Неточные совпадения
— Вот поди же! Мне, знаешь, с некоторого
времени кажется, что эта картина имеет не один прямой смысл: старость и молодость хоронят свои любимые радости. Смотри, как грустна и тяжела безрадостная старость, но
в безрадостной молодости
есть что-то жасное, что-то… проклятое просто. Всмотрись, пожалуйста, Аня,
в эту падающую голову.
Впрочем, князь Сурский
был еще свеж и бодр; как истый аристократ, он не позволял себе дряхлеть и разрушаться раньше
времени, назначенного для его окончательной сломки; кафтаны его всегда
были ловко подхвачены, волосы выкрашены, лицо реставрировано всеми известными
в то
время косметическими средствами.
Но вдруг коловратное
время переменило козырь и так перетасовало колоду, что князь Сурский, несмотря на родство с Таврическим,
был несказанно рад, попав при этой перетасовке не далее своей степной деревни
в одной из низовых губерний.
Княгиня Ирина Васильевна
в это
время уже
была очень стара; лета и горе брали свое, и воспитание внука ей
было вовсе не по силам. Однако делать
было нечего. Точно так же, как она некогда неподвижно оселась
в деревне, теперь она засела
в Париже и вовсе не помышляла о возвращении
в Россию. Одна мысль о каких бы то ни
было сборах заставляла ее трястись и пугаться. «Пусть доживу мой век, как живется», — говорила она и страшно не любила людей, которые напоминали ей о каких бы то ни
было переменах
в ее жизни.
Анна Михайловна просила князя только наведываться по
временам о ребенке, пока его можно
будет перевезти
в Россию, и тотчас после похорон старой княгини уехала
в давно оставленное отечество.
В это
время Анне Михайловне шел двадцатый, а Дорушке пятнадцатый год. Труды и заботы Анны Михайловны увенчались полным успехом: магазин ее приобретал день ото дня лучшую репутацию, здоровье служило как нельзя лучше; Амур щадил их сердца и не шевелил своими мучительными стрелами: нечего желать
было больше.
Они здесь пробыли уже около месяца прежде, чем столкнулись
в Лувре с Долинским. Анна Михайловна во все это
время никак не могла добиться аудиенции у своего князя. Его то не
было дома, то он не мог принять ее. К Анне Михайловне он обещал заехать и не заезжал.
Анну Михайловну очень удивляло, почему князь не мог принять ее у себя и назначает ей свидание
в ресторане, но от него это
была уже не первая обида, которую ей приходилось прятать
в карман. Анна Михайловна
в назначенное
время отправилась с Дорой к Вашету. Дорушка спросила себе чашку бульону и осталась внизу, а Анна Михайловна показала карточку, переданную ей лакеем князя.
Коммерческая двойка, влезавшая
в то
время в онёрную фигуру,
была честолюбива, как все подобные двойки, но еще не заелась поклонениями,
была, так сказать, довольно ручна и великодушно снизошла на матроскину просьбу.
Главным и единственным ее средством
в это
время была «Юлочка», и Юлочка, ценою собственного глубокого нравственного развращения, вывезла на своих детских плечах и мать, и отца, и сестру, и братьев.
В остальное же
время они нередко
были даже открытыми врагами друг другу: Юла мстила матери за свои унижения—та ей не верила, видя, что дочь начала далеко превосходить ее
в искусстве лгать и притворяться.
Ей нужен
был человек, которым можно
было бы управлять, но которого все-таки и не стыдно
было бы назвать своим мужем; чтобы он для всех казался человеком, но чтобы
в то же
время его можно
было сделать слепым и безответным орудием своей воли.
По ее соображениям, это
был хороший и верный метод обезличить кроткого мужа, насколько нужно, чтобы распоряжаться по собственному усмотрению, и
в то же
время довести свою мать до совершенной остылицы мужу и
в удобную минуту немножко поптстить его, так, чтобы не она, а он бы выгнал матроску и Викторинушку из дома.
Мрачное настроение духа,
в котором Дорушка, по ее собственным словам,
была грозна и величественна, во все это
время не приходило к ней ни разу, но она иногда очень упорно молчала час и другой, и потом вдруг разрешалась вопросом, показывавшим, что она все это
время думала о Долинском.
Это
были люди того нехитрого разбора, который
в настоящее
время не представляет уже никакого интереса.
Нынче на них смотрят с тем же равнодушием, с каким смотрят на догорающий дом, около которого обломаны все постройки и огонь ничему по соседству сообщиться не может; но
было другое, старое
время, года три-четыре назад, когда и у нас
в Петербурге и даже частью
в просторной Москве на Неглинной без этих людей, как говорят, и вода не святилась.
Было это доброе, простодушное
время, когда
в известных слоях петербургского общества нельзя
было повернуться, не сталкиваясь с Шпандорчуком или Вырвичем, и когда многими нехитрыми людьми ум и нравственные достоинства человека определялись тем, как этот человек относится к Шпандорчукам и Вырвичам.
— Не смешите, пожалуйста, людей, господа! Эти ваши таким манером развившиеся женщины не
в наше только
время, а во всякое
время будут без хлеба.
В очень короткое
время Анна Михайловна удивила Дору еще более поступком, который прямо не свойственен
был ее характеру.
— Мало ли чего вы еще не слыхали
в вашей жизни!
В это
время в комнату снова вошла Анна Михайловна и опять спокойно села за свою работу. Глаза у нее
были заплаканы.
В это
время за дверью кто-то запел медведя, как
поют его маленькие дети, когда они думают кого-нибудь испугать...
Была уже совсем поздняя ночь. Луна светила во все окна, и Анне Михайловне не хотелось остаться ни
в одной из трех комнат. Тут она лелеяла красавицу Дору и завивала ее локоны; тут он, со слезами
в голосе, рассказывал ей о своей тоске, о сухом одиночестве; а тут… Сколько над собою выказано силы, сколько уважения к ней? Сколько
времени чистый поток этой любви не мутился страстью, и… и зачем это он не мутился? Зачем он не замутился… И какой он… странный человек, право!..
— Полно нам плакать, — произнесла
в это
время, успокаиваясь, Жервеза, —
будем молиться за бедных детей.
Вечером
в этот день Даша
в первый раз
была одна.
В первый раз за все
время Долинский оставил ее одну надолго. Он куда-то совершенно незаметно вышел из дома тотчас после обеда и запропастился. Спустился вечер и угас вечер, и темная, теплая и благоуханная ночь настала, и
в воздухе запахло спящими розами, а Долинский все не возвращался. Дору это, впрочем, по-видимому, совсем не беспокоило, она проходила часов до двенадцати по цветнику,
в котором стоял домик, и потом пришла к себе и легла
в постель.
Ей очень жаль
было Долинского, но она знала, что здесь нечего делать, и давно решила, что
в этом случае всего нужно выжидать от
времени.
Во
время этого сна, по стеклам что-то слегка стукнуло раз-другой, еще и еще. Долинский проснулся, отвел рукою разметавшиеся волосы и взглянул
в окно. Высокая женщина,
в легком белом платье и коричневой соломенной шляпе, стояла перед окном, подняв кверху руку с зонтиком, ручкой которого она только стучала
в верхнее стекло окна. Это не
была золотистая головка Доры — это
было хорошенькое, оживленное личико с черными, умными глазками и французским носиком. Одним словом, это
была Вера Сергеевна.
Кроме этих вещей,
в комнате находилось три кресла: одно—
времен Людовика XIV (это
было самое удобное), одно—
времен первой республики и третье—
времен нынешней империи.
Таков, между многими подобными,
был известный нам m-r le pretre Zajonczek, эмигрант, появившийся между парижскими тавянчиками откуда-то с Волыни и
в самое короткое
время получивший у них весьма большое значение.
«Я вчера вечером приехала
в Париж и пробуду здесь всего около недели, — писала Долинскому Анна Михайловна. — Поэтому, если вы хотите со мною видеться, приходите
в Hotel Corneille, [Отель Корнель (франц.).] против Одеона, № 16. Я дома до одиннадцати часов утра и с семи часов вечера. Во все это
время я очень рада
буду вас видеть».
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и
в то же
время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и
в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но
в это
время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Хлестаков. Хорошо, хоть на бумаге. Мне очень
будет приятно. Я, знаете, этак люблю
в скучное
время прочесть что-нибудь забавное… Как ваша фамилия? я все позабываю.
Добчинский. Марья Антоновна! (Подходит к ручке.)Честь имею поздравить. Вы
будете в большом, большом счастии,
в золотом платье ходить и деликатные разные супы кушать; очень забавно
будете проводить
время.
— Во
времена досюльные // Мы
были тоже барские, // Да только ни помещиков, // Ни немцев-управителей // Не знали мы тогда. // Не правили мы барщины, // Оброков не платили мы, // А так, когда рассудится, //
В три года раз пошлем.
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а
выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, //
В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А
в том, во-первых, счастие, // Что
в двадцати сражениях // Я
был, а не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и во
время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!