Неточные совпадения
Всего
ужаса этой мысли толстая Катька не могла объять своим мозгом откормленной индюшки и потому плакала, —
как и ей самой казалось, — беспричинно и бестолково.
До сих пор еще немногие, оставшиеся в живых, прежние, вконец одряхлевшие хозяйки и жирные, хриплые,
как состарившиеся мопсы, бывшие экономки вспоминают об этой общей гибели со скорбью,
ужасом и глупым недоумением.
Таким-то образом Сонька Руль, минуя рублевое заведение, была переведена в полтинничное, где всякий сброд целыми ночами,
как хотел, издевался над девушками. Там требовалось громадное здоровье и большая нервная сила. Сонька однажды задрожала от
ужаса ночью, когда Фекла, бабища пудов около шести весу, выскочила на двор за естественной надобностью и крикнула проходившей мимо нее экономке...
Первое — это когда я еще девочкой видела,
как кошка кралась за воробьем, и я с
ужасом и с интересом следила за ее движениями и за зорким взглядом птицы.
Хорошо им (кому это „им“, Лихонин и сам не понимал
как следует), хорошо им говорить об
ужасах проституции, говорить, сидя за чаем с булками и колбасой, в присутствии чистых и развитых девушек.
Коля вздрогнул. Какой-то холодный, омерзительный
ужас шевельнулся и прополз у него в душе. Он ответил не сразу.
— Да, да… Помню, помню… Но повеситься!..
Какой ужас!.. Ведь я советовала ей тогда лечиться. Теперь медицина делает чудеса. Я сама знаю нескольких людей, которые совсем… ну, совсем излечились. Это знают все в обществе и принимают их… Ах, бедняжка, бедняжка!..
— Иди, что ли, ты, Манька, — приказала Тамара подруге, которая, похолодев и побледнев от
ужаса и отвращения, глядела на покойников широко открытыми светлыми глазами. — Не бойся, дура, — я с тобой пойду! Кому ж идти,
как не тебе?!
И в хрустально-чистом холодном воздухе торжественно, величаво и скорбно разносились стройные звуки: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!» И
какой жаркой, ничем ненасытимой жаждой жизни,
какой тоской по мгновенной, уходящей, подобно сну, радости и красоте бытия,
каким ужасом перед вечным молчанием смерти звучал древний напев Иоанна Дамаскина!
— Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто…
Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов к Хрюкину. — Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный народ! Знаю вас, чертей!
Неточные совпадения
Постой! уж скоро странничек // Доскажет быль афонскую, //
Как турка взбунтовавшихся // Монахов в море гнал, //
Как шли покорно иноки // И погибали сотнями — // Услышишь шепот
ужаса, // Увидишь ряд испуганных, // Слезами полных глаз!
Ужасный крик не умолкал, он сделался еще ужаснее и,
как бы дойдя до последнего предела
ужаса, вдруг затих.
Жениха ждали в церкви, а он,
как запертый в клетке зверь, ходил по комнате, выглядывая в коридор и с
ужасом и отчаянием вспоминая, что он наговорил Кити, и что она может теперь думать.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но
как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах,
какой ужас! И
как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
Она говорила себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз,
как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил
ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.