— Да, и вы не ошиблись: Лариса, конечно, отличала и отличает вас как прекрасного человека, внимание которого делает женщине и честь, и удовольствие; но что же она вам
ответила на ваши слова?
Неточные совпадения
— Не трудитесь отгадывать, —
отвечал Горданов, — потому что, во-первых, вы этого никогда не отгадаете, а во-вторых, операция у меня разделена
на два отделения, из которых одно не открывает другого, а между тем оба они лишь в соединении действуют неотразимо. Продолжаю далее: если бы вы и уладили свадьбу своими средствами с другим лицом, то вы только приобрели бы имя… имя для будущих детей, да и то с весьма возможным риском протеста, а ведь вам нужно и усыновление двух
ваших прежних малюток.
— Это, милостивый государь, не дребедень, —
отвечал Горданов, — а это ноты,
на которых мы сыграем полонез для
вашего свадебного пира и учредим
на этом дворянство и благосостояние
ваших милых малюток. Прошу вас слушать: человек, написавший все это своею собственною рукой, есть человек, уже компрометированный в политическом отношении, дома у него теперь опять есть целый ворох бумаг, происхождение которых сближает его с самыми подозрительными источниками.
— Да, —
отвечал, улыбаясь, Горданов, — Ванскок мне кое-что сообщала насчет некоторых свойств
вашего Иогана с острова Эзеля. К чему же было давать вам повод заподозрить меня в легкомыслии? Прошу вас завернуть завтра ко мне, и я вам предъявлю это рукописание во всей его неприкосновенности, а когда все будет приведено к концу, тогда, пред тем как я повезу Висленева в церковь венчать с Алиной Дмитриевной, я вручу вам эту узду
на ее будущего законного супруга, а вы мне отдадите мою цену.
—
Ваше смущение и тревога могут гораздо более вам вредить, чем все
на свете, потому что оно выдаст вас
на первом же шагу. Оставьте это и будьте веселы, — посоветовала Бодростина, но Висленев
отвечал, что он первого шага отнюдь не боится, ибо первый шаг для него уже достаточно обезопасен, но зато следующие шаги, следующие дни и минуты… вот что его сокрушало!
— Ах, батюшка: я уже молчу, молчу, —
отвечала Форова. — Я говорила, говорила, да и устала, ум помутился и язык притупился, а все одно и то же: тебя спросишь, выходит, что ты доволен женой и что вы будто живете прекрасно, и жена твоя тоже своею жизнью не нахвалится, а
на наш взгляд жизнь
ваша самая отвратительная.
— А вот и кстати наш почтенный генерал:
ответите ли,
ваше превосходительство,
на вопрос: в какое время люди должны обедать?
— Я не проповедую коммунизма, кузина, будьте покойны. Я только
отвечаю на ваш вопрос: «что делать», и хочу доказать, что никто не имеет права не знать жизни. Жизнь сама тронет, коснется, пробудит от этого блаженного успения — и иногда очень грубо. Научить «что делать» — я тоже не могу, не умею. Другие научат. Мне хотелось бы разбудить вас: вы спите, а не живете. Что из этого выйдет, я не знаю — но не могу оставаться и равнодушным к вашему сну.
— Садитесь и успокойтесь, — остановила Юлия Михайловна, — я
отвечу на ваш первый вопрос: он отлично мне зарекомендован, он со способностями и говорит иногда чрезвычайно умные вещи. Кармазинов уверял меня, что он имеет связи почти везде и чрезвычайное влияние на столичную молодежь. А если я через него привлеку их всех и сгруппирую около себя, то я отвлеку их от погибели, указав новую дорогу их честолюбию. Он предан мне всем сердцем и во всем меня слушается.
Неточные совпадения
—
На что лучше-с! —
отвечал он, — только осмелюсь доложить
вашему высокородию: у нас
на этот счет даже лучше зрелища видеть можно-с!
Воспоминание о вас для
вашего сына может повести к вопросам с его стороны,
на которые нельзя
отвечать, не вложив в душу ребенка духа осуждения к тому, что должно быть для него святыней, и потому прошу понять отказ
вашего мужа в духе христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
— Ах, можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали, —
отвечала она. — Не говорите, пожалуйста, со мной про оперу, вы ничего не понимаете в музыке. Лучше я спущусь до вас и буду говорить с вами про
ваши майолики и гравюры. Ну, какое там сокровище купили вы недавно
на толкучке?
«Есть еще одна фатера, —
отвечал десятник, почесывая затылок, — только
вашему благородию не понравится; там нечисто!» Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперед, и после долгого странствовия по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате,
на самом берегу моря.
Часа через два, когда все
на пристани умолкло, я разбудил своего казака. «Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему, — то беги
на берег». Он выпучил глаза и машинально
отвечал: «Слушаю,
ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня
на краю спуска; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.