счастью, этот столбняк продолжался недолго. Почти бессознательно Сергей испустил пронзительный, долгий отчаянный вопль и наугад, не видя дороги, не помня себя от испуга, пустился бежать прочь от подвала.
Ромашов лег на спину. Белые, легкие облака стояли неподвижно, и над ними быстро катился круглый месяц. Пусто, громадно и холодно
было наверху, и казалось, что все пространство от земли
до неба наполнено вечным
ужасом и вечной тоской. «Там — Бог!» — подумал Ромашов, и вдруг, с наивным порывом скорби, обиды и жалости к самому себе, он заговорил страстным и горьким шепотом...
Княжна с
ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама
до такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает
быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Это
было до того неожиданно, что я чуть не в
ужасе воскликнул...
Не
буду рассказывать, сколько еще
ужасов, опасностей и разочарований испытал наш герой в этот вечер: как вместо такой стрельбы, которую он видел на Волковом поле, при всех условиях точности и порядка, которые он надеялся найти здесь, он нашел 2 разбитые мортирки без прицелов, из которых одна
была смята ядром в дуле, а другая стояла на щепках разбитой платформы; как он не мог
до утра добиться рабочих, чтоб починить платформу;как ни один заряд не
был того веса, который означен
был в Руководстве, как ранили 2 солдат его команды, и как 20 раз он
был на волоске от смерти.
Будешь?» А между тем на сердце
была почти физическая, доходившая
до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем
ужасом, который вошел в меня от этого зрелища.
Его система преподавания
была проста, кратка и требовательна
до ужаса.
— Ты сознаешь, Marie, сознаешь! — воскликнул Шатов. Она хотела
было сделать отрицательный знак головой, и вдруг с нею сделалась прежняя судорога. Опять она спрятала лицо в подушку и опять изо всей силы целую минуту сжимала
до боли руку подбежавшего и обезумевшего от
ужаса Шатова.
— Боже, да ведь он хотел сказать каламбур! — почти в
ужасе воскликнула Лиза. — Маврикий Николаевич, не смейте никогда пускаться на этот путь! Но только
до какой же степени вы эгоист! Я убеждена, к чести вашей, что вы сами на себя теперь клевещете; напротив; вы с утра
до ночи
будете меня тогда уверять, что я стала без ноги интереснее! Одно непоправимо — вы безмерно высоки ростом, а без ноги я стану премаленькая, как же вы меня поведете под руку, мы
будем не пара!
Что касается
до имущественного вопроса, то хотя Тулузов и заграбастал все деньги Петра Григорьича в свои руки, однако недвижимые имения Екатерина Петровна сумела сберечь от него и делала это таким образом, что едва он заговаривал о пользе если не продать, то, по крайней мере, заложить какую-нибудь из деревень, так как на деньги можно сделать выгодные обороты, она с
ужасом восклицала: «Ах, нет, нет, покойный отец мой никогда никому не
был должен, и я не хочу должать!» Сообразив все это, Екатерина Петровна определила себе свой образ действия и не сочла более нужным скрывать перед мужем свое
до того таимое от него чувство.
Таково
было и
есть положение всех насилуемых, но
до сих пор они не знали этого и в большинстве случаев наивно верили, что правительства существуют для их блага; что без правительств они погибли бы; что мысль о том, что люди могут жить без правительств,
есть кощунство, которое нельзя даже и произносить; что это
есть — почему-то страшное — учение анархизма, с которым соединяется представление всяких
ужасов.
Передонов испугался. Нож выпал из его рук. Володин все блеял и старался схватиться руками за горло. Видно
было, что он смертельно испуган, слабеет и не доносит рук
до горла. Вдруг он помертвел и повалился на Передонова. Прерывистый раздался визг, — точно он захлебнулся, — и стих. Завизжал в
ужасе и Передонов, а за ним Варвара.
Как бы то ни
было, но старый помпадур уехал,
до такой степени уехал, что самый след его экипажа в ту же ночь занесло снегом. Надежда Петровна с
ужасом помышляла о том, что ее с завтрашнего же дня начнут называть «старой помпадуршей».
Но чем ближе подходило время моего отъезда, тем больший
ужас одиночества и большая тоска овладевали мною. Решение жениться с каждым днем крепло в моей душе, и под конец я уже перестал видеть в нем дерзкий вызов обществу. «Женятся же хорошие и ученые люди на швейках, на горничных, — утешал я себя, — и живут прекрасно и
до конца дней своих благословляют судьбу, толкнувшую их на это решение. Не
буду же я несчастнее других, в самом деле?»
Смутно помнится после
ужасов Кукуевки все то, что в другое время не забылось бы. Единственное, что поразило меня на веки вечные, так это столетний сад, какого я ни
до, ни после никогда и нигде не видел, какого я и представить себе не мог. Одно можно сказать: если Тургенев, описывая природу русских усадеб,
был в этом неподражаемо велик — так это благодаря этому саду, в котором он вырос и которым он весь проникся.
О ведьмах не говорят уже и в самом Киеве; злые духи остались в одних операх, а романтические разбойники, по милости классических капитан-исправников, вовсе перевелись на святой Руси; и бедный путешественник, мечтавший насладиться всеми
ужасами ночного нападения, приехав домой, со вздохом разряжает свои пистолеты и разве иногда может похвастаться мужественным своим нападением на станционного смотрителя, который, бог знает почему, не давал ему
до самой полуночи лошадей, или победою над упрямым извозчиком, у которого, верно,
было что-нибудь на уме, потому что он ехал шагом по тяжелой песчаной дороге и, подъезжая к одному оврагу, насвистывал песню.
Револьвер не стрелял, Евсею
было больно палец, и
ужас, властно охватывая его с головы
до ног, стеснял дыхание.
— Нисколько!.. Нисколько!.. Вы должны извиняться передо мною совершенно в другом!.. — воскликнула княгиня, и голос ее в этом случае
до того
был искренен и правдив, что князь невольно подумал: «Неужели же она невинна?» — и вместе с тем он представить себе без
ужаса не мог, что теперь делается с Еленой.
И когда в ихнем городе появились на улицах казаки? И когда произошел первый террористический акт:
был убит жандармский ротмистр? Нет, еще раньше
был убит городовой, а еще, кажется, раньше околоточный надзиратель, и на торжественных похоронах его черная сотня избила на полусмерть двух гимназистов, и Елена Петровна думала, что один из изувеченных — Саша. И когда она начала бояться этой черной сотни —
до ужаса,
до неистовых ночных кошмаров?
Три дня после этого прошли великолепно. Навещали профессора два раза из Кремля, да один раз
были студенты, которых Персиков экзаменовал. Студенты порезались все
до единого, и по их лицам
было видно, что теперь уже Персиков возбуждает в них просто суеверный
ужас.
На Керчь мы шли уже не берегом, а степью, в видах сокращения пути, в котомке у нас
была всего только одна ячменная лепёшка фунта в три, купленная у татарина на последний наш пятак. Попытки Шакро просить хлеба по деревням не приводили ни к чему, везде кратко отвечали: «Много вас!..» Это
была великая истина: действительно,
до ужаса много
было людей, искавших куска хлеба в этот тяжёлый год.
Избитая, доведенная
до ужаса лошаденка скакала всеми четырьмя ногами как угорелая, сани раскатывались, наклонялись, бились о столбы, а Янсон, опустив вожжи и каждую минуту почти вылетая из саней, не то
пел, не то выкрикивал что-то по-эстонски отрывистыми, слепыми фразами.
Нет, я напишу
до конца. Все равно: если я и брошу перо и эту тетрадь, этот ужасный день
будет переживаться мною в тысячный раз; в тысячный раз я испытаю
ужас, и мучения совести, и муки потери; в тысячный раз сцена, о которой я сейчас
буду писать, пройдет перед моими глазами во всех своих подробностях, и каждая из этих подробностей ляжет на сердце новым страшным ударом.
Буду продолжать и доведу
до конца.
Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но это
будет, лишь когда мало-помалу, через длинный, длинный ряд тысячелетий, и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в пыль… А
до тех пор
ужас,
ужас…
Было уже совсем темно, когда Арбузов вдруг вскочил и сел на кровати, охваченный чувством дикого
ужаса и нестерпимой физической тоски, которая начиналась от сердца, переставшего биться, наполняла всю грудь, подымалась
до горла и сжимала его.