Неточные совпадения
По отношению к другим девицам заведения
она занимает такое
же место, какое в закрытых учебных заведениях принадлежит первому силачу, второгоднику, первой красавице в классе-тиранствующей и обожаемой.
— Тридцать, — говорит Манька обиженным голосом, надувая губы, — ну да, тебе хорошо, ты все ходы помнишь. Сдавай… Ну, так что
же дальше, Тамарочка? — обращается
она к подруге. — Ты говори, я слушаю.
Но лихач смеется, делает чуть заметное движение пальцами, и белая лошадь тотчас
же, точно
она только этого и дожидалась, берет с места доброй рысью, красиво заворачивает назад и с мерной быстротой уплывает в темноту вместе с пролеткой и широкой спиной кучера.
Ему нравилась своим большим коровьим телом толстая Катя, но, должно быть, — решал он в уме,
она очень холодна в любви, как все полные женщины, и к тому
же некрасива лицом.
Она привела его в свою комнату, убранную со всей кокетливостью спальни публичного дома средней руки: комод, покрытый вязаной — скатертью, и на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого человека с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль стены прибит ковер с изображением турецкого султана, нежащегося в своем гареме, с кальяном во рту; на стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый фонарь, свешивающийся на цепочках с потолка; круглый стол под ковровой скатертью, три венских стула, эмалированный таз и такой
же кувшин в углу на табуретке, за кроватью.
— О, Женя! Перестань
же! Пфуй! — остановила
ее возмущенная
ее грубым тоном щепетильная Эмма Эдуардовна.
Нередко благодаря своему развязно привешенному языку и давно угасшему самолюбию втирался в чужую компанию и увеличивал
ее расходы, а деньги, взятые при этом взаймы, он не уносил на сторону, а тут
же тратил на женщин разве-разве оставлял себе мелочь на папиросы.
Но у Анны Марковны они сейчас
же заказали себе кадриль и плясали
ее, особенно пятую фигуру, где кавалеры выделывают соло, совершенно как настоящие парижане, даже заложив большие пальцы в проймы жилетов.
Недаром
же в тот день, когда на Бессарабской площади казаки, мясоторговцы, мучники и рыбники избивали студентов, Симеон, едва узнав об этом, вскочил на проезжавшего лихача и, стоя, точно полицеймейстер, в пролетке, помчался на место драки, чтобы принять в
ней участие.
— Миленький, хорошенький, вы бы лучше этого господина не трогали. Ей-богу, для вас
же будет лучше.
— Это какая
же Нинка? — спросил с любопытством Рамзес. —
Она здесь?
А я скажу, что
ею движет та
же великая, неразумная, слепая, эгоистическая любовь, за которую мы все называем наших матерей, святыми женщинами.
Но тотчас
же, повернувшись к Тамаре,
она страстно и быстро заговорила что-то на условном жаргоне, представляющем дикую смесь из еврейского, цыганского и румынского языков и из воровских и конокрадских словечек.
— Да нет, отчего
же? — возразил репортер. — Я сделаю самую простую и невинную вещь, возьму Пашу сюда, а если придется — так и уплачу за
нее. Пусть полежит здесь на диване и хоть немного отдохнет… Нюра, живо сбегай за подушкой!
— Это еще зачем? — прикрикнул на
нее Собашников. — П'шла, сейчас
же унеси вон. Здесь не ночлежка.
Больше всего они лгут, когда их спрашивают: «Как дошла ты до жизни такой?» Но какое
же право ты имеешь
ее об этом спрашивать, черт бы тебя побрал?!
Ведь
она не лезет
же в твою интимную жизнь?
Но если к тому
же еще вы воспламените
ее воображение, влюбите
ее в себя, то
она за вами пойдет всюду, куда хотите: на погром, на баррикаду, на воровство, на убийство.
Ее умственное развитие,
ее опыт,
ее интересы так и остаются на детском уровне до самой смерти, совершенно гак
же, как у седой и наивной классной дамы, с десяти лет не переступавшей институтского порога, как у монашенки, отданной ребенком в монастырь.
— Ах, да не все ли равно! — вдруг воскликнул он сердито. — Ты вот сегодня говорил об этих женщинах… Я слушал… Правда, нового ты ничего мне не сказал. Но странно — я почему-то, точно в первый раз за всю мою беспутную жизнь, поглядел на этот вопрос открытыми глазами… Я спрашиваю тебя, что
же такое, наконец, проституция? Что
она? Влажной бред больших городов или это вековечное историческое явление? Прекратится ли
она когда-нибудь? Или
она умрет только со смертью всего человечества? Кто мне ответит на это?
— Ну тебя в болото! — почти крикнула
она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня
же в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
— Будет вам, — сказала
она лукаво. — Вы сами еще учитесь. Куда
же вам девицу брать на содержание.
Ее необычайному успеху, многолюдству и огромности заключенных на
ней сделок способствовали многие обстоятельства: постройка в окрестностях трех новых сахарных заводов и необыкновенно обильный урожай хлеба и в особенности свекловицы; открытие работ по проведению электрического трамвая и канализации; сооружение новой дороги на расстояние в семьсот пятьдесят верст; главное
же — строительная горячка, охватившая весь город, все банки и другие финансовые учреждения и всех домовладельцев.
И с того
же вечера, когда любовница подчинилась ему и принесла домой первые заработанные пять рублей, Горизонт почувствовал к
ней безграничное отвращение.
Девушка там произвела благоприятное впечатление, и в тот
же день
ее паспорт был сменен в полиции на так называемый желтый билет.
Он относился к
ней так
же, как если бы торговал селедками, известкой, мукой, говядиной или лесом.
— Кажется, мадам Барсукова, мы с вами не в первый раз имеем дело. Обманывать я вас не буду и сейчас
же ее привезу сюда. Только прошу вас не забыть, что вы моя тетка, и в этом направлении, пожалуйста, работайте. Я не пробуду здесь, в городе, более чем три дня.
Затем тотчас
же, точно привидение из люка, появился
ее сердечный друг, молодой полячок, с высоко закрученными усами, хозяин кафешантана. Выпили вина, поговорили о ярмарке, о выставке, немножко пожаловались на плохие дела. Затем Горизонт телефонировал к себе в гостиницу, вызвал жену. Познакомил
ее с теткой и с двоюродным братом тетки и сказал, что таинственные политические дела вызывают его из города. Нежно обнял Сару, прослезился и уехал.
Сейчас
же при входе в загородный кафешантан сияла разноцветными огнями искусственная клумба, с электрическими лампочками вместо цветов, и от
нее шла в глубь сада такая
же огненная аллея из широких полукруглых арок, сужавшихся к концу.
Ровинская небрежно, но в то
же время и пристально глядела вниз на эстраду и на зрителей, и лицо
ее выражало усталость, скуку, а может быть, и то пресыщение всеми зрелищами, какие так свойственны знаменитостям.
Но Ровинская быстро обернулась к мужчинам, и
ее длинные изумрудные глаза сузились. А это у
нее служило признаком гнева, от которого иногда делали глупости и коронованные особы. Впрочем,
она тотчас
же сдержалась и продолжала вяло...
Ах, пойдю я к «дюковку»,
Сядю я за стол,
Сбрасиваю шлипу,
Кидаю под стол.
Спрасиваю милую,
Что ты будишь пить?
А
она мне отвечать:
Голова болить.
Я тебе не спрасюю,
Что в тебе болить,
А я тебе спрасюю,
Что ты будешь пить?
Или
же пиво, или
же вино,
Или
же фиалку, или ничего?
— Отчего
же, Женечка! Я пойду и дальше. Из нас едва-едва одна на тысячу делала себе аборт. А вы все по нескольку раз. Что? Или это неправда? И те из вас, которые это делали, делали не ради отчаяния или жестоко» бедности, а вы просто боитесь испортить себе фигуру и красоту — этот ваш единственный капитал. Или вы искали лишь скотской похоти, а беременность и кормление мешали вам
ей предаваться!
Женька вдруг отвернулась от
нее, прижалась лицом к углу оконной рамы и внезапно расплакалась едкими, жгучими слезами — слезами озлобления и мести, и в то
же время
она говорила, задыхаясь и вздрагивая...
А то есть еще и такие, что придет к этой самой Сонечке Мармеладовой, наговорит
ей турусы на колесах, распишет всякие ужасы, залезет к
ней в душу, пока не доведет до слез, и сейчас
же сам расплачется и начнет утешать, обнимать, по голове погладит, поцелует сначала в щеку, потом в губы, ну, и известно что!
Он обнял Любку за стан и поглядел на
нее ласковыми, почти влюбленными глазами, хотя сам подумал сейчас
же, что смотрит на
нее, как отец или брат.
Любку страшно морил сон, слипались глаза, и
она с усилием таращила их, чтобы не заснуть, а на губах лежала та
же наивная, детская, усталая улыбка, которую Лихонин заметил еще и там, в кабинете. И из одного угла
ее рта слегка тянулась слюна.
Любке почему-то показалось, что Лихонин на
нее рассердился или заранее ревнует
ее к воображаемому сопернику. Уж слишком он громко и возбужденно декламировал.
Она совсем проснулась, повернула к Лихонину свое лицо, с широко раскрытыми, недоумевающими и в то
же время покорными глазами, и слегка прикоснулась пальцами к его правой руке, лежавшей на
ее талии.
— Всегда, душа мой, так в романах. Как только герой спас бедное, но погибшее создание, сейчас
же он
ей заводит швейную машинку.
— Панычу ж мий, золотко ж мое серебряное, любый мой! Вы ж мене, бабу пьяную, простыте. Ну, що ж? Загуляла! —
Она кинулась было целовать ему руку. — Та я
же знаю, що вы не гордый, як другие паны. Ну, дайте, рыбонька моя, я ж вам ручку поцелую! Ни, ни, ни! Просю, просю вас!..
Но старуха медлила. Топчась вокруг себя,
она еле-еле поворачивалась к дверям и не спускала острого, ехидного, бокового взгляда с Любки. И в то
же время
она бормотала запавшим ртом...
Поэтому теперь простое дело приготовления чая было
ей так
же трудно, как для всех нас в детстве уменье отличать левую руку от правой или завязывать веревку петелькой.
— Да-а, — протянула
она, как ребенок, который упрямится мириться, — я
же вижу, что я вам не нравлюсь. Так что ж, — вы мне лучше прямо скажите и дайте немного на извозчика, и еще там, сколько захотите… Деньги за ночь все равно заплачены, и мне только доехать… туда.
Вот Соловьев — тот хотя и говорил непонятно, как и прочее большинство знакомых
ей студентов, когда они шутили между собой или с девицами в общем зале (отдельно, в комнате, все без исключения мужчины, все, как один, говорили и делали одно и то
же), однако Соловьеву
она поверила бы скорее и охотнее.
— Ах, да! — спохватился Лихонин, — это на
нее Александра такого страха нагнала. Задам
же я перцу этой старой ящерице! Ну, пойдем, Любочка.
— Надо знать, на что
она способна, — сказал Симановский. — Ведь делала
же она что-нибудь до поступления в дом.
— Что
же, и это дело, — согласился Лихонин и задумчиво погладил бороду. — А я, признаться, вот что хотел. Я хотел открыть для
нее… открыть небольшую кухмистерскую или столовую, сначала, конечно, самую малюсенькую, но в которой готовилось бы все очень дешево, чисто и вкусно. Ведь многим студентам решительно все равно, где обедать и что есть. В студенческой почти никогда не хватает мест. Так вот, может быть, нам удастся как-нибудь затащить всех знакомых и приятелей.
— Это верно, — согласился князь, — но и непрактично: начнем столоваться в кредит. А ты знаешь, какие мы аккуратные плательщики. В таком деле нужно человека практичного, жоха, а если бабу, то со щучьими зубами, и то непременно за
ее спиной должен торчать мужчина. В самом деле, ведь не Лихонину
же стоять за выручкой и глядеть, что вдруг кто-нибудь наест, напьет и ускользнет.
— Что
же ей, по-вашему, в судомойки идти? — спросил с недоверием Соловьев.