Неточные совпадения
Кругло
говоря, и Никитушка и Марина Абрамовна были отживающие типы
той старой русской прислуги, которая рабски-снисходительно относилась к своим господам и гордилась своею им преданностью.
— Вы сейчас обвиняли ее брата в
том, что он осуждает людей за глаза, а теперь обвиняете его в
том, что он
говорит правду в глаза. Как же
говорить ее нужно?
— Одевайтесь, матушки, а
то к шапочному разбору придете, —
говорила Марина Абрамовна, кладя на стол принесенные вещи.
— Нет, я так
говорю; легче как будто, а
то, бывало, у нас все шнурки да шнурочки.
— Нет, спаси, Господи, и помилуй! А все вот за эту… за красоту-то, что вы
говорите. Не
то, так
то выдумают.
— Умру,
говорит, а правду буду
говорить. Мне,
говорит, сработать на себя ничего некогда, пусть казначею за покупками посылают. На
то она,
говорит, казначея, на
то есть лошади, а я не кульер какой-нибудь, чтоб летать. Нравная женщина!
Верстовой столб представляется великаном и совсем как будто идет, как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные
то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре,
говорят вам: «Мы все одно, мы все природа, будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
— И
то правда. Только если мы с Петром Лукичом уедем, так ты, Нарцис, смотри! Не моргай тут… действуй. Чтоб все, как
говорил… понимаешь: хлопс-хлопс, и готово.
И точно, «
тем временем» подвернулась вот какая оказия. Встретил Помаду на улице
тот самый инспектор, который так часто сажал его в карцер за прорванный под мышками сюртук, да и
говорит...
— Monsieur Pomada! [Господин Помада! (франц.)] Если вы не имеете никаких определенных планов насчет себя,
то не хотите ли вы пока заняться с Леночкой? Она еще мала, серьезно учить ее рано еще, но вы можете ее так, шутя… ну, понимаете… поучивать, читать ей чистописание… Я, право, дурно
говорю по-русски, но вы меня понимаете?
— Я и не на смех это
говорю. Есть всякие травы. Например, теперь, кто хорошо знается, опять находят лепестан-траву. Такая мокрая трава называется. Что ты ее больше сушишь,
то она больше мокнет.
— Конечно, конечно, не все, только я так
говорю… Знаешь, — старческая слабость: все как ты ни гонись, а всё старые-то симпатии, как старые ноги, сзади волокутся. Впрочем, я не спорщик. Вот моя молодая команда, так
те горячо заварены, а впрочем, ладим, и отлично ладим.
Народ
говорит, что и у воробья, и у
того есть амбиция, а человек, какой бы он ни был, если только мало-мальски самостоятелен, все-таки не хочет быть поставлен ниже всех.
— Подумать, а не
то что
говорить?
— Бог ее знает!
Говорит, читай
то, что читают сестры, а я этого читать не могу, не нравится мне.
— Мне
то же самое
говорил о вас меревский учитель, — отнеслась к нему Лиза.
Говорю вам, это будет преинтересное занятие для вашей любознательности, далеко интереснейшее, чем
то, о котором возвещает мне приближение вот этого проклятого колокольчика, которого, кажется, никто даже, кроме меня, и не слышит.
— Что ж, я
говорю правду, мне это больно; я никогда не забуду, что сказала тебе. Я ведь и в
ту минуту этого не чувствовала, а так сказала.
— Те-те-те, не нужно! Все так
говорят — не нужно, а женишка порядочного сейчас и заплетут в свои розовые сети.
— Ну вот,
говорят, институтки переменились! Всё
те же, и всё
те же у них песенки.
— То-то хорошо. Скажи на ушко Ольге Сергеевне, — прибавила, смеясь, игуменья, — что если Лизу будут обижать дома,
то я ее к себе в монастырь возьму. Не смейся, не смейся, а скажи. Я без шуток
говорю: если увижу, что вы не хотите дать ей жить сообразно ее натуре, честное слово даю, что к себе увезу.
— Что высокий! Об нем никто не
говорит, о высоком-то. А ты мне покажи пример такой на человеке развитом, из среднего класса, из
того, что вот считают бьющеюся, живою-то жилою русского общества. Покажи человека размышляющего. Одного человека такого покажи мне в таком положении.
Это ораторствовал
тот белобрысый губернаторский адъютант: «Я,
говорит, ее еще летом видел, как она только из института ехала.
— Ну, словом, точно лошадь тебя описывает, и вдобавок,
та,
говорит, совсем не
то, что эта;
та (
то есть ты-то) совсем глупенькая…
— Нет, равно боюсь. Эта просто бедовая;
говори с ней, да оглядывайся; а
та еще хуже.
— И отлично, Помада. Бойтесь нас, а
то, в самом деле, долго ли до греха, — влюбитесь. Я ведь,
говорят, недурна, а Женни — красавица; вы же, по общему отзыву, сердечкин.
Женни старалась уверить себя, что это в ней
говорит предубеждение, что Лиза точно
та же, как и прежде, что это только в силу предубеждения ей кажется, будто даже и Помада изменился.
«
Говорят, — думала она, стараясь уснуть, —
говорят, нельзя определить момента, когда и отчего чувство зарождается, — а можно ли определить, когда и отчего оно гаснет? Приходит… уходит. Дружба придет, а потом уйдет. Всякая привязанность также: придет… уйдет… не удержишь. Одна любовь!..
та уж…» — «придет и уйдет», — отвечал утомленный мозг, решая последний вопрос вовсе не так, как его хотело решить девичье сердце Женни.
Неловко было старым взяточникам и обиралам в такое время открыто
говорить доктору, что ты подлец да
то, что ты не с нами, и мы тебе дадим почувствовать.
Женни не взяла ее к себе по искренней, детской просьбе. «Нельзя»,
говорила. Мать Агния тоже
говорила: «опомнись», а опомниться нужно было там же, в
том же вертепе, где кошек чешут и злят регулярными приемами через час по ложке.
— А им очень нужно ваше искусство и его условия. Вы
говорите, что пришлось бы допустить побои на сцене, что ж, если таково дело, так и допускайте. Только если увидят, что актер не больно бьет, так расхохочутся, А о борьбе-то не беспокойтесь; борьба есть, только рассказать мы про
ту борьбу не сумеем.
Прихожу к
тому ручью,
С милой где гулял я.
Он бежит, я слезы лью,
Счастье убежало.
Томно ручеек журчит,
Делит грусть со мною
И как будто
говорит:
Нет ее с тобою.
— Из этого кочета прок будет; ты его, этого кочета, береги, — опираясь на вилы,
говорил жене мужик, показывая на гуляющего по парному навозу петуха. — Это настоящая птица, ласковая к курам, а
того, рябенького-то, беспременно надыть его зарезать к празднику: как есть он пустой петух совсем, все по углам один слоняется.
Надежд! надежд! сколько темных и неясных, но благотворных и здоровых надежд слетают к человеку, когда он дышит воздухом голубой, светлой ночи, наступающей после теплого дня в конце марта. «Август теплее марта»,
говорит пословица. Точно, жарки и сладострастны немые ночи августа, но нет у них
того таинственного могущества, которым мартовская ночь каждого смертного хотя на несколько мгновений обращает в кандидата прав Юстина Помаду.
— Да нет, напрасно вы об этом
говорите. Я совсем не о
том хотел спросить вас.
— Это было после
того, как приезжала сюда Лиза и
говорила, что брат Ольги Сергеевны выписывает их в Москву.
— Что ж он пишет вам? — спросила Женни, несколько конфузясь
того, о чем сегодня
говорили.
Нечай имел общую многим малороссам черту. Несмотря на долгое пребывание в Москве, он любил мешать свою русскую речь с малороссийскою, а если с кем мог,
то и совсем
говорил по-малороссийски. Доктор же свободно понимал это наречие и кое-как мог на нем объясняться по нужде или шутки ради.
— А ты почем знаешь? Ребята, что ли,
говорили? — смеясь, продолжала Давыдовская. — Нет, брат Митюша, люди
говорят: кто верит жене в доме, а лошади в поле,
тот дурак.
«Я убил цезарокого фогта за
то, что он хотел оскорбить мою жену», —
говорит испуганный человек, бледнея и озираясь во все стороны.
«Кто поселится в этом подземелье, о
том и петух не запоет», —
говорит каменщик, сгибаясь под тяжелой ношей.
«Зажгите кучу хвороста, а
то они не найдут нас», —
говорит молодой голос.
— Нет-с, —
говорил он Ярошиньскому в
то время, когда вышел Рациборский и когда Розанов перестал смотреть, а начал вслушиваться. — Нет-с, вы не знаете, в какую мы вступаем эпоху. Наша молодежь теперь не прежняя, везде есть движение и есть люди на все готовые.
— О нет-с! Уж этого вы не
говорите. Наш народ не таков, да ему не из-за чего нас выдавать. Наше начало
тем и верно,
тем несомненно верно, что мы стремимся к революции на совершенно ином принципе.
— Конечно, мы ему за прежнее благодарны, —
говорил Ярошиньскому Бычков, — но для теперешнего нашего направления он отстал; он слаб, сантиментален; слишком церемонлив. Размягчение мозга уж чувствуется… Уж такой возраст… Разумеется, мы его вызовем, но только с
тем, чтобы уж он нас слушал.
— Да, —
говорил Райнеру Пархоменко, — это необходимо для однообразия. Теперь в тамошних школах будут читать и в здешних. Я двум распорядителям уж роздал по четыре экземпляра «звезд» и Фейербаха на школу, а
то через вас вышлю.
— Что немец, — немец еще пьет, а он баба, — подсказал Бычков. — Немец
говорит: Wer liebt nicht Wein, Weib und Gesang, der bleibt em Narr sein Leben lang! [Кто не любит вина, женщин и песен,
тот глупец на всю жизнь! (нем.)]
Ярошиньский всех наблюдал внимательно и не давал застыть живым
темам. Разговор о женщинах, вероятно, представлялся ему очень удобным, потому что он его поддерживал во время всего ужина и, начав полушутя, полусерьезно
говорить об эротическом значении женщины, перешел к значению ее как матери и, наконец, как патриотки и гражданки.
— Или кабинетные мумии, или шуты, —
говорил он: —
та же фраза,
та же рисовка, и ничего более. Вот поедемте в воскресенье к маркизе — там разный народ бывает, — увидите сами.
Рассуждала она решительно обо всем, о чем вы хотите, но более всего любила
говорить о
том, какое значение могут иметь просвещенное содействие или просвещенная оппозиция просвещенных людей, «стоящих на челе общественной лестницы».