Неточные совпадения
— Я не про себя
говорю, болван! Впрочем… простите меня, ваше сиятельство, — обратился управляющий к графу. — Простите, что я сделал сцену, но я просил бы ваше сиятельство запретить вашему Лепорелло, как вы изволили его назвать, распространять
свое усердие
на особ, достойных всякого уважения!
— Знаешь, зачем собственно я приехал сюда? — перебил граф, желая переменить разговор. — Я тебе не
говорил еще об этом? Прихожу я в Петербурге к одному знакомому доктору, у которого я лечусь постоянно, и жалуюсь
на свою болезнь Он выслушал, выстукал, ощупал, знаешь ли, всего и
говорит: «Вы не трус?» Я хоть не трус, но, знаешь, побледнел: «Не трус», —
говорю.
— Как, однако, я у вас засиделся, — спохватился он, взглянув
на свои дешевые, с одной крышкой, часы, выписанные им из Москвы «с ручательством
на 5 лет», но, тем не менее, два раза уже бывшие в починке. — Мне пора, друже! Прощайте и смотрите вы мне! Эти графские кутежи добром не кончатся! Не
говорю уж о вашем здоровье… Ах, да! Будете завтра в Теневе?
Нужно было видеть то блаженство, которое было написано
на лице мирового, когда он садился в
свой экипаж и
говорил: «Пошел!» Он так обрадовался, что забыл даже наши с ним контры и
на прощанье назвал меня голубчиком и крепко пожал мне руку.
Глаза Ольги
говорили, что она меня не понимала… А время между тем не ждало, шло
своим чередом, и стоять нам в аллее в то время, когда нас там ждали, было некогда. Нужно было решать… Я прижал к себе «девушку в красном», которая фактически была теперь моей женой, и в эти минуты мне казалось, что я действительно люблю ее, люблю любовью мужа, что она моя и судьба ее лежит
на моей совести… Я увидел, что я связан с этим созданьем навеки, бесповоротно.
Я
говорил с искренним увлечением, с чувством, как jeune premier [первый любовник (франц.).], исполняющий самое патетическое место в
своей роли…
Говорил я прекрасно, и недаром похлопала мне крыльями пролетевшая над нашими головами орлица. А моя Оля взяла мою протянутую руку, подержала ее в
своих маленьких руках и с нежностью поцеловала. Но это не было знаком согласия…
На глупеньком личике неопытной, никогда ранее не слышавшей речей женщины выражалось недоумение… Она всё еще продолжала не понимать меня.
— Возвращаю вам, господа, беглянку, — сказал я, входя и садясь
на свое место. — Насилу нашел… Даже утомился… Выхожу в сад, смотрю, а она изволит прохаживаться по аллее… «Зачем вы здесь?» — спрашиваю… — «Да так,
говорит, душно!..»
Зубы у Ольги не болели. Если она плакала, то не от боли, а от чего-то другого… Я еще хотел
поговорить с Сашей, но это мне не удалось, потому что послышался лошадиный топот, и скоро мы увидели всадника, некрасиво прыгавшего
на седле, и грациозную амазонку. Чтобы скрыть от Ольги
свою радость, я поднял
на руки Сашу, и перебирая пальцами ее белокурые волосы, поцеловал ее в голову.
— Ааа… ты еще смеешь
говорить мне дерзости! — задрожал я, выливая всю
свою желчь
на бедного лакея. — Вон! Чтоб и духу твоего здесь не было, негодяй! Вон!
Камышев, любящий разглагольствовать о состоянии
своей души всюду, даже в описаниях стычек
своих с Поликарпом, ничего не
говорит о впечатлении, произведенном
на него видом умирающей Ольги.
— Вы
говорили сейчас мне, что, увидев
свою жену, вы кричали, звали
на помощь… Отчего же никто не слыхал вашего крика?
В
своем романе вы ни полслова не
говорите о впечатлениях, которые произвела
на вас ее смерть…
А за ужином уже Иван Петрович показывал свои таланты. Он, смеясь одними только глазами, рассказывал анекдоты, острил, предлагал смешные задачи и сам же решал их, и все время
говорил на своем необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно, покорчило вас благодарю…
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой
на догадки, и потому каждому слову
своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице
своем значительную мину.
Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
И какая разница между бесстрашием солдата, который
на приступе отваживает жизнь
свою наряду с прочими, и между неустрашимостью человека государственного, который
говорит правду государю, отваживаясь его прогневать.
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять
на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею
своею фигурой так, казалось, и
говорил: не смотрите
на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли
на плечах при малейшем его движении.
Базары опустели, продавать было нечего, да и некому, потому что город обезлюдел. «Кои померли, —
говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда». А бригадир между тем все не прекращал
своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили
на бригадиров двор.