Неточные совпадения
Ссор и неладов у этого супружества никогда не бывало. Ибо если иногда Берта Ивановна, отягощаясь далеко за полночь заходившими у мужа пирушками, и
говорила ему по-немецки: «Лучше бы они, Фриц, пораньше к тебе собирались», то Фридрих Фридрихович обыкновенно отвечал
на это
своей жене по-русски: «Эй, Берта Ивановна, смотрите, чтобы мы с вами, мой друг, как-нибудь не поссорились!» — и тем все дело и кончалось.
Красивое, часто дышавшее истинным вдохновением и страстью, лицо Истомина стало дерзким, вызывающим и надменным; назло
своим врагам и завистникам он начал выставлять
на вид и напоказ все выгоды
своего положения — квартиру
свою он обратил в самую роскошную студию, одевался богато, жил весело, о женщинах
говорил нехотя, с гримасами, пренебрежительно и всегда цинически.
Полоскание зуб совсем не задалось: сам Шульц встал после сна невеселый, мне тоже не хотелось ни пить, ни
говорить; Берте Ивановне, очевидно, хотелось спать, а Ида с Маней пришли
на минутку и скоро стали снова прощаться. Я встал и пошел вслед за ними. Шульц и не удерживал; он сам светил нам, пока мы надевали
свои шубы, зевал и, закрывая рукою рот,
говорил...
На одном каком-то повороте мне послышалось, будто Истомин
говорил Мане, что он никак не может забыть ее лица; потом еще раз послышалось мне, что он нервным и настойчивым тоном добивался у нее «да или нет?», и потом я ясно слышал, как, прощаясь с ним у дверей
своего дома, Маня робко уронила ему тихое «да».
Нынче у Риперта будет
на вечере Бер — человек, который целый век сидит дома, сам делает сбрую для
своих лошадей, ложится спать в девять часов непременно и, к довершению всех
своих чудачеств, женился
на русской, которая, однако, заболела, захирела и,
говорят, непременно скоро умрет с тоски.
— Да все это еще простительно, если смотреть
на вещи снисходительным глазом: она ведь могла быть богата, а Бер,
говорят, слишком жаден и сам
своих лошадей кормит. Я этому верю, потому что
на свете есть всякие скареды. Но Вейса не было, а он должен был играть
на фортепиано. Позвали этого русского Ивана, что лепит формы, и тут-то началась потеха. Ты знаешь, как он страшен? Он ведь очень страшен, ну и потому ему надели
на глаза зеленый зонтик. Все равно он так распорядился, что ему глаза теперь почти не нужны.
Умный и весьма наблюдательный священник, которому печальная обязанность поручает последние дни осужденных
на смерть,
говорил пишущему эти строки, что ему никогда не случалось видеть осужденного в таком настроении, о каком Виктор Гюго так неловко рассказывает в
своем «Dernier jour d'un condamné».
Быстро сочетав все эти обстоятельства в
своем соображении, Ида, не
говоря ни слова матери, бросилась к зятю. Шульц тотчас поехал и, возвратясь через полчаса, объявил, что утопленник действительно есть токарный подмастерье Герман Верман, которому
на гроб и погребенье он, Шульц, оставил двадцать пять рублей, прося знакомого квартального доставить их пастору.
Но тем не менее он, однако, опять наседал
на гостей с новой бутылкой и самыми убедительными доводами. Наливая стакан
своему домовому доктору, который выразил опасение, не будет ли в новом доме сыро, — Шульц
говорил...
А за ужином уже Иван Петрович показывал свои таланты. Он, смеясь одними только глазами, рассказывал анекдоты, острил, предлагал смешные задачи и сам же решал их, и все время
говорил на своем необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно, покорчило вас благодарю…
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой
на догадки, и потому каждому слову
своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице
своем значительную мину.
Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
И какая разница между бесстрашием солдата, который
на приступе отваживает жизнь
свою наряду с прочими, и между неустрашимостью человека государственного, который
говорит правду государю, отваживаясь его прогневать.
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять
на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею
своею фигурой так, казалось, и
говорил: не смотрите
на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли
на плечах при малейшем его движении.
Базары опустели, продавать было нечего, да и некому, потому что город обезлюдел. «Кои померли, —
говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда». А бригадир между тем все не прекращал
своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили
на бригадиров двор.