Неточные совпадения
Но боже
мой, боже
мой! как я только вспомню да подумаю — и что это тогда со мною поделалось, что я его, этакого негодивца Варнавку, слушал и что даже до сего
дня я еще с ним как должно
не расправился!
— Он его в золяной корчаге сварил, — продолжал,
не обращая на нее внимания, дьякон, — и хотя ему это мерзкое
дело было дозволено от исправника и от лекаря, но тем
не менее он теперь за это предается в
мои руки.
Изложил сие
дело владыке обстоятельно что
не ходил я к староверам
не по нерадению, ибо то даже было в карманный себе ущерб; но я сделал сие для того дабы раскольники чувствовали, что чести
моего с причтом посещения лишаются.
Сей же правитель, поляк,
не по-владычнему
дело сие рассмотреть изволил, а напустился на меня с криком и рыканием, говоря, что я потворствую расколу и сопротивляюсь воле
моего государя.
По сем
дне, повергавшем меня всеми ощущениями в беспрерывное разнообразие, я столь был увлечен описанием того, что мною выше описано, что чувствовал плохую женку
мою в душе
моей, и поелику душа
моя лобзала ее, я
не вздумал ни однажды подойти к ней и поцеловать ее.
Однако в то самое время, как я восторгался женой
моей, я и
не заметил, что тронувшее Наташу слово
мое на Преображеньев
день других тронуло совершенно в другую сторону, и я посеял против себя вовсе нежеланное неудовольствие в некоторых лицах в городе.
Прости, Вседержитель,
мою гордыню, но я
не могу с холодностию бесстрастною совершать
дело проповеди.
1-го января 1857 года. Совсем
не узнаю себя. Семь лет и строки сюда
не вписал. Житие
мое странное, зане житие
мое стало сытое и привольное. Перечитывал все со
дня преподобия своего здесь написанное. Достойно замечания, сколь я стал иначе ко всему относиться за сии годы. Сам
не воюю, никого
не беспокою и себе никакого беспокойства
не вижу. „Укатали сивку крутые горки“, и против рожна прати более
не охота.
Сергей-дьячок донес мне об этом, и я заблаговременно взял Ахиллу к себе и сдал его на
день под надзор Натальи Николаевны, с которою
мой дьякон и провел время, сбивая ей в карафине сливочное масло, а ночью я положил его у себя на полу и, дабы он
не ушел, запер до утра всю его обувь и платье.
Протест свой он еще
не считает достаточно сильным, ибо сказал, „что я сам для себя думаю обо всем чудодейственном, то про
мой обиход при мне и остается, а
не могу же я
разделять бездельничьих желаний — отнимать у народа то, что одно только пока и вселяет в него навык думать, что он принадлежит немножечко к высшей сфере бытия, чем его полосатая свинья и корова“.
Похищали они эти кости друг у дружки до тех пор, пока
мой дьякон Ахилла, которому до всего
дело, взялся сие прекратить и так немешкотно приступил к исполнению этой своей решимости, что я
не имел никакой возможности его удержать и обрезонить, и вот точно какое-то предощущение меня смущает, как бы из этого пустяка
не вышло какой-нибудь вредной глупости для людей путных.
Лекарь ничего
не ответил и продолжал свистать, а дьякон, покачав головой, плюнул и, развязав шнурочек, которым был подпоясан по своему богатырскому телу, снял с этого шнурочка конскую скребницу и щетку и начал усердно и с знанием
дела мыть гриву своего коня, который, гуляя на чембуре, выгибал наружу ладьистую спину и бурливо пенил коленами воду.
— Я его, признаюсь вам, я его наговорной водой всякий
день пою. Он, конечно, этого
не знает и
не замечает, но я пою, только
не помогает, — да и грех. А отец Савелий говорит одно: что стоило бы мне его куда-то в Ташкент сослать. «Отчего же, говорю, еще
не попробовать лаской?» — «А потому, говорит, что из него лаской ничего
не будет, у него, — он находит, — будто совсем природы чувств нет». А мне если и так, мне, детки
мои, его все-таки жалко… — И просвирня снова исчезла.
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карло. — А пришел-то я в себя уж через девять
дней, потому что горячка у меня сделалась, и то-с осматриваюсь и вижу, госпожа сидит у
моего изголовья и говорит: «Ох, прости ты меня, Христа ради, Николаша: чуть я тебя, сумасшедшая,
не убила!» Так вот она какой великан-то была, госпожа Плодомасова!
До десяти тысяч рублей, милостивые государи, доторговались за нас, а все
дело не подвигалось, потому что
моя госпожа за ту дает десять тысяч, а та за меня одиннадцать.
Но только надо вам доложить, что все эти наряды и костюмы для нас с Меттой Ивановной все
моя госпожа на свой счет делали, потому что они уж наверное надеялись, что мы Метту Ивановну купим, и даже так, что чем больше они на нас двоих этих костюмов надевали, тем больше уверялись, что мы оба ихние; а дело-то совсем было
не туда.
Но тут Алексей Никитич вдруг ненароком маленькую ошибку дал или, пожалуй сказать, перехитрил: намерение их такое было, разумеется, чтобы скорее Марфу Андревну со мною в деревню отправить, чтоб это тут забылось, они и сказали маменьке: «Вы, — изволят говорить, — маменька,
не беспокойтесь: ее, эту карлушку, найдут, потому что ее ищут, и как найдут, я вам сейчас и отпишу в деревню», — а покойница-то за это слово н ухватились: «Нет уж, говорят, если ищут, так я лучше подожду, я, главное, теперь этого жида-то хочу посмотреть, который ее унес!» Тут, судари
мои, мы уж и одного квартального вместе с собою лгать подрядили: тот всякий
день приходит и врет, что «ищут, мол, ее, да
не находят».
Но мы преступно небрежем этою заботою, и мне если доводится видеть в такой
день храм
не пустым, то я даже недоумеваю, чем это объяснить? Перебираю все догадки и вижу, что нельзя этого ничем иным объяснить, как страхом угрозы
моей, и отсель заключаю, что все эти молитвенники слуги лукавые и ленивые и молитва их
не молитва, а наипаче есть торговля, торговля во храме, видя которую господь наш И. X.
не только возмутился божественным духом своим, но и вземь вервие и изгна их из храма.
А этот прокурор, к которому было письмо, говорит: «Скажи,
не мое это
дело, у вас свое начальство есть», и письма
не дал, а велел кланяться, — вот и возьмите, если хотите, себе его поклон.
— Все равно сего
не минет, — вздохнул протопоп, — немного мне жить;
дни мои все сочтены уже вмале.
А ты особливо того слова, пожалуйста, себе и
не думайте и
не говорите, что „
дни мои изочтены“, потому что это нам с отцом Захарией будет со временем очень прискорбно и я тебя, честное слово, разве малым чем тогда переживу».