Неточные совпадения
Петровна было отказывалась: «
Дело, —
говорила, — мое слабое, где мне по гостям ходить?
— А
дело есть, так
говори.
— Ты
говори, дело-то у тебя какое до меня? — отвечал Костик.
— Да полно калякать-то:
говори, в чем
дело.
— Да что, брат! не знаю, и
говорить ли? И тебе, должно, этому
делу не помочь. А уж уважал бы я тебя; то есть вот как бы уважал, что на век бы ты пошел. Только что нет, не сдействуешь ты, —
говорил Прокудин, выгадывая время, чтобы Костика покрепче разобрало вино и жадность. — А ты ловок, шельма, на эти
дела!
У нас лягушек очень много в прудах, так как эти лягушки раскричатся вечером, то
говорят, что это они баб передразнивают: одна кричит: «Где спала! где спала!» — а другая отвечает: «Сама какова! сама какова!» Впрочем, это так
говорят, а уж на самом
деле баба бабу не выдает: все шито да крыто.
Смеху было столько, на всю деревню, что и теперь эта погудка живет, словно вчера
дело было. А там уж правда ли это или нет — за это не отвечаю. Только в Гостомле всякое малое дитя эту погудку расскажет, и обапольные бабы нашим мужикам все смеются: «Гостомцы, —
говорят они, — как вы колокол-то тянули?» Часто этак смеются.
— Чего ты ругаешься-то? — гнусил Григорий. — Ты до время не ругайся. Я тебе
говорю, не ругайся. Мы свое
дело понимаем.
Ей вспомнились другие
дни, другие годы, когда она, двенадцатилетней девочкой, урывала свободный часок от барской работы и проворно метала иглою пестрые узоры ручниковых концов и краснела как маков цвет, когда девушки
говорили: «Какие у Насти хорошие ручники будут к свадьбе».
Бог ее знает, в самом ли
деле она верила, что Настя испорчена, или нарочно так
говорила, чтоб вольготнее было Насте, потому что у нас с испорченной бабы, не то что с здоровой, — многого не спрашивают.
Больше за весь ужин ничего о ней не
говорили. Костик с Исаем Матвеичем вели разговор о своих
делах да о ярмарках, а бабы пересыпали из пустого в порожнее да порой покрикивали на ребят, которые либо засыпали, сидя за столом, либо баловались, болтая друг дружку под столом босыми ножонками.
Возвратился Вукол из О-ла после успеньева
дня и привез домой слухи о Насте. Сказывал, что она совсем здорова и работает, что Крылушкин денег за нее больше не взял и провизии не принял, потому,
говорит, что она не даром мой хлеб ест, а помогает во всем по двору.
Первое
дело, что Прокудин больше как на половину заделил Костика, а кроме того, еще из его доли вывернул двести ассигнациями Насте на справу да сто пятьдесят на свадьбу, «так как ты сам,
говорит, это обещал».
— И не
говори ты мне этого, — сказала она Степану. — С мужем жить надо, я знаю как, как мужней жене. А я себя
делить промеж двух не стану. Не любишь ты меня, так я одна уйду.
В части их рассадили по разным местам. Настю на женскую половину, а Степана на мужскую. Настя этого не ожидала. Она
говорила: «Это мой муж. Не разлучайте меня с мужем». Ее, разумеется, не послушались и толкнули в двери. Она ждала, что
днем ее спросят и сведут с Степаном, но ее целый
день даже никто и не спросил. Она всех расспрашивала сквозь дверную решетку о Степане, но никто ей ничего не отвечал, а иные из солдат еще посмеивались.
Этого удара Настя уж никак не ожидала. Она все-таки видела Степана, и хоть не могла с ним
говорить, не могла, даже и не рассчитывала ни на какое счастье, но видеть, видеть его было для нее потребностью. А теперь нет Степана; он один, больной, без призора. Настя просила оставить ее; она доказывала, что они с Степаном по одному
делу, что их по закону нельзя разлучать. Над ней посмеялись и повели ее.
Зимою прошел на Гостомле слух, что
дело о шарлатанском лечении больных купцом Силою Крылушкиным окончено и что после того сам губернатор призывал к себе Силу Ивановича и
говорил ему, что он может свободно лечить больных простыми средствами.
За две недели до моего приезда старшину сместили за взятки; теперь собираются сместить писаря. Тоже что-то за ним знают, но
говорят, что надо его «подсидеть и на
деле сцапать».
— Они, —
говорит, — свое
дело знают; сами разберутся.
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы
говорить дело. Я не знаю, что я с вами сделала бы — я вас на колени поставлю: здесь нельзя, — велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что вы стояли на коленях, — слышите, что я с вами сделаю?
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я
говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное
дело.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова
поговорить о
деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Хлестаков. Да что? мне нет никакого
дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом
деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я
говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий
день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)