Неточные совпадения
Кишкин сильно торопился и смешно шагал своими короткими ножками. Зимнее серое утро застало
его уже за Балчуговским заводом, на дороге к Фотьянке. Легкий морозец бодрил старческую кровь, а падавший мягкий снежок устилал изъезженную дорогу точно ковром. Быстроту хода много умаляли разносившиеся за зиму валенки, на которые Кишкин несколько раз поглядывал
с презрением и громко говорил в назидание самому себе...
Кишкин подтянул опояской свою старенькую шубенку, крытую серым вытершимся сукном, и
с новой быстротой засеменил
с увала, точно кто
его толкал в спину.
Он иногда и ночевал здесь, в землянке, которая была выкопана в насыпи плотины, —
с этой высоты старику видно было все на целую версту.
В первое мгновение Зыков не поверил и только посмотрел удивленными глазами на Кишкина, не врет ли старая конторская крыса, но тот говорил
с такой уверенностью, что сомнений не могло быть. Эта весть поразила старика, и
он смущенно пробормотал...
— Известно, золота в Кедровской даче неочерпаемо, а только ты опять зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще взять кедровское-то золото. Не об этом речь. А дело такое, что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города и
с Балчуговских промыслов народ будут сбивать. Теперь у нас весь народ как в чашке каша, а тогда и расползутся…
Их только помани. Народ отпетый.
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так
они о нас
с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом деле. Балчуговская-то дача рядом прошла
с Кедровской — ну, назаявляют приисков на самой грани да и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое дело!
— А ведь ты верно, — уныло согласился Зыков. — Потащат наше золото старателишки. Это уж как пить дадут. Ты
их только помани… Теперь за
ними не уследишь днем
с огнем, а тогда и подавно! Только, я думаю, — прибавил
он, — врешь ты все…
Когда я Фотьяновскую россыпь открыл, содержание в песках полтора золотника на сто пудов, значит,
с работой обошелся
он казне много-много шесть гривен, а управитель Фролов по три рубля золотник ставил.
— А дом где? А всякое обзаведенье? А деньги? — накинулся на
него Зыков
с ожесточением. — Тебе руки-то отрубить надо было, когда ты в карты стал играть, да мадеру стал лакать, да пустяками стал заниматься… В чьем дому сейчас Ермошка-кабатчик как клоп раздулся? Ну-ка, скажи, а?..
— Ну, брат, мне некогда, — остановил
он гостя, поднимаясь. — У нас сейчас смывка… Вот объездной
с кружкой едет.
На правом берегу Балчуговки тянулся каменистый увал, известный под именем Ульянова кряжа. Через
него змейкой вилась дорога в Балчуговскую дачу. Сейчас за Ульяновым кряжем шли тоже старательские работы. По этой дороге и ехал верхом объездной
с кружкой, в которую ссыпали старательское золото. Зыков расстегнул свой полушубок, чтобы перепоясаться, и Кишкин заметил, что у
него за ситцевой рубахой что-то отдувается.
Шлихи — черный песок, образовавшийся из железняка; при промывке
он осаждается в «головке» вашгерда вместе
с золотом.
Затем
он ссыпал золото в железную кружку, привезенную объездным, и, обругав старателей еще раз, побрел к себе в землянку.
С Кишкиным старик или забыл проститься, или не захотел.
Ругавшийся
с объездным мужик в красной рубахе только что вылез из дудки.
Он был в одной красной рубахе, запачканной свежей ярко-желтой глиной, и в заплатанных плисовых шароварах. Сдвинутая на затылок кожаная фуражка придавала
ему вызывающий вид.
Кишкин подсел на свалку и
с час наблюдал, как работали старатели. Жаль было смотреть, как даром время убивали… Какое это золото, когда и пятнадцать долей со ста пудов песку не падает. Так, бьется народ, потому что деваться некуда, а пить-есть надо. Выждав минутку, Кишкин поманил старого Турку и сделал
ему таинственный знак. Старик отвернулся, для видимости покопался и пошабашил.
Как политичный человек, Фрол подал закуску и отошел к другому концу стойки:
он понимал, что Кишкину о чем-то нужно переговорить
с Туркой.
— Ты уж лучше
с Петром Васильичем поговори!
Он у нас грамотный. А мы — темные люди, каждого пня боимся…
Из кабака Кишкин отправился к Петру Васильичу, который сегодня случился дома. Это был испитой мужик, кривой на один глаз. На сходках
он был первый крикун. На Фотьянке у
него был лучший дом, единственный новый дом и даже
с новыми воротами.
Он принял гостя честь честью и все поглядывал на
него своим уцелевшим оком. Когда Кишкин объяснил, что
ему было нужно, Петр Васильевич сразу смекнул, в чем дело.
— Да сделай милость, хоша сейчас к следователю! — повторял
он с азартом. — Все покажу, как было дело. И все другие покажут. Я ведь смекаю, для чего тебе это надобно… Ох, смекаю!..
Этого
он никогда не мог простить Устинье Марковне и обращался
с ней довольно сурово.
Верстах в шести от Балчуговского завода разлилось довольно большое озеро Тайбола, а на
нем осело раскольничье селение, одноименное
с озером.
— Вот ужо воротится отец
с промыслов и голову снимет!.. Разразит
он всех… Ох, смертынька пришла!..
Прокопий, по обыкновению, больше отмалчивался. У
него всегда выходило как-то так, что и да и нет. Это поведение взорвало Яшу. Что, в самом-то деле, за все про все отдувайся
он один, а сами, чуть что, — и в кусты.
Он напал на зятя
с особенной энергией.
В критических случаях Яша принимал самый торжественный вид, а сейчас трудность миссии сопряжена была
с вопросом о собственной безопасности. Ввиду всего этого Яша заседлал лошадь и отправился на подвиг верхом. Устинья Марковна выскочила за ворота и благословила
его вслед.
Дорога в Тайболу проходила Низами, так что Яше пришлось ехать мимо избушки Мыльникова, стоявшей на тракту, как называли дорогу в город. Было еще раннее утро, но Мыльников стоял за воротами и смотрел, как ехал Яша. Это был среднего роста мужик
с растрепанными волосами, клочковатой рыжей бороденкой и какими-то «ядовитыми» глазами. Яша не любил встречаться
с зятем, который обыкновенно поднимал
его на смех, но теперь неловко было проехать мимо.
— Бог не без милости, Яша, — утешал Кишкин. — Уж такое
их девичье положенье: сколь девку ни корми, а все чужая… Вот что, други, надо мне
с вами переговорить по тайности: большое есть дело. Я тоже до Тайболы, а оттуда домой и к тебе, Тарас, по пути заверну.
У самого въезда в Тайболу, на левой стороне дороги, зеленой шапкой виднелся старый раскольничий могильник. Дорога здесь двоилась: тракт отделял влево узенькую дорожку, по которой и нужно было ехать Яше. На росстани
они попрощались
с Кишкиным, и Мыльников презрительно проговорил
ему вслед...
— Шишка и есть: ни конца ни краю не найдешь. Одним словом, двухорловый!.. Туда же, золота захотел!.. Ха-ха!.. Так я
ему и сказал, где
оно спрятано. А у меня есть местечко… Ох какое местечко, Яша!.. Гляди-ка, ведь это кабатчик Ермошка на своем виноходце закопачивает?
Он… Ловко. В город погнал
с краденым золотом…
— Подворачивай! — крикнул Мыльников, когда
они поравнялись
с кожинской избой. — Дорогие гости приехали.
— А где баушка Маремьяна? — пристал
он. — Хочу беспременно
с ней выпить, потому люблю… Феня, тащи баушку!..
—
Оно конечно, — соглашался пьяневший Яша. — Я ведь тоже
с родителем на перекосых… Очень уж
он конпании нашей подвержен, а я наоборот: до старости у родителя в недоносках состою… Тоже в другой раз и обидно.
С каждой новой рюмкой гости делались все разговорчивее. У Яши начали сладко слипаться глаза, и
он чувствовал себя уже совсем хорошо.
— Что же, ну, пусть родитель выворачивается
с Фотьянки… — рассуждал
он, делая соответствующий жест. — Ну выворотится, я
ему напрямки и отрежу: так и так, был у Кожиных, видел сестрицу Федосью Родивоновну и всякое протчее… А там хоть на части режь…
Когда гости нагрузились в достаточной мере, баушка Маремьяна выпроводила
их довольно бесцеремонно. Что же, будет, посидели, выпили — надо и честь знать, да и дома ждут. Яша
с трудом уселся в седло, а Мыльников занес уже половину своего пьяного тела на лошадиный круп, но вернулся, отвел в сторону Акинфия Назарыча и таинственно проговорил...
Ермошка любил, когда
его ругали, а чтобы потешиться, подстегнул лошадь веселых родственников, и
они чуть не свалились вместе
с седлом. Этот маленький эпизод несколько освежил
их, и
они опять запели во все горло про сибирского генерала. Только подъезжая к Балчуговскому заводу, Яша начал приходить в себя: хмель сразу вышибло.
Он все чаще и чаще стал пробовать свой затылок…
— Нету ведь Яши-то, — шепотом сообщила
ему Устинья Марковна. —
С самого утра уехал… Что
ему делать-то в Тайболе столько время?.. Думаю, не завернул ли Яша в кабак к Ермошке…
Прокопий ничего не ответил.
Он закусил у печки вчерашнего пирога
с капустой и пошел из избы.
— Молчи, Марья! — окликнула ее мать. — Ты бы вот завела своего мужика да и мудрила над
ним… Не больно-то много ноне
с зятя возьмешь, а наш Прокопий воды не замутит.
Родион Потапыч точно онемел:
он не ожидал такой отчаянной дерзости ни от Яши, ни от зятя. Пьяные как стельки — и лезут
с мокрым рылом прямо в избу… Предчувствие чего-то дурного остановило Родиона Потапыча от надлежащей меры, хотя
он уже и приготовил руки.
Зыков зашатался на месте, рванул себя за седую бороду и рухнул на деревянный диван. Старуха подползла к
нему и
с причитаньями ухватилась за ногу, но
он грубо оттолкнул ее.
Старик рванулся
с места, схватил Яшу левой рукой, зятя правой и вытолкнул
их за дверь.
Мыльников
с важностью присел к столу и рассказал все по порядку: как
они поехали в Тайболу, как по дороге нагнали Кишкина, как потом Кишкин дожидался
их у
его избушки.
— У
них гости… —
с лакейской дерзостью ответил Ганька и даже заслонил дверь своей лакейской особой. — К нам нельзя-с…
Господский дом на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева:
с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили
его в Степана Романыча.
Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
— Сурьезное дело есть… Так и скажи, — наказывал
он с обычной внушительностью. — Не задержу…
С последними словами
он повалился в ноги. Неожиданность этого маневра заставила растеряться даже Карачунского.
Карачунский повел
его прямо в столовую. Родион Потапыч ступал своими большими сапогами по налощенному полу
с такой осторожностью, точно боялся что-то пролить. Столовая была обставлена
с настоящим шиком: стены под дуб, дубовый массивный буфет
с резными украшениями, дубовая мебель, поставец и т. д. Чай разливал сам хозяин. Зыков присел на кончик стула и весь вытянулся.
— Расскажи сначала, дедушка, что у тебя
с сыном выпало, — заговорил Карачунский, стараясь смягчить давешний неуместный хохот. — Чем
он тебя обидел?
Налив чай на блюдечко, старик не торопясь рассказал про все подвиги Яши: как
он приехал пьяный
с Мыльниковым, как начал «зубить» и требовать выдела.
— А главная причина — донял
он меня Кедровской дачей, — закончил Родион Потапыч свою повесть. — В старатели хочет идти
с зятишкой да
с Кишкиным.