Неточные совпадения
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!»
А они отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня
в миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал, потому что наблюдаю и чувствую
в ногах, как конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил
в коленях,
а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас
в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать,
а я ему
в ту же минуту сейчас первое, чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил,
а тесто ему и потекло и
в глаза и
в ноздри.
Он испужался, думает: «Что это такое?»
А я скорее схватил с головы картуз
в левую руку и прямо им коню еще больше на
глаза теста натираю,
а нагайкой его по боку щелк…
Он ек да вперед,
а я его картузом по
глазам тру, чтобы ему совсем зрение
в глазах замутить,
а нагайкой еще по другому боку…
Все это я, разумеется, за своим астрономом знал и всегда помогал отцу: своих подседельную и подручную, бывало, на левом локте поводами держу и так их ставлю, что они хвостами дышловым
в самую морду приходятся,
а дышло у них промежду крупов,
а у самого у меня кнут всегда наготове, у астронома перед
глазами, и чуть вижу, что он уже очень
в небо полез, я его по храпе, и он сейчас морду спустит, и отлично съедем.
Так и на этот раз: спускаем экипаж, и я верчусь, знаете, перед дышлом и кнутом астронома остепеняю, как вдруг вижу, что уж он ни отцовых вожжей, ни моего кнута не чует, весь рот
в крови от удилов и
глаза выворотил,
а сам я вдруг слышу, сзади что-то заскрипело, да хлоп, и весь экипаж сразу так и посунулся…
— Подлец, подлец, изверг! — и с этим
в лицо мне плюнул и ребенка бросил,
а уже только эту барыньку увлекает,
а она
в отчаянии прежалобно вопит и, насильно влекома, за ним хотя следует, но
глаза и руки сюда ко мне и к дите простирает… и вот вижу я и чувствую, как она, точно живая, пополам рвется, половина к нему, половина к дитяти…
А в эту самую минуту от города, вдруг вижу, бегит мой барин, у которого я служу, и уже
в руках пистолет, и он все стреляет из того пистолета да кричит...
Да и пошли эдак один другого потчевать;
в глаза друг другу глядят, ноги
в ноги следками упираются и левые руки крепко жмут,
а правыми нагайками порются…
А то всё хлещутся,
а в народе за них спор пошел: одни говорят: «Чепкун Бакшея перепорет»,
а другие спорят: «Бакшей Чепкуна перебьет», и кому хочется, об заклад держат — те за Чепкуна,
а те за Бакшея, кто на кого больше надеется. Поглядят им с познанием
в глаза и
в зубы, и на спины посмотрят, и по каким-то приметам понимают, кто надежнее, за того и держат. Человек, с которым я тут разговаривал, тоже из зрителей опытных был и стал сначала за Бакшея держать,
а потом говорит...
—
А еще самое главное, — указует мой знакомец, — замечай, — говорит, — как этот проклятый Чепкун хорошо мордой такту соблюдает; видишь: стегнет и на ответ сам вытерпит и соразмерно
глазами хлопнет, — это легче, чем пялить
глаза, как Бакшей пялит, и Чепкун зубы стиснул и губы прикусил, это тоже легче, оттого что
в нем через эту замкнутость излишнего горения внутри нет.
Вижу,
в нем разные земли, и снадобья, и бумажные трубки: я стал раз одну эту трубку близко к костру рассматривать,
а она как хлопнет, чуть мне огнем все
глаза не выжгло, и вверх полетела,
а там… бббаххх, звездами рассыпало…
Еще больше барышники обижают публику
глазами: у иной лошади западинки ввалившись над
глазом, и некрасиво, но барышник проколет кожицу булавкой,
а потом приляжет губами и все
в это место дует, и надует так, что кожа подымется и
глаз освежеет, и красиво станет.
Офицерик, например, крадется к
глазу коня с соломинкой, чтобы испытать, видит ли конь соломинку,
а сам того не видит, что барышник
в это время, когда лошади надо головой мотнуть, кулаком ее под брюхо или под бок толкает.
— Ну, теперь, мол, верно, что ты не вор, —
а кто он такой — опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить,
а занят тем, что чувствую, что уже он совсем
в меня сквозь затылок точно внутрь влез и через мои
глаза на свет смотрит,
а мои
глаза ему только словно как стекла.
И та выходит и… враг ее знает, что она умела
глазами делать: взглянула, как заразу какую
в очи пустила,
а сама говорит...
И много-с она пела, песня от песни могучее, и покидал я уже ей много, без счету лебедей,
а в конце, не знаю,
в который час, но уже совсем на заре, точно и
в самом деле она измаялась, и устала, и, точно с намеками на меня глядя, завела: «Отойди, не гляди, скройся с
глаз моих».
Она меня опять поневоле поцеловала, как ужалила, и
в глазах точно пламя темное,
а те, другие,
в этот лукавый час напоследях как заорут...
Она на меня плывет,
глаза вниз спустила, как змеища-горынище, ажно гневом землю жжет,
а я перед ней просто
в подобии беса скачу, да все, что раз прыгну, то под ножку ей мечу лебедя…
Вижу, вся женщина
в расстройстве и
в исступлении ума: я ее взял за руки и держу,
а сам вглядываюсь и дивлюсь, как страшно она переменилась и где вся ее красота делась? тела даже на ней как нет,
а только одни
глаза среди темного лица как
в ночи у волка горят и еще будто против прежнего вдвое больше стали, да недро разнесло, потому что тягость ее тогда к концу приходила,
а личико
в кулачок сжало, и по щекам черные космы трепятся.
— Уйти хотела; сто раз порывалась — нельзя: те девки-однодворки стерегут и
глаз не спущают… Томилась я, да, наконец, вздумала притвориться, и прикинулась беззаботною, веселою, будто гулять захотела. Они меня гулять
в лес берут, да всё за мной смотрят,
а я смотрю по деревьям, по верхам ветвей да по кожуре примечаю — куда сторона на полдень, и вздумала, как мне от этих девок уйти, и вчера то исполнила. Вчера после обеда вышла я с ними на полянку, да и говорю...
Я первой руки за спину крепко-накрепко завязала,
а с другою за куст забежала, да и эту там спутала,
а на ее крик третья бежит, я и третью у тех
в глазах силком скрутила; они кричать,
а я, хоть тягостная, ударилась быстрей коня резвого: все по лесу да по лесу и бежала целую ночь и наутро упала у старых бортей
в густой засеке.
Неточные совпадения
Хлестаков. Оробели?
А в моих
глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий (
в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется!
А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать
в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего,
а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает
глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя
в глаза ему, говорит про себя.)
А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай:
в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
Вгляделся барин
в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у
глаз, у рта // Излучины, как трещины // На высохшей земле; // И сам на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, //
А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «
А зельем не поила ты? //
А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я
в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? //
В груди у них нет душеньки, //
В глазах у них нет совести, // На шее — нет креста!