Неточные совпадения
Это многих возмутило и показалось капризом со
стороны Саши, но Иосаф Платонович сам сознался матери, что он писал в стихах ужасный вздор, который, однако, отразился вредно на его учебных занятиях в классе, и что он даже очень благодарен Саше за
то, что она вернула его к настоящему делу.
Висленев ушел к себе, заперся со всех
сторон и, опуская штору в окне, подумал: «Ну, черт возьми совсем! Хорошо, что это еще так кончилось! Конечно, там мой нож за окном… Но, впрочем, кто же знает, что это мой нож?.. Да и если я не буду спать,
то я на заре пойду и отыщу его…»
Иосаф Платонович сорвался с кровати, быстро бросился к окну и высунулся наружу. Ни на террасе, ни на балконе никого не было, но ему показалось, что влево, в садовой калитке, в это мгновение мелькнул и исчез клочок светло-зеленого полосатого платья. Нет, Иосафу Платоновичу это не показалось: он это действительно видел, но только видел сбоку, с
той стороны, куда не глядел, и видел смутно, неясно, почти как во сне, потому что сон еще взаправду не успел и рассеяться.
И с этим Висленев тихо, на цыпочках подкрался к кусту и, разведя свои руки в разные
стороны, кольнул сидящую фигуру под бока пальцами, и вслед за
тем раздались два разные восклика отчаянного перепуга.
— Да, может быть. Я мало этих вещей читал, да на что их? Это роскошь знания, а нужна польза. Я ведь только со
стороны критики сущности христианства согласен с Фейербахом, а
то я, разумеется, и его не знаю.
— В
том, что его игра беспроигрышна, в
том, что при его системе можно выигрывать при всяком расположении карт, — внушали Ванскок люди, перемигнувшиеся с Гордановым и поддерживавшие его с благодарностью за
то, что он указал им удобный лаз в
сторону от опостылевших им бредней.
И он, говоря это слово, неожиданно привлек к себе Ванскок в объятия и в
то же мгновение… шатаясь, отлетел от нее на три шага в
сторону, упал в кресло и тяжело облокотился обеими руками на стол.
— На этот счет будьте покойны, — отвечал Горданов, окинув взглядом свою собеседницу, — во-первых, субъект, о котором идет речь, ничего не заметит; во-вторых, это не его дело; в-третьих, он женский эмансипатор и за стесняющее вас положение не постоит; а в-четвертых, — и это самое главное, —
тот способ, которым я вам его передам, устраняет всякие рассуждения с его
стороны и не допускает ни малейшего его произвола.
Если во всем можно находить свою добрую
сторону,
то добрая
сторона такой недоброй вещи, как лишение свободы, конечно, заключается только в
том, что она дает человеку одно лишнее средство одуматься поневоле.
Сам священник, которому надлежало совершить брак, был обманут: ему было сказано, что предстоящий брак, конечно, юридически вполне законный, имеет, однако, свою романическую
сторону, которая требует некоторого снисхождения, и священник, осторожно обсуждая каждый свой шаг, сделал только самые возможные снисхождения, но при всем
том, перевенчал Висленева с Фигуриной, после долго не знал покоя: так невообразимо странен и необъясним вышел брак их.
Но
та же справедливость, которая обязывала нас предъявить читателю эти соображения Висленева, обязывает не скрывать и
того, что Иосаф Платонович имел этот расчет только в теории и о практической его
стороне мало думал.
Будь это во Франции, или в Англии, это было бы иное дело: там замужняя женщина вся твоя; она принадлежит мужу с телом, с душой и, что всего важнее, с состоянием, а наши законы, ты знаешь, тянут в этом случае на бабью
сторону: у нас что твое,
то ее, потому что ты, как муж, обязан содержать семью, а что ее,
то не твое, не хочет делиться, так и не поделится, и ничего с нее не возьмешь.
— Так оставайся же здесь, а я пойду, и через час, много через два, ты будешь иметь результат моего свидания. Не обещаю тебе ничего, но надеюсь, что в
ту ли или в другую
сторону положение твое выяснится.
В этих соображениях Горданов принял ближайшее участие, не стесняясь нимало молчанием Кишенского, и через час времени было положено: взять с Иосафа Платоновича вексель в пятнадцать тысяч рублей «по предъявлению» с
тем, чтобы на слове он был спокоен, что этого предъявления в течение трех лет не последует, и затем дать ему свободу на все четыре
стороны.
Что же касается до Синтянинского хутора,
то его и совсем нельзя было видеть, пока к нему не подъедешь по неширокой, малопроезжей дорожке, которая отбегала в
сторону от торной и пыльной дороги, соединяющей два большие села на крайних точках нагорного амфитеатра.
— Перехвати, с моей
стороны препятствий не будет, а уж сам я тебе не дам более ни одного гроша, — и Горданов взял шляпу и собирался выйти. — Ну выходи, любезный друг, — сказал он Висленеву, — а
то тебя рискованно оставить.
— Положим; но я знаю
то, что в нем есть смешного: его таинственная
сторона. Вы верите в переселение душ?
— Мы слушаем. Я люблю всякий мистический бред, — заключила Бодростина, обращаясь к гостям. — В нем есть очень приятная
сторона: он молодит нас, переносит на минуту в детство. Сидишь, слушаешь, не веришь и между
тем невольно ноги под себя подбираешь.
Рупышев опять к нему, да уж с докукой, а
тот, не останавливаясь и не оборачиваясь в его
сторону, отвечает: «Оставьте меня, я Нибелунг», — и пошел далее.
Запечатав это письмо, она отнесла его в комнату своей девушки, положила конверт на стол и велела завтра рано поутру отправить его к Водопьянову, а потом уснула с верой и убеждением, что для умного человека все на свете имеет свою выгодную
сторону, все может послужить в пользу, даже и спиритизм, который как крайняя противоположность
тех теорий, ради которых она утратила свою репутацию в глазах моралистов, должен возвратить ей эту репутацию с процентами и рекамбио.
Форов пригласил Висленева в
сторону и они начали заряжать пистолеты,
то есть, лучше сказать, заряжал их Форов, а Висленев ему прислуживал. Он не умел обращаться с оружием и притом праздновал трусу.
Майор посмотрел на священника, и видя, что
тот говорит с ним совершенно серьезно, провел себя руками по груди и громко плюнул в
сторону.
Майорша плакала и тужила совсем не о
тех башмаках, о которых она говорила: и башмаки, и брак, и все прочее было с ее
стороны только придиркой, предлогом к сетованию: душа же ее рвалась к иному утешению, о котором она до сегодняшнего вечера не думала и не заботилась.
Всеобщее нетерпение по
ту и по другую
сторону завесы давно тихо шепчет слово «пора» и, наконец, это слово громко произносится самим гением всей истории, Глафирой.
С одной
стороны угрожающий по этому случаю скандал, а с другой — подрыв кредита раздражал его безмерно, и смущенный старик доверял свою досаду одной Казимире, но
та на эту пору тоже не находила у себя для него запаса утешений.
— Вы не выдумайте, однако, защищаться, — заговорил тихо Горданов, заметив, что артист, собравшись с мыслями, озирается по
сторонам: — это будет бесполезно, потому что, во-первых, я не позволю вам сойти с места и у меня в кармане револьвер, а во-вторых, я совсем не
то, за что вы меня принимаете. Вам этого не понять; я Федот, да не
тот: а пришел вас спасти. Поняли теперь?
Лишь фигура да взор напоминали прежнего Висленева: он также мялся на месте и
то тупил глаза вниз,
то хотел их поднять и рассмеяться, что ему, наконец, и удалось. Видя недоумение Глафиры, он вдруг принял из несмелой и потерянной позы самую развязную, и шаркнув и размашисто поклонясь пред Бодростиной, отнес в
сторону руку и произнес...
Глафира не могла понять, что такое происходит, и пошла в полутьме анфиладой незнакомых комнат, в
ту сторону, куда помчались ополченные лакеи. Ею руководил долетавший до нее шум, вдруг обратившийся в гвалт настоящей осады.
В обществе проявилось желание иметь новые картины, захватывающие большие кругозоры и представляющие на них разом многообразные сцены современной действительности с ее разнообразными элементами, взбаламученными недавним целебным возмущением воды и ныне оседающими и кристаллизующимися в
ту или другую
сторону.
Приходилось долгожданные Вальдегановские щетки бросить и ждать всего от времени, но
тем часом начиналось дело о дуэли, затянувшееся за отсутствием прикосновенных лиц, и произошло маленькое qui pro quo, [Недоразумение (лат.).] вследствие которого Глафира настойчиво требовала, чтобы Жозеф повидался с сестрой, и как это ни тяжело, а постарался привести, при ее посредстве, Подозерова к соглашению не раздувать дуэльной истории возведением больших обвинений на Горданова, потому что иначе и
тот с своей
стороны поведет кляузу.
— Да, конечно-с: вам ведь, чтобы давать благой совет, надо все говорить в противную
сторону. Чтобы вы не утопились, вам надо говорить: «утопитесь, Лариса Платоновна», а сказать вам: «не топитесь», так вы непременно утопитесь. Это, положим, штука не мудреная, говорить и таким образом ума хватит, но ведь для этого надо быть немножко вашим шутом или подлецом, вроде
тех, кто вам льстит за ваш рисунок, а мне ничто это не по плечу.
— Врешь; знаешь, да не хочешь сказать, — кинула ей Форова, отходя в
сторону и тщетно отыскивая в толпе Ларису. Ее, однако, нигде не было видно, и чем майорша больше суетилась и толкалась,
тем только чаще попадались ей в глаза одни и
те же лица, с неудовольствием отворачивавшиеся от ее засмотров и отвечавшие ей энергическими толчками на ее плавательные движения, с помощию которых она подвигалась наугад в этой сутолоке.
Но он не скоро дождался ответа, и
то, как слушатели отозвались на его вопрос, не могло показаться ему удовлетворительным. Майор Форов, первый из выслушавших эту повесть Гордановского обращения, встал с места и, презрительно плюнув, отошел к окну. Бодростин повторил ему свой вопрос, но получил в ответ одно коротенькое: «наплевать». Потом, сожалительно закачав головой, поднялся и молча направился в
сторону Евангел. Бодростин и его спросил, но священник лишь развел руками и сказал...
Она лежала навзничь с неподвижно уложенною среди подушки головой, с лицом и глазами, устремленными в
ту сторону, откуда должна была войти гостья, и хотела приветствовать ее улыбкой, но улыбки не вышло, и она поспешила только попросить у Александры Ивановны извинения, что ее беспокоила.
Синтянина стояла ни жива ни мертва за шторой: она не хотела их подслушивать, но и не хотела теперь себя обнаружить, да к этому не было уже времени, потому что в эту минуту в воздухе раздался страшный треск и вслед за
тем такой ужасающий рев, что и Глафира, и Горданов бросились в разные
стороны: первая — в большой дом, второй — в свою комнату.
О плане этом никто не высказал никакого мнения, да едва ли о нем не все тотчас же и позабыли. Что же касается до генеральши,
то она даже совсем не обращала внимания на эту перемолвку. Ее занимал другой вопрос: где же Лариса? Она глядела на все
стороны и видела всех: даже, к немалому своему удивлению, открыла в одном угле Ворошилова, который сидел, утупив свои золотые очки в какой-то кипсек, но Лары между гостями не было. Это смутило Синтянину, и она подумала...
Спор становился очень затруднительным, только было слышно: «Кавель Кавеля», «нет, Кавель Кавеля». На чьей
стороне была правда ветхозаветного факта — различить было невозможно, и дело грозило дойти до брани, если бы в
ту минуту неразрешаемых сомнений из темной мглы на счастье не выплыл маленький положайник Ермолаич и, упадая от усталости к пенушку, не заговорил сладким, немного искусственным голосом.
При этих словах все поднялось, взмешалось, и кто бежал к двери, кто бросался к окнам; а в окна чрез двойные рамы врывался сплошной гул, и во
тьме, окружающей дом, плыло большое огненное пятно, от которого
то в
ту,
то в другую
сторону отделялись светлые точки. Невозможно было понять, что это такое. Но вот все это приближается и становится кучей народа с фонарями и пылающими головнями и сучьями в руках.
— Взметался нйжить… чего мечешься? — заговорил вдруг, входя, Сид Тимофеич и, подойдя к покойнику с правой
стороны, он покрыл его лицо, потом хотел было поправить руку, но, заметив замерзший в ней пучок сухой травы, начал ее выдергивать, говоря: «Подай! тебе говорю, подай, а
то ругать стану». С этим он начал выколупывать пальцем траву, и вдруг громко рассмеялся.
И оба пешехода вдруг вздрогнули и бросились в
сторону: по дороге на рысях проехали два десятка казаков с пиками и нагайками, с головы до ног покрытые снегом. Мужики сняли шапки и поплелись по
тому же направлению, но на полувсходе горы, где стояли хоромы, их опять потревожил конский топот и непривычный мирному сельскому слуху брязг оружия. Это ехали тяжелою рысью высланные из города шесть жандармов и впереди их старый усатый вахмистр.
Шевелящаяся ручка обратила на себя внимание людей, собравшихся в зале, и некоторые из них поспешили на помощь и взялись за это с усердием, в пылу которого ни по
ту ни по другую
сторону никому в голову не приходило справиться, вполне ли отперт дверной замок: дверь тянули, дергали и наконец с одной
стороны успели отломить ручку, а с другой — сопровождавший Глафиру лакей успел уронить на пол и погасить свою свечу.
Вокруг гроба пустое, свободное место: Глафира оглядывалась и увидала по
ту сторону гроба Горданова. Он как будто хотел ей что-то сказать глазами, как будто звал ее скорее подходить или, напротив, предостерегал не подходить вовсе — не разберешь. Меж
тем мертвец ждал ее лежа с закрытым лицом и с отпущением в связанных платком руках. Надо было идти, и Глафира сделала уже шаг, как вдруг ее обогнал пьяный Сид; он подскочил к покойнику со своими «расписками» и начал торопливо совать ему в руки, приговаривая...
Горданов воспользовался этим моментом; он вскочил на ступень катафалка с
тем, чтобы вынуть из рук мертвеца кощунственное отпущение Сида и
тем облегчить прощание Глафире, которая в эту же минуту поднялась на ступень с другой
стороны гроба. Но лишь только они выровнялись друг против друга, как платок, которым были связаны окоченевшие руки покойника, будучи раздерган Сидом, совсем развязался и мертвец пред глазами всех собравшихся в церкви людей раскинул наотмашь руки…
Что касается до его умственной
стороны,
то хотя сумасшествие Висленева засвидетельствовано самым неопровержимым образом формальными актами, — но все люди, близко знавшие этого героя, находят, что он теперь точно таков же, каков был во всю свою жизнь, из чего многим и приходит на мысль делать вывод, что главнейшее несчастие Жозефа заключается в несвоевременности освидетельствования его рассудка.
Генерал Синтянин, обложенный подушками, сидел в одном кресле, меж
тем как закутанные байковым одеялом ноги его лежали на другом. Пред ним несколько в
стороне, на плетеном стуле, стояла в золоченой раме картина вершков десяти, изображающая голову Христа, венчанного тернием.
«До последнего конца своего (читал генерал) она не возроптала и не укорила Провидение даже за
то, что не могла осенить себя крестным знамением правой руки, но должна была делать это левою, чем и доказала, что у иных людей, против всякого поверья, и с левой
стороны черта нет, а у иных он и десницею орудует, как у любезного духовного сына моего Павла Николаевича, который пред смертью и с Богом пококетничал.
Но подивитесь же, какая с самим с ним произошла глупость: по погребении Катерины Астафьевны, он, не зная как с собой справиться и все-таки супротив самой натуры своей строптствуя, испил до дна тяжелую чашу испытания и, бродя там и сям, очутился ночью на кладбище, влекомый, разумеется, существующею силой самой любви к несуществующему уже субъекту, и здесь он соблаговолил присесть и, надо думать не противу своей воли, просидел целую ночь, припадая и плача (по его словам от
того будто, что немножко лишнее на нутро принял), но как бы там ни было, творя сей седален на хвалитех, он получил там сильную простуду и в результате оной перекосило его самого, как и его покойницу Катерину Астафьевну, но только с сообразным отличием, так что его отец Кондратий щелкнул не с правой
стороны на левую, а с левой на правую, дабы он, буде вздумает, мог бы еще правою рукой перекреститься, а левою ногой сатану отбрыкнуть.