Неточные совпадения
Флора не плакала и не убивалась при материном гробе, и поцеловала лоб и руку покойницы с таким спокойствием, как будто здесь вовсе и не
шло дело о разлуке. Да оно и в самом деле не имело для Флоры значения разлуки: они с матерью
шли друг за
другом.
— Ну, знаешь, Саша, воля твоя, я хотя Висленевым старый
друг и очень жалею Иосафа Платоновича, но хотелось бы мне умереть с уверенностью, что ты за него замуж не
пойдешь.
Опененные губы первого коня показывают, что он грызет и сжимает железо удил, но
идет мирно и тихо, потому что знает власть и силу узды, но
другой конь…
— О, разумеется, не примет!.. если ты сам к нему приедешь, но если он тебя позовет, тогда, надеюсь, будет
другое дело. Пришли ко мне, пожалуйста, Висленева… его я могу принимать, и заставлю его быть трубой твоей
славы.
— Нет, мой милый
друг, я
иду в дело, завещая тебе как Ларошжаклен: si j'avance, suivez-moi; si je recule, tuez-moi, si je meurs, vengez-moi; [если я
пойду вперед, следуйте за мной; если я отступлю, убейте меня; если я погибну, отомстите за меня (франц.).] хотя знаю, что последнего ты ни за что не исполнишь.
Кишенский
пошел строчить в трех разных газетах, трех противоположных направлений, из коих два, по мнению Ванскок, были безусловно «подлы». Он стал богат; в год его уже нельзя было узнать, и он не помог никому ни своею полицейскою службой, ни из своей кассы ссуд, а в печати, если кому и помогал одною рукой, то
другой зато еще злее вредил, но с ним никто не прерывал никаких связей.
Возле Кишенского, с одной стороны, немножко сзади,
шел его решительный рыжий лакей, а с
другой, у самых ног, еще более решительный рыжий бульдог.
Будучи перевенчан с Алиной, но не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом на крестинах двух
других детей, которых щедрая природа
послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и отвез его в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом завел по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
— Что? — заговорил он. — Вспомни-ка, как ты сам стегал людей и жарил за противодействие женам? Вспомни-ка, милый
друг, вспомни все это, да примерь на себя. Хорошо тебе будет, как твои прецеденты-то в суде так и замрут при закрытых дверях, а в газетах
пойдут тебя жарить? Оправдываться, что ли, станешь?
— Так оставайся же здесь, а я
пойду, и через час, много через два, ты будешь иметь результат моего свидания. Не обещаю тебе ничего, но надеюсь, что в ту ли или в
другую сторону положение твое выяснится.
Избавление Горданову
шло из того прекрасного далека, где мы встретили
других людей и
другие нравы, имеющие столь мало общего с самоистребительными нравами гнезда сорока разбойников. Горданов, возвратясь из Павловска от Кишенского, нашел у себя почтовую повестку на пятьсот рублей и письмо от Глафиры Васильевны Бодростиной, в котором разъяснилось значение этой присылки.
Слово Кишенского оказалось с большим весом, и Ванскок на
другой же день взяла в конторе Бабиневича на полтинник двадцать листиков его издания и
послала их в бандерольке Иосафу Платоновичу Висленеву.
Скажу примером: если бы дело
шло между мною и вами, я бы вам смело сказала о моих чувствах, как бы они ни были глубоки, но я сказала бы это вам потому, что в вас есть великодушие и прямая честь, потому что вы не употребили бы потом мою искренность в орудие против меня, чтобы щеголять властью, которую дало вам мое сердце; но с
другим человеком, например с Иосафом Платоновичем, я никогда бы не была так прямодушна, как бы я его ни любила.
— О, несравненно! В достоинствах можно сшибиться; притом, — добавила она, вздохнув, — один всегда достойнее
другого,
пойдут сравнения и выводы, а это смерть любви; тогда как тот иль та, которые любимы просто потому, что их любят, они ничего уж не потеряют ни от каких сравнений.
Идет и не смотрит на гостя, и обошел вокруг печки и скрылся в
другую комнату, а чрез две минуты опять
идет сзади и опять проходит таким же манером.
Обе пары
пошли, в некотором
друг от
друга расстоянии, к одной и той же песчаной поляне за кустами.
По двору
шла Форова: но как она
шла и в каком представилась она виде? Измятая шляпка ее была набоку, платье на груди застегнуто наперекос, в одной руке длинная, сухая, ветвистая хворостина,
другою локтем она прижимала к себе худой коленкоровый зонтик и тащила за собою, рукавами вниз, свое рыжее драповое пальто.
— Да, понемножку. Ведь ты и многие учили женщин, что всякая исключительная привязанность порабощает свободу, а кто же больший
друг свободы, как не мы, несчастные порабощенные вами создания?
Идем, однако: наши вещи уже взяты.
Лариса выбросила из своих рук его руку, выпрямилась и, закусив нижнюю губку, мысленно
послала не ему, а многим
другим одно общее проклятие, большая доля которого без раздела досталась генеральше.
— «Паинька», это она меня так зовет, — объяснил майору Евангел. — Мы привыкли
друг на
друга все «ты паинька» да «ты паинька», да так уж свои имена совсем и позабыли… Да
иди же сюда, Паинька! — возвысил он несколько нетерпеливо свой голос.
Мы видели, как майорша хлопотала то устроить, то расстроить племянницыну свадьбу с Подозеровым и как ни то, ни
другое ей не удавалось и
шло как раз против ее желаний.
— Да; в шинели, высокий…
идет тихо и вдруг подошел к углу и этак «фю-фю-фю», посвистал. Я смотрю, что это такое?.. А он еще прошел, да на
другом угле опять: «фю-фю-фю», да и на третьем так же, и на четвертом. Кой, думаю себе, черт: кто это такой и чего ему нужно? да за ним.
— Нет? очень жаль, а мне разъяснять вам это некогда, но, впрочем, странно, что вы, будучи поляком, этого не понимаете: я
иду дорогой, проложенною вашими же соотчичами, служу и вашим, и нашим. Бегите пока можете: я вас отпускаю, но бегите ловко, не попадайтесь под мой след, за вами могут пуститься
другие охотники, не из наших… Те уж не будут так милостивы, как я.
— Нет-с, извините меня. Это не я зол, а скорее
другие злы, — отвечал он запальчиво и развил, что если в России все таким образом
пойдет, то это непременно кончится ни больше, ни меньше как тем, что оттуда все мужчины убегут в Англию или в Германию, и над Невой и Волгой разовьется царство амазонок.
Этого письма уже не с кем было отправить сию же минуту, потому что все люди были в разгоне, и Глафира, поручив его отнести оставшемуся единственному слуге, уехала в приведенной ей извозчичьей карете, меж тем как вслед за ее отъездом
пошли звонок за звонком, и один за
другим появились: Бодростин, Горданов, Ропшин и наконец даже Кишенский. Все они были довольно разнообразно смущены неожиданным и внезапным прибытием Глафиры и суетились и метались по квартире.
Они пожали
друг другу руки, причем жена Грегуара тотчас же сказала сыну, чтоб он убирал свои книги и
шел к себе, а сама попросила гостью в кабинет мужа.
Между тем утром, перед наступлением которого Катерина Астафьевна Форова, окупировав «Маланьину свадьбу», уснула с намерением
идти на
другой день на смертный бой с Ларой, и между нынешним днем, когда мы готовы снова встретить Ларису, лежит целая бездна, в которой нет ничего ужасающего, а только одна тягость и томление, уничтожающие всякую цену жизни.
С тех пор как Бодростина укатила за границу, ни та, ни
другая из названных нами двух дам не имели о ней никаких обстоятельных сведений, но с возвращением Глафиры Васильевны в свои палестины, молва быстро протрубила и про ее новую
славу, и про ее полную власть над мужем, и про ее высокие добродетели и спиритизм.
— Нет-с, не сошла, а это совсем
другое; эта дама желает иметь своего Адама, который плясал бы по ее дудке, и вот второе мое убеждение полетело кувырком: я был убежден, что у женщин взаправду
идет дело о серьезности их положения, а им нужна только лесть, чему-нибудь это все равно — хоть уму, или красоте, или добродетели, уменью солить огурцы, или «работать над Боклем».
Висленев, узнав об этом чрез слуг, был чрезвычайно рад, что его принимают за коровью смерть: это, с одной стороны, возвышало в его глазах его мистическое значение, а с
другой — он набрел на мысль: нельзя ли взбудоражить мужиков, что скотский падеж
пошел по селам от скота, нагнанного Бодростиным на его невиданную и неслыханную консервную фабрику?
Бодростина на это не ответила, но Синтянина не сконфузилась и
послала ей
другое письмо, что было потребностью и для самой генеральши, так как ее тревога за Ларису усилилась до такой степени, что она не могла спать и не умела ни одной строки написать об этом Форовой в Петербург.
Они тронулись рядом к дому: генеральша ехала по дороге, а Горданов
шел по окраине. Он казался очень грустным и задумчивым: они
друг с
другом ничего не говорили.
Вся зала была освещена через свой стеклянный купол ярко-пунцовым светом. Водопьянова не было, но зато старинные кресла от стен
пошли на средину вместе с ковром, покрывавшим комнату, и, ударяясь
друг о
друга, быстро летели с шумом одно за
другим вниз.
Не успели они таким образом обойти деревню из двора во двор, как уж на том конце, с которого они начали, закурилася не в урочный час лохматая, низкая кровля, а через час все большое село, как кит на море, дохнуло: сизый дым взмыл кверху как покаянный вздох о греховном ропоте, которым в горе своем согрешил народ, и, разостлавшись облаком,
пошел по поднебесью; из щелей и из окон пополз на простор густой потный пар, и из темных дверей то одной, то
другой избы стали выскакивать докрасна взогретые мужики.
Кому завязанное ремнем ружьишко поправил, кому
другою какою угодой угодил, а наипаче баб обласкал своим досужеством: той замок в скрыне справил, той фольгой всю божницу расцветил, той старую прялку так наладил, что она так и гремит его
славу по всему селу.
— Ничего не нужно,
друг мой Лара, но я устала и пришла к тебе посидеть, — отвечала генеральша,
идя на голос к окну, в сером фоне которого на морозном небе мерцали редкие звезды, а внизу на подоконнике был чуть заметен силуэт Ларисы.
За этим
пошла речь о замках, о разрыв-траве и как ее узнавать, когда сено косят и косы ломятся, и о том, что разрыв-трава одну кошку не разрывает, но что за то кошке дана
другая напасть: она если вареного гороху съест, сейчас оглохнет.
Завидев этих грозных, хотя не воюющих воинов, мужики залегли в межу и, пропустив жандармов, встали, отряхнулись и
пошли в обход к господским конюшням, чтобы поразведать чего-нибудь от знакомых конюхов, но кончили тем, что только повздыхали за углом на скотном дворе и повернули домой, но тут были поражены новым сюрпризом: по огородам, вокруг села, словно журавли над болотом, стояли шагах в двадцати
друг от
друга пехотные солдаты с ружьями, а посреди деревни, пред запасным магазином,
шел гул: здесь расположился баталион, и прозябшие солдатики поталкивали
друг друга, желая согреться.
Когда все из дому Синтяниной удалились искать бежавшую Лару, майор Форов избрал себе путь к Евангелу, в том предположении, что не
пошла ли Лариса сюда. Это предположение было столько же невероятно, как и все
другие, и Форов
шел единственно для очищения совести, а на самом же деле он был глубоко убежден, что Ларису искать напрасно, что она порешила кончить с собою, и теперь ее, если и можно сыскать, то разве только мертвую.
— Садитесь, — произнес он в ответ на приветствие гостя и на его вопрос о здоровье, — Мать, дай нам чаю, — обратился он к жене и сейчас же добавил, — рад-с, весьма рад-с, что вы пришли. Хотел
посылать, да послов не нашел. А видеть вас рад, может скоро умру, надо с
друзьями проститься. Впрочем, у меня-с
друзей нет… кроме ее, — добавил генерал, кивнув по направлению, куда вышла жена.
— Именно, именно, как проведешь пред собою все, что случилось видеть: туман, ей-богу, какой-то
пойдет в голове, кто тут ныне самого себя не вырекается и
другого не коверкает, и изо всего этого только какая-то темная, мусорная куча выходит.