Неточные совпадения
С этих пор доходы ее стали таковы, что она могла содержать
сына в гимназии, а потом и в университете, а дочь добрые люди помогли устроить в институт на казенный счет.
Вдова Висленева не внимала этим речам, ей нелегко было содержать
сына в школе, и потому она страшно боялась всего, что угрожало его успехам, и осталась на стороне Саши, которою таким образом была одержана первая солидная победа над всеми желавшими соперничать с нею в семье жениха.
Нива смерти зреет быстро. Вслед за Гриневичами умерла вскоре и старуха Висленева. Проживя с год при
сыне в одном из отдаленных городов и затем в Петербурге, она вернулась домой с окончившею курс красавицей дочерью, Ларисою, и не успела путем осмотреться на старом пепелище в своем флигельке, как тоже скончалась.
Сколько раз я думал придти сюда как блудный
сын, покаяться и жить как все они, их тихою, простою жизнью…
Нечего думать о мистериях блудного
сына, теперь уж настала пора ставить балет Два вора…
— Ну и садись. Володя, подвигайся, брат! Возьмем сего Язона, — добавил он, отстраня кавалериста. — Это мой племянник, сестры Агаты
сын, Кюлевейн. Ну я беру у вас господина этого городского воробья! — добавил он, втягивая Висленева за руку к себе в экипаж, — он вам не к перу и не к шерсти.
Павел Николаевич — человек происхождения почти безвестного, но романического: он
сын московской цыганки и старшего брата Михаила Андреевича Бодростина.
— Зачем воровка, она до сих пор честная женщина: отец ее был взяточник и, награбивши сто тысяч, хотел все отдать
сыну, а Алине назначил в приданое пять тысяч.
Горданов нетерпеливо повернулся на стуле и, окинув глазами все окружающее, имел обширный выбор тем для возражения хозяину, но почувствовал мгновенное отвращение от игры в слова с этим
сыном продавца янтарей, и сказал...
Он, говорят, был красив: я его не видал, — когда я познакомился с его
сыном, его уже не было на этом свете.
— Вы отгадали: актеры объявили, что они сыграют здесь «Испанского Дворянина». Мать Спиридонова, желая развлечь и позабавить
сына, взяла ложу и повезла его в театр. И вот в то время, когда дон Цезарь де Базан в отчаянной беде воскликнул: «Пусть гибнет все, кроме моек чести и счастья женщины!» и театр зарыдал и захлопал плохому актеру, который, однако, мог быть прекрасен, мать Спиридонова тоже заплакала, и
сын…
— Нет, — отвечал, нимало этим не возмущаясь, Водопьянов, —
сын не заплакал.
Сын нечто почувствовал, и, сжав материны руки, шепнул ей, — пускай живет у нас бедняк, Испанский Дворянин.
А дело было в сумерки, осенним вечером. Мать любовалась
сыном и пошутила...
Он мне от слова и до слова повторял кипучие речи его отца; я их теперь забыл, но смысл их тот, что укоризны их самим им принесут позор; что он любил жену не состоянья ради, и что для одного того, чтобы их речи не возмущали покоя ее новой жизни, он отрекается от всего, что мог по ней наследовать, и он, и
сын его, он отдает свое, что нажито его трудом при ней, и…
— Да, в это время не являлся. После они очень бедно где-то жили в Москве, в холодном доме. Однажды, оставив
сына с нянькой в комнате потеплее, Спиридонов сам лег в зале на стульях. Утром пришли, а там лежит один труп: вид покойный, и пальцы правой руки сложены в крест. Женины родные хотели его схоронить с парадом, но Испанский Дворянин этого не позволил.
Гости у Леты были вечные, и все были от нее без ума, и старики, и молодые. Обо всем она имела понятие, обо всем говорила и оригинально, и смело. У нее завелись и поклонники: инвалидный начальник ей объяснялся в прозе и предлагал ей свое «сердце, которое может заменить миллионы», протопоповский
сын, приезжавший на каникулы, сочинял ей стихи, в которых плакал, что во все междуканикулярное время он
— Именно: у Летушки был
сын.
Это было коротенькое письмо, в котором Павел Николаевич выписал шутя известные слова Диккенса в одной из блестящих глав его романа «Домби и
Сын», именно в главе, где описывается рождение этого
сына.
Это шло к Александре Ивановне, если сравнивать ее с Гибралтаром в настоящем ее положении, в руках английской нации,
сынам которой, к чести их, так мало свойственна измена.
Грегуар не особенно строго осудил поведение сестры и, оставаясь хорошим
сыном для покинутых родителей и примерным чиновником для начальства, он даже навещал инкогнито Глафиру в ее маленькой коммуне; но, когда сестра покинула Горданова и сделалась Бодростиной, Грегуара это возмутило и в нем заиграли служебно-якобинские симпатии петербургского социального чиновника.
Отсюда мир семьи их не был мир вожделенный, а, напротив, довольно натянутый, и с возрастом единственного
сына их, которого мать любила без памяти, а отец, занятый своими комитетами, довольно бесстрастно, супруги незаметно раздвинулись на большую дистанцию.
Признав волей-неволей несомненные преимущества своей жены, Грегуар не входил с ней ни в какую борьбу и даже был очень рад, что она вся предалась воспитанию
сына, с которым ему не было ни времени, ни охоты заниматься.
Грегуар отец и Грегуар
сын едва были знакомы друг с другом, и войти в ближайшие отношения им даже не предвиделось повода...
Родители столкнулись на вопросе о судьбе
сына только при выборе заведения, где младший Грегуар должен был получить образование. Отец, разумеется, желал видеть в
сыне современного реалиста, руководясь теориями, к которым мать питала отвращение. Но мать восстала решительно и победила.
— Я хочу вести моего
сына тем путем, который даст ведомые результаты, и, как мать, не позволю делать над ним опытов, — решила она твердо и неуклонно.
Грегуар на это было возразил, что и он, «как отец», тоже имеет свои права и может пробовать, но, получив ответ, что он «не отец, а только родитель», отступил и, махнув рукой, оставил жене делать с
сыном, что ей угодно.
С этих пор он еще более предался комитетам, укреплял связи, завязывал связишки и утвердил за собою в обществе репутацию добрейшего человека, а дома, в глазах жены и одиннадцатилетнего
сына, был существом, к которому жена относилась с обидною снисходительностью, а иногда даже и с легкою тенью презрения.
Бодростину это не остановило: она прошла в зал и велела доложить о себе невестке, которая сидела в это время в смежной гостиной и проходила с
сыном его завтрашний урок.
Глафира видела тени обеих фигур матери и
сына, слышала, как человек произнес ее имя, слышала, как хозяйка потребовала от человека повторения этого имени, и вслед за тем молча встала и вышла куда-то далее, а слегка сконфуженный лакей, выйдя на цыпочках, прошептал, что Григория Васильевича нет дома.
Увидев
сына близ Глафиры, которая, сидя в кресле, держала его у своего плеча, дама эта слегка передернулась и, изменясь в лице, сказала...
Они пожали друг другу руки, причем жена Грегуара тотчас же сказала
сыну, чтоб он убирал свои книги и шел к себе, а сама попросила гостью в кабинет мужа.
«До последнего конца своего (читал генерал) она не возроптала и не укорила Провидение даже за то, что не могла осенить себя крестным знамением правой руки, но должна была делать это левою, чем и доказала, что у иных людей, против всякого поверья, и с левой стороны черта нет, а у иных он и десницею орудует, как у любезного духовного
сына моего Павла Николаевича, который пред смертью и с Богом пококетничал.
Александра Ивановна послала за вещами, устроила Евангелу уголок, напоила его чаем и показала ему своего
сына.
— Немножко ничего, — ответил Евангел, — а много опасайтесь. У госпожи Глафиры Васильевны тоже родился
сын.