Неточные совпадения
Легкие, как Меркурии, они подхватывают чету и с нею то мчатся вверх по лестнице, так что едва можно успеть за красивым панашом, веющим
на их
голове, и за лоснящимся отливом их шелковых чулок, то пинками указывают дорогу неуклюжим восприемышам
своим.
Она неподвижна
своим туловищем, вытянутым, как жердь, хотя
голова ее трясется, вероятно от употребления в давнопрошедшие времена сильного притирания; морщиноватые кисти рук ее, убежавшие
на четверть от рукавов, сложены крестообразно, как у покойника; веками она беспрестанно хлопает и мигает, и если их останавливает, то для того, чтобы взглянуть
на свое создание,
на свое сокровище,
на свою славу.
Волынской усмехнулся, посмотрел
на Зуду, слегка покачавшего
головой, и протянул ладонь
своей руки. Цыганка схватила ее, долго рассматривала
на ней линии, долго над ней думала, наконец произнесла таинственным голосом...
— Лишь бы носа не откусил! (Цыганка закрыла его рукавом
своим.) Без носу страшно было бы показаться к ней. Сердце петухом поет во мне от одной мысли, что она меня испугается и велит выгнать. (Немного помолчав.) Завтра во дворец?.. Я погублю ее сходством, я сниму с нее
голову…
На такой вышине, столько счастия, и вдруг… Нет, я не допущу до этого… Вырву себе скорее глаз, изуродую себя… Научи, Василий, как
на себя не походить и не сделаться страшным уродом.
По временам кладут они
на перила
свои детские
головы в стариковской прическе, как бы высматривая кого-то.
Гроснот тряхнул
головой, как бы для того, чтобы избавиться от неподвижного взгляда
своего мученика, и дал приказ двум конюхам стать
на скамейку, приготовленную у дерева, и поднять туда ж ушат с водой.
Государыня встала с
своего места, подошла к перилам, приветствовала всадника улыбкой, ласкала рукою прекрасное животное,
на котором сидел Бирон и которое положило
свою голову на перила, как бы ожидая и себе внимания царицы.
Мысль угодить повелителю правоверных, подарив ему диковинную красоту, блеснула в его
голове, и с того времени смотрел он
на княжну как
на лучшее украшение султанского гарема, как
на будущую
свою владычицу и покровительницу.
В то самое время, когда Волынской, влюбчивый, как пылкий юноша, беседовал таким образом с
своею страстью, портрет его жены, во всем цвете красоты и счастия, с улыбкою
на устах, с венком
на голове, бросился ему в глаза и, как бы отделясь от стены, выступил ему навстречу. Совесть заговорила в нем; но надолго ли?.. Взоры его обратились опять
на магические слова: твоя Мариорица, и весь мир, кроме нее, был забыт.
И Волынской пишет, исполненный адских замыслов, вскруживших ему
голову до того, что он не видит ужасной будущности, которую готовит вдруг и
своей супруге и девушке, неопытной, как птичка, в первый раз вылетевшая из колыбельного гнезда
своего на зов теплого, летнего дыхания.
Цыган вынул роговой гребень и причесал себе черные с проседью волосы
на голове, остриженной в кружок, и подставил умильно пред глаза старушки лицо
свое, густо опушенное бородою.
Здесь, у золотого карниза, где изображен сатир, выкидывающий козьими ногами затейливый скачок, улыбнулись ему тогда-то; тут, у мраморного стола, положили
на плечо могущую и многомилостивую руку, которую он тогда ж поцеловал; далее светлейший, ущипнув его в пухлую, румяную щеку, подвел к огромному зеркалу, только что привезенному из Венеции, чтобы он полюбовался
на свою рожу и лысую
голову, к которой сзади приклеены были ослиные уши.
Худо чесанная
голова, засаленная одежда министра представляли совершенный контраст с щеголеватою наружностью хозяина. Входя в кабинет, он опирался
на свою трость, как расслабленный.
И вот покатил он, ослепляя толпу и редкой красотой
своего цуга, и золотой сбруей
на конях вместе с перьями, веявшими
на головах их, и блеском отряда гусар и егерей, скакавшего впереди и за каретой.
Тронутый герцог, со слезами
на глазах, поклялся даже сделать уступки
своих прав Волынскому, чтобы только угодить обожаемой государыне. В сердце же клялся помириться с ним тогда лишь, когда увидит
голову его
на плахе. Он убежден был тайною запискою, найденною в карете, что еще не время действовать решительно, и потому скрыл глубоко
свою ненависть.
Между тем, доведенный
своею страстью до исступления, ломал
голову, как бы развестись с женой, и уж заранее искал
на этот случай в главных членах синода.
Выступив из мрака ночи с
своими огнями, ледяной дом сиял металлическим блеском и далеко бросал от себя свет
на Луговую линию, очертивши им пестрый полукруг лиц и ног; площадь казалась вымощенною верхушками
голов. Нередко усиленный крик ледяного слона, или огненный фонтан, бивший из хобота его, или новая смешная фигура
на окнах заставляли зрителей вторгаться за черту, заказанную слободскими десятскими и сотскими. Русские остроты сыпались часто под русскою палкою.
Тут Эйхлер бросился к мужику, державшему багор, вырвал его, подбежал к стене, к которой пригвожден был несчастный Зуда, пошмыгал багром где попало, может статься по
голове, — малютка освободился от удавки
своей; одно усилие, раз, два ручонками по стене, и он
на окошке, кувырк вверх ногами и бух прямо в сад Щурхова. Слышно было, что-то упало, и более ничего.
«Чего не сделает эта золотая
голова! — думал Иван, слушая с умилением похвалу
своему барину и смотря
на него с гордостью матери. — О! кабы не потворство нашей братье, мог бы прямо
на место герцога!»
Впрочем, она глядела
на посетителей довольно умильно, приподнимая по временам
свою голову с подушки.
Остались только
на ступенях сцены три друга, в прежнем положении
на коленах, опустив печально
голову, и посреди сцены Волынской, прежний Волынской, во всем величии и красоте благородного негодования, выросший, казалось,
на несколько вершков, отрясая
свои кудри, как гневный лев
свою гриву, подняв нахмуренное чело и пламенные взоры к небу — последней защите отечеству против ее притеснителя.
На другой день после этого происшествия сидел Волынской дома в
своем кабинете, озабоченный участью
своих друзей, преданных суду, и ломая себе
голову, как бы скорее распилить цепи
на них и России. Поверенный камень,
на углу Летнего сада, отвечал ему: скоро, очень скоро, ныне, завтра,
на днях, или никогда!
— Позвольте выйти княжне, — сказал он, собираясь обрушить разом
на голову Волынского решительный удар, так давно изготовленный, и между тем стыдясь вмешивать княжну в
свой донос перед ней самой. Но и этот стыд он скоро забыл.
Назначенный праздник не был отменен. По особенной привязанности к княжне Лелемико государыня хотела им воспользоваться, чтобы показаться вместе с нею придворным и тем отразить стрелы клеветы, которые могли
на нее посыпаться. Она верила любви Мариорицы к Волынскому — и как не верить? свидетельства были слишком явны: бедная не умела скрывать
свои чувства — но в
голове Анны Иоанновны развилась мысль сделать эту любовь законною…
На это довольно было одного ее царского слова.
Но этот простачок получил от одного лукавого выскочки из
своего рода талисман — молоток, которым он, сидя
на его хребте, долбит силача и мудреца в
голову и управляет им как хочет.
Особенно торжественна госпожа Кульковская: ей пожаловано богатое приданое, хоть бы невесте Миниха; она уж столбовая дворянка, может покупать
на свое имя крестьян и колотить их из
своих рук; мечты о столе царском, где сядет рядом с женою Волынского, бывшею
своею барынею, о пирах и более о наказаниях, которые будет рассыпать, кружат ей
голову.
— Чудные вещи слышу я!.. Чему и кому верить?.. — произнесла Анна Иоанновна, качая
головой; потом взяла бумаги из рук Эйхлера, читала их про себя, перечитывала и долее всего останавливалась
на мнении Волынского, которое состояло в следующих выражениях: «Один вассал Польши может изъявить
свое согласие
на вознаграждение, но русский, храня пользы и честь
своего отечества, как долг велит истинному сыну его, не даст
на сие
своего голоса».
Ужасная женщина!.. каковы послуги перед тем, как собиралась убить? Так палач, готовясь снять
голову с
своей жертвы, заботился бы
на эшафоте о том, чтоб оградить ее от луча солнечного или сквозного ветра.
Пускай себе живет
на здоровье у
своего братца, да распускает басни о муже, да себе и людям
на потеху малюет его сажей с ног до
головы!..
Ударили в колокол к обедне. Стараниями усердного служителя приведена она в себя. Она перекрестилась, стала
на колена, схватила сына и, наклонив его
голову на могилу, говорила ему, нередко прерывая
свою речь рыданиями...