Неточные совпадения
— Балчуговские сами по себе: ведь у них площадь в пятьдесят квадратных верст.
На сто
лет хватит… Жирно будет, ежели бы им еще и Кедровскую дачу захватить: там четыреста тысяч десятин… А какие места: по Суходойке-реке, по Ипатихе, по Малиновке — везде золото. Все россыпи от Каленой горы пошли, значит, в ней жилы объявляются… Там еще казенные разведки были под Маяковой сланью,
на Филькиной гари,
на Колпаковом поле, у Кедрового ключика. Одним словом, Палестина необъятная…
Зимнее время
на промыслах всех подтягивает: работ нет, а есть нужно, как и
летом.
— Будь здоров
на сто
годов, Евстратыч, — проговорил Турка, с жадностью опрокидывая стакан водки.
Вторая жена была взята в своей же Нагорной стороне; она была уже дочерью каторжанки. Зыков
лет на двадцать был старше ее, но она сейчас уже выглядела развалиной, а он все еще был молодцом. Старик почему-то недолюбливал этой второй жены и при каждом удобном случае вспоминал про первую: «Это еще при Марфе Тимофеевне было», или «Покойница Марфа Тимофеевна была большая охотница до заказных блинов». В первое время вторая жена, Устинья Марковна, очень обижалась этими воспоминаниями и раз отрезала мужу...
В нем, по глубокому убеждению всей семьи и всех соседей, заключались несметные сокровища, потому что Родион Потапыч «ходил в штейгерах близко сорок
лет», а другие наживали
на таких местах состояние в два-три
года.
С первой дочерью Марьей, которая была
на пять
лет старше Федосьи, так и случилось: до двадцати
лет все женихи сватались, а Родион Потапыч все разбирал женихов: этот нехорош, другой нехорош, третий и совсем плох.
У Татьяны почти каждый
год рождался ребенок, но,
на ее счастье, дети больше умирали, и в живых оставалось всего шесть человек, причем дочь старшая, Окся, заневестилась давно.
— Только припасай денег, Андрон Евстратыч, а уж я тебе богачество предоставлю! — хвастался Мыльников. — Я в третьем
году шишковал в Кедровской, так завернул
на Пронькину-то вышку… И местечко только!
Верст
на пять берег озера был обложен раскольничьей стройкой, разорванной в самой середине двумя пустырями: здесь красовались два больших раскольничьих скита, мужской и женский, построенные в тридцатых
годах нынешнего столетия.
Вид
на озеро от могильника
летом был очень красив, и тайбольцы ничего лучшего не могли и представить.
Господский дом
на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил
на промыслах уже
лет двенадцать и давно был своим человеком.
Зыков опять повалился в ноги, а Карачунский не мог удержаться и звонко расхохотался. Что же это такое? «Парнишке» шестьдесят
лет, и вдруг его драть…
На хохот из кабинета показались горный инженер Оников, бесцветный молодой человек в форменной тужурке, и тощий носатый лесничий Штамм.
— Да уж четвертые сутки… Вот я и хотел попросить тебя, Степан Романыч, яви ты божецкую милость, вороти девку… Парня ежели не хотел отодрать, ну, бог с тобой, а девку вороти. Служил я
на промыслах верой и правдой шестьдесят
лет, заслужил же хоть что-нибудь? Цепному псу и то косточку бросают…
Правда, что население давно вело упорную тяжбу с компанией из-за земли, посылало жалобы во все щели и дыры административной машины, подавало прошения, засылало ходоков, но шел
год за
годом, а решения
на землю не выходило.
— Да их тут целая артель
на Ульяновом кряже близко
года копалась, — объяснил уклончиво Зыков. — Все фотьянские… Гнездышко выкинулось, вот и золото.
Баушка Лукерья приехала тоже верхом, несмотря
на свои шестьдесят
лет с большим хвостиком.
Первые два
года Родион Потапыч работал
на винокуренном заводе, где все дело вершилось исключительно одним каторжным трудом, а затем попал в разряд исправляющихся и был отправлен
на промыслы.
Ей было всего девятнадцать
лет, а попала она из помещичьей девичьей
на каторгу, как значилось в списке, за кражу сахара.
Чья-то рука изощряла остроумие над судьбой двух сестер, но они должны были отбыть положенные три
года, а затем поступили в разряд ссыльных и переселены были
на Фотьянку.
Только раз в течение своей службы он покривил душой, именно — в пятидесятых
годах, когда
на Урал тайно приехал казенный фискал.
Некоторое время поддержала падавшее дело открытая
на Фотьянке Кишкиным богатейшая россыпь, давшая в течение трех
лет больше ста пудов золота, а дальше случился уже скандал — золотник золота обходился казне в двадцать семь рублей при номинальной его стоимости в четыре рубля.
Последние пять
лет Балчуговские заводы существовали только
на бумаге, когда явился генерал Мансветов и компания.
В конце шестидесятых
годов, когда начиналась хивинская война, вдруг образовался громадный спрос
на балчуговский сапог, и Тарас бросил свое столярное дело.
— А время-то какое?.. — жаловался Родион Потапыч. — Ведь в прошлом
году у нас стоном стон стоял… Одних старателишек неочерпаемое множество, а теперь они и губу
на локоть. Только и разговору: Кедровская дача, Кедровская дача. Без рабочих совсем останемся, Степан Романыч.
Во-первых, он закончил громадный донос
на бывшее казенное управление Балчуговских промыслов, над которым работал
года три самым тщательным образом.
Кишкин шел такой радостный, точно помолодел
лет на двадцать, и все улыбался, прижимая рукопись к сердцу.
Единственным живым пунктом был кордон
на Меледе, где зиму и
лето жил лесник.
Эх, если бы счастье улыбнулось ему
на старости
лет…
Компанейские работы сосредоточивались
на нынешнее
лето в двух пунктах: в устьях реки Меледы, где она впадала в Балчуговку, и
на Ульяновом кряже.
— Угорел я, Фролушка, сызнова-то жить, — отвечал Кривушок. —
На что мне новую избу, коли и жить-то мне осталось, может, без
году неделю… С собой не возьмешь. А касаемо одежи, так оно и совсем не пристало: всю жисть проходил в заплатах…
— А так… Место не настоящее. Золото гнездовое: одно гнездышко подвернулось, а другое, может,
на двадцати саженях… Это уж не работа, Степан Романыч. Правильная жила идет ровно… Такая надежнее, а эта игрунья: сегодня позолотит, да
год будет душу выматывать. Это уж не модель…
— Ужо будет
летом гостей привозить
на Рублиху — только его и дела, — ворчал старик, ревновавший свою шахту к каждому постороннему глазу. — У другого такой глаз, что его и близко-то к шахте нельзя пущать… Не больно-то любит жильное золото, когда зря лезут в шахту…
— Не Ермошка, так другой выищется…
На Фотьянке теперь народу видимо-невидимо, точно праздник. Все фотьянские бабы лопатами деньги гребут: и постой держат, и харчи продают, и обшивают приисковых. За одно
лето сколько новых изб поставили. Всех вольное-то золото поднимает. А по вечерам такое веселье поднимается… Наши приисковые гуляют.
Дело усложнялось тем, что промысловый
год уже был
на исходе, первоначальная смета
на разработку Рублихи давно перерасходована, и от одного Карачунского зависело выхлопотать у компании дальнейшие ассигновки.
Карачунский каждый
год собирался ему отказать, но каждый раз отказывался от этого решения, потому что все кучера
на свете одинаковы.
За последнее
лето таких новых изб появилось
на Фотьянке до десятка, а новых крыш и того больше.
Хоть этим старались донять грозного старика, семья которого распалась
на крохи меньше чем в один
год.
Летом исследовать содержание болота было трудно, а из-под льда удобнее: прорубалась прорубь, и землю вычерпывали со дна большими промысловыми ковшами
на длинных чернях.
С другой стороны, к радостному чувству примешивалось горькое и обидное сознание: двадцать
лет нищеты, убожества и унижения и дикое счастье
на закате жизни.
— Ах, старый пес… Ловкую штуку уколол. А летом-то, помнишь, как тростил все время: «Братцы, только бы натакаться
на настоящее золото — никого не забуду». Вот и вспомнил… А знаки, говоришь, хорошие были?
Время было самое глухое, народ сидел без работы, и все мечты сводились
на близившееся
лето.
Она была старше жениха
лет на шесть, но казалась совсем молоденькой, охваченная огнем своей первой девичьей страсти.
— Господин следователь, вам небезызвестно, что и в казенном доме, и в частном есть масса таких формальностей, какие существуют только
на бумаге, — это известно каждому. Я сделал не хуже не лучше, чем все другие, как те же мои предшественники… Чтобы проверить весь инвентарь такого сложного дела, как громадные промысла, потребовались бы целые
годы, и затем…
— Смаялась я с девками, — ворчала баушка Лукерья. —
На одном
году четвертую беру… А все промысла. Грех один с этими девками…
Кожин сам отворил и провел гостя не в избу, а в огород, где под березой,
на самом берегу озера, устроена была небольшая беседка. Мыльников даже обомлел, когда Кожин без всяких разговоров вытащил из кармана бутылку с водкой. Вот это называется ударить человека прямо между глаз… Да и место очень уж было хорошее. Берег спускался крутым откосом, а за ним расстилалось озеро, горевшее
на солнце, как расплавленное. У самой воды стояла каменная кожевня, в которой
летом работы было совсем мало.
— Ах, какой ты несообразный человек, Матюшка!.. Ничего-то ты не понимаешь… Будет золото
на Сиротке, уж поверь мне.
На Ягодном-то у Ястребова не лучше пески, а два пуда сдал в прошлом
году.
— Ну, недотрога-царевна, пойдешь за меня? — повторял Кишкин. — Лучше меня жениха не найдешь… Всего-то я поживу
года три, а потом ты богатой вдовой останешься. Все деньги
на тебя в духовной запишу… С деньгами-то потом любого да лучшего жениха выбирай.
В восемьдесят
лет у Родиона Потапыча сохранились все зубы до одного, и он теперь искренне удивлялся, как это могло случиться, что вышибло «диомидом» сразу четыре зуба.
На лице не было ни одной царапины. Другого разнесло бы в крохи, а старик поплатился только передними зубами. «Все
на счастливого», как говорили рабочие.
— Что мужики, что бабы — все точно очумелые ходят. Недалеко ходить, хоть тебя взять, баушка. Обжаднела и ты
на старости
лет… От жадности и с сыном вздорила, а теперь оба плакать будете. И все так-то… Раздумаешься этак-то, и сделается тошно… Ушел бы куда глаза глядят, только бы не видать и не слыхать про ваши-то художества.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать
лет живу
на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал
на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Частный пристав. Имею честь поздравить вас, ваше высокоблагородие, и пожелать благоденствия
на многие
лета!
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже
на то, чтобы ей было восемнадцать
лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что
лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины. Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Хлестаков, молодой человек
лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания
на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.