Неточные совпадения
Прибежала я в ее комнату с Патрикеем Семеновичем почти зараз: он
только что вошел и у дверей у порога стал, а она идет от окна
вся как плат бледная, я уже ясно вижу, что она, сердечная,
все поняла. Подошла она молча к голубому помпадуру, что посередине комнаты стоял, толкнула его немножко ножкою в сторону и села как раз супротив Патрикеева лица.
Зарубились они в рать неприятельскую в самую средину и
всё кричали: «
Все за мной,
все за мной!», но
только мало было в этом случае смелых охотников за ним следовать, кроме одного трубача! Тот один изо
всех и видел, как дед бился, пока его самого на части изрубили. Жестоко израненный трубач выскочил и привез с собой князеву голову, которую Патрикей обмыл, уложил в дорожный берестяной туес и схоронил в глубокой ямке, под заметным крушинным кустом.
И она у него, эта его рожа страшная, точно, сама зажила,
только, припалившись еще немножечко, будто почернее стала, но пить он не перестал, а
только все осведомлялся, когда княгиня встанет, и как узнал, что бабинька велела на балкон в голубой гостиной двери отворить, то он под этот день немножко вытрезвился и в печи мылся. А как княгиня сели на балконе в кресло, чтобы воздухом подышать, он прополз в большой сиреневый куст и оттуда, из самой середины, начал их, как перепел, кликать.
В десятники его ставили, он было
всех баб перебил; в конюшни определили, так как это в кавалерии соответственнее, он под лошадь попал,
только, слава богу, под смирную: она так над ним
всю ночь не двинулась и простояла; тогда его от этой опасности в огуменные старосты назначили, но тут он сделал княгине страшные убытки:
весь скирдник, на многие тысячи хлеба, трубкой сжег.
— Княгиня в самые большие дома и во дворец выезжала и обо
всем там, кажется, могли наговориться, а, бывало, чуть
только вернутся, сейчас ко мне: разденутся и велят себе задорную корочку аржаного хлеба покруче крупной солью насолить и у меня на сундучке сядут, и начнем с нею про деревню говорить.
Ольгу Федотовну не
только знали и величали по имени и отчеству
все небогатые дворяне, к которым княгиня от времени до времени посылала ее навестить больного или отвезти секретное пособие, но они принимали ее запанибрата и старались у нее заискивать.
И эта была такою же мастерицей,
только Марья Николаевна, охраняя ее от всяких столкновений с торговыми людьми, продолжала ездить на фабрику одна и сама переносила
всю тяжесть деловых отношений.
— Гм… даровать, — заговорил он, — именно
только уж надо даровать, да вот еще у меня на твое горе женихи-то
все очень молоды.
Все это было стройно улажено в ее голове, и она уже готовилась обрадовать этим Ольгу, но
только прежде хотела знать на этот счет мнение Марьи Николаевны, которой и открыла
весь план свой.
Марья Николаевна, возвращаясь от бабушки вечером после описанного разговора, была страшно перепугана; ей
все казалось, что, как
только она сошла с крыльца, за ней кто-то следил; какая-то небольшая темная фигурка то исчезала, то показывалась и
все неслась стороною, а за нею мелькала какая-то белая нить.
Марья Николаевна понять не могла, что это такое, и
все ускоряла свой шаг; но чуть
только она опустилась в лощинку, за которою тотчас на горе стояла поповка, это темное привидение вдруг понеслось прямо на нее и за самыми ее плечами проговорило...
Никто из нас, детей, разумеется, и воображения не имел, что такое наша Ольга Федотовна могла быть этому суровому старику в тяжелой золотой шапке, которою он
все как будто помахивал. Мы
только всё дергали Ольгу Федотовну потихоньку за платье и беспрестанно докучали ей расспросами, что значит то и что значит это? На
все эти вопросы она отвечала нам одно...
Видно было, что чем это для нее мучительнее, тем усерднее она об этом старалась и успокаивалась
только, когда гость, наконец, замечал ее заботы и отдавал ей поклон наравне со
всеми другими; случалось, что заезжие люди, представляясь бабушке, не удостоивали внимания Марью Николаевну, которая имела вид смущенной и смешной приживалки.
Во
все время институтского курса княгиня сама лично
только раз ездила в Петербург со специальною целию навестить дочь.
Первый год это ему удалось довольно удовлетворительно, но во второй Патрикей явился, после двухмесячного отсутствия, очень сконфуженным и сначала
все что-то мямлил и говорил какой-то пустой вздор, а потом повинился и сказал, что хотя он всякий приемный день ходил в институт, но княжна вышла к нему
только однажды, на минуточку, в самый первый раз, а с тех пор гостинцы через швейцара принимала, а сама от свидания отказывалась и даже прощаться с ним не вышла.
Дома они застали
все как было, в том же запустении,
только соломенная крыша на горнице как будто немножко более поосунулась.
В результате
всего этого получилось одно, что совсем выбившийся из сна Дон-Кихот в начале Великого поста не выдержал и заболел: он сначала было закуролесил и хотел прорубить у себя в потолке окно для получения большей порции воздуха, который был нужен его горячей голове, а потом слег и впал в беспамятство, в котором
все продолжал бредить о широком окне и каком-то законе троичности, который находил во
всем, о чем
только мог думать.
Во
все это время она держалась к Дон-Кихоту спиной, и он
только мог любоваться на ее сильный и стройный стан и черную как смоль косу, которая упала на пол тяжелою плетью и, как змея, вилась за каждым движением девушки.
Все сунулись к окнам, разумеется
все, кроме княгини; бабушка, конечно, не тронулась; она сидела в углу дивана за круглым столом и удержала при себе Марью Николаевну. Любопытство княгини ограничивалось
только тем, что она со своего места спросила глядевших в окно...
Патрикей поклонился и вышел прибавить сервиза; а в это время с наблюдательного поста, откуда видно было, как приезжие высаживались, подан голос, что приезжих
только трое, а не четверо, и
все мужчины.
— Это я выговорю, — ответила, успокоясь, Марья Николаевна; но
только оказалось, что
все ее беспокойство было совсем напрасно: граф был сильно занят разговором с княгинею, которая его слушала с очевидным вниманием и, по-видимому, не обращала ни на что более внимания.
— Есть, — отвечала бабушка, — и я сама имею счастие многих знать с духом и с благородным сердцем, но
только все они вроссыпь приходят… Склейки нет, без призвания к делу наша дворянская сила в пустоцвет идет, а заботливые люди чудаками кажутся. Вон у меня человека видите… вон тот, что у окна с предводителем стоит разговаривает… Рогожин, бедный дворянин, весьма замечательный.
Знаю
только, что
все это случилось так, как никто не хотел и не думал.
Два поколения женщин, из которых одни еще не отжили, а другие
только начинали жить; роскошные туалеты первых и легкие девственные уборы вторых; богатый зал и таинственные боковые покои, где нарочно на этот случай привезенные гардеробные служанки производили, по требованиям художника, необходимые перемены в нарядах молодых красавиц, —
все это придавало собранию самый живой и интересный характер.
— Это дело самое глупое, — говорила княгиня, — через этакое легкомыслие Нащокин при Алексее Михайловиче сам своего сына с толку сбил и Салтыковых дети ополячились. Надо свой обычай уважать и подражать не
всему, а
только хорошему.
— Да, — поддерживала бабушка, — умеренность большое дело:
всего и счастлив
только один умеренный, но надо не от мяса одного удерживаться. Это пост для глаз человеческих, а души он не пользует: лошади никогда мяса не едят, а
всё как они скоты, то скотами и остаются; а надо во
всем быть умеренною и свою нетерпеливость и другие страсти на сердце своем приносить во всесожжение богу, а притом, самое главное, о других помнить.
У Сперанского тогда было много врагов, и упоминание его имени с таким почтением не
только не могло быть приятно, но было и не безвредно для того, кто его так поминал; но для бабушки это было
все равно: она привыкла к независимости своего положения и своих суждений.
— Ну да; я знаю… Как же… Князь Платон… в большой силе был… Знаю: он был женат на Фекле Игнатьевне,
только у них детей не было: одна девчоночка было родилась, да поганенькая какая-то была и умерла во младенчестве; а больше так и не было… А Нельи… я про него тоже слышала: ужасный был подлиза и пред Платоном пресмыкался. Я его книги читать не хочу:
все врет, чай… из зависти, что тот вкусно ел.
Над ними хохотали, но они обнаруживали большую терпеливость и переносили
все, лишь бы
только иметь право хвастать, что принадлежат к свету. Я слышала от бабушки бездну анекдотов этого рода, в которых с обстоятельностью упоминались имена «прибыльщиков», вылезших в дворяне благодаря «компанейству» князей Куракина, Юрия Долгорукого, Сергея Гагарина.
Это, конечно, было не очень деликатно, однако искательный светский неофит от своей роли не уклонился и показывал, что он этим не обижается. Он
только со
всеми эашучивал, говоря, что он не знает, как ему держать себя, чтобы более походить на лакея?
Изо
всего тогдашнего столичного общества княгиня находила для себя приятнее других
только трех человек, из которых двое жили нелюдимыми, а в третьем она очень обманывалась. Первых двух я пока еще не буду называть, а третьего отрекомендую, как лицо нам уже знакомое: это был граф Василий Александрович Функендорф, с которым Дон-Кихот Рогожин имел оригинальное столкновение, описанное в первой части моей хроники.
Как истый остзеец, и потому настоящий, так сказать прирожденный аристократ, граф и в самом деле мог гордиться тем, что его дворянство не идет разгильдяйскою походкой дворянства русского, походкою, которая обличала уже
все его бессилие в ту пору, когда оно,
только что исполнив славное дело обороны отечества, имело, может быть, самое удобное время, чтоб обдумать свое будущее и идти к целям своего призвания.
Тогда оставалось бы
только выбрать мальчикам хорошего наставника и посвятить
всю жизнь тому, чтобы воспитывать их как можно лучше и серьезнее.
Бабушка никогда и никому не говорила о сделанном ей графом предложении, а графу, кажется, не могло прийти желания об этом рассказывать, но тем не менее Ольга Федотовна
все это знала, и когда я ее спрашивала: откуда ей были известны такие тайности? она обыкновенно
только сердилась и раз даже пригрозила мне, что если я еще буду ей этим докучать, то она мне больше ничего не скажет.
Gigot говорил целые дни, и когда он говорил, княгиня слышала какие-то слова, пожалуй, даже интересные, иногда он даже что-то объяснял, и довольно толково, но чуть
только он кончал свою речь и княгине хотелось обдумать, что такое он сказал, как она уже не находила во
всем им сказанном никакого содержания.
Одно, к чему monsieur Gigot никогда не мог приучить себя, это был фруктовый квас. Иностранное вино за столом княгини подавалось
только при гостях, и то monsieur Gigot неудобно было им лакомиться, так как никогда не пившая никакого вина княгиня находила, что и гувернеру неприлично пить вино при детях, а после стола Патрикей Семеныч имел обыкновение припечатывать
все нераспитые бутылки, «чтобы люди не баловались».
Лицом отец напоминал бабушку, но
только не так, как тетушка Анастасия, то есть не
только чертами, но и выражением, но, разумеется,
все это сходство отливалось в мужской форме.
Замечу мимоходом, что, кроме моего отца, в роду нашем уже никто не имел большого сходства с княгинею Варварою Никаноровной;
все, и в этом числе сама она, находили большое сходство с собою во мне, но я никогда не могла освободиться от подозрения, что тут очень много пристрастия и натяжки: я напоминала ее
только моим ростом да общим выражением, по которому меня с детства удостоили привилегии быть «бабушкиною внучкой», но моим чертам недоставало
всего того, что я так любила в ее лице, и, по справедливости говоря, я не была так красива.
Дядя же мой, князь Яков Львович, имел сходство с матерью
только в глазах, а во
всем остальном он шел не в бабушкин род, а в дедов, в род Протозановых, которые не отличались видным ростом и имели расположение к тучности.
Им он относил
все свои деньги, а на себя ничего почти не издерживал,
только свеклу варил и ею одною питался.
Он и это свое горе снес мужественно, без слез и без жалоб, но
только после этого уже не захотел оставаться на своем месте в училище, а забрал свои толстые книги, из которых, по словам Патрикея, «
все из одной в другую списывал», и ушел из города.
— Ничего-с; мне
только странно, о чем вы спросили: «Червев в уничижении»… Что же вас в этом удивляет? Он потому и в уничижении, что он
всего менее его заслуживает.
Теперь этой «святой женщине» предстояло
только избрать жениха княжне, но это ей было не трудно: жених уже был готов, он сам избрал себя в это звание, и ему же принадлежал и
весь объясненный мною план, который графиня считала своим
только по самообольщению.
С тех пор, как граф явил ей веру свою во
всем блеске, графиня
только и думала о том, чтобы наградить его и в то же время спасти его драгоценную душу присоединением ее от ереси Лютера ко греко-восточному православию.
Граф предоставлял до
всего додуматься графине Антониде и ей же дарил
весь почин дела: она должна была вызнать мысли княжны, внушить ей симпатию к этому плану; забрать ее на свою сторону и, уверясь, что княжна в случае решительного вопроса даст решительный же ответ в желанном духе, граф предоставлял Хотетовой упросить и уговорить его на этот брак; а ему тогда останется
только согласиться или не согласиться.
Сам граф во
весь этот промежуток, по-видимому, был так далек от
всей затеи, как
только можно было себе представить: он даже реже, чем прежде, бывал теперь у Хотетовой, но зато чаще посещал княгиню Варвару Никаноровну, которая с пылким восторгом поверяла ему свои радости, заключавшиеся в открытии ею Червева.
Но это не был сон: это была самая существенная действительность,
всю силу и
все значение которой княгиня вполне ощутила
только тогда, когда, измученная своею ролью в продолжение вечера, она села в карету и, обхватив руками голову дочери, прижала ее к своей груди и зарыдала.
Во
всех других она была уверена, и подобное дело par la pitié мог сделать по своему безрассудству
только один Gigot.
Но
все это было
только тишина перед бурею. Чуть
только в длинной анфиладе открытых комнат показалась импозантная фигура графа Функендорфа, по лицу бабушки заходили розовые пятна, — однако она и на этот раз себя сдержала и отвечала графу поцелуем в щеку на его поцелуй ее руки, шутливо молвив...
— Очень, очень, граф, неприятно, но я стараюсь
все перенести; и я отдаю вам, граф, мою дочь; и я дам, граф, моей дочери не
только все, что ей следует, но и то, чего не следует; я, граф, дам
все, что
только могу отдать.