Неточные совпадения
— Вот
еще где наказание-то, — вслух подумала Надежда Васильевна, —
да эта Хина кого угодно сведет с ума!
— Гм… я думал, лучше. Ну,
да об этом
еще успеем натолковаться! А право, ты сильно изменился… Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой, не дожил…
Да. А ты его не вини. Ты
еще молод,
да и не твое это дело.
— Право, я
еще не успел подумать об этом, — отвечал Привалов. —
Да вообще едва ли и придется бывать в клубе…
Когда отец твой умер, на заводах не было ни копейки долгу; оставались
еще кой-какие крохи в бумагах
да прииски.
—
Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел — все равно как в чужое место,
еще хуже. А знаешь, что загубило всех этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
«А там женишок-то кому
еще достанется, — думала про себя Хиония Алексеевна, припоминая свои обещания Марье Степановне. — Уж очень Nadine ваша нос кверху задирает. Не велика в перьях птица: хороша дочка Аннушка,
да хвалит только мать
да бабушка! Конечно, Ляховский гордец и кощей, а если взять Зосю, — вот эта, по-моему, так действительно невеста: всем взяла… Да-с!.. Не чета гордячке Nadine…»
—
Да, вам
еще придется подождать…
— Об этом мы
еще поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен вас оставить… У меня дело в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз…
Да вот что: как-нибудь на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок!
Да ведь ничего, живы и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три недели и
еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день
да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
— Вот
еще Ляховский… Разжился фальшивыми ассигнациями
да краденым золотом, и черту не брат! Нет, вот теперь до всех вас доберется Привалов…
Да. Он даром что таким выглядит тихоньким и, конечно, не будет иметь успеха у женщин, но Александра Павлыча с Ляховским подтянет. Знаете, я слышала, что этого несчастного мальчика, Тита Привалова, отправили куда-то в Швейцарию и сбросили в пропасть. Как вы думаете, чьих рук это дельце?
«Вот так едят! —
еще раз подумал Привалов, чувствуя, как решительно был не в состоянии проглотить больше ни одного куска. —
Да это с ума можно сойти…»
— О, моя рыбка
еще гуляет пока в воде…
Да!.. Нужно терпение, Александр Павлыч… Везде терпение, особенно с рыбой. Пусть ее порезвится, погуляет, а там мы ее и подцепим…
— Ну, вот и отлично! — обрадовался молодой человек, оглядывая Привалова со всех сторон. — Значит, едем? Только для чего ты во фрак-то вытянулся, братец… Испугаешь
еще добрых людей, пожалуй. Ну,
да все равно, едем.
Раньше эти вечера были скучны до тошноты, потому что на половине Марьи Степановны собиралось только исключительно женское общество,
да и какое общество: приплетется старуха Размахнина, придет Павла Ивановна со своими бесконечными кружевами, иногда навернется
еще какая-нибудь старушка — вот и все.
— Ах нет, зачем же… Мы
еще успеем и сегодня сделать кое-что, — упрямился Ляховский и с живостью прибавил: — Мы вместо отдыха устроим небольшую прогулку, Сергей Александрыч…
Да? Ведь нужно же вам посмотреть ваш дом, — вот мы и пройдемся.
—
Да кто у нас знакомые: у папы бывают золотопромышленники только по делам, а мама знается только со старухами
да старцами. Два-три дома есть, куда мы ездим с мамой иногда; но там
еще скучнее, чем у нас. Я замечала, что вообще богатые люди живут скучнее бедных. Право, скучнее…
— Ну, уж я тебя в таком виде не пущу, Данила Семеныч. Ты хоть образину-то умой наперво, а то испугаешь
еще Василия-то Назарыча.
Да приберись малость, — вон на тебе грязищи-то сколько налипло…
— Ах, извините меня, извините меня, Марья Степановна… — рассыпалась Хина, награждая хозяйку поцелуем. — Я все время была так завалена работой, так завалена… Вы меня поймете, потому что можете судить по собственным детям, чего они стоят родителям.
Да! А тут
еще Сергей Александрыч… Но вы, вероятно, уже слышали, Марья Степановна?
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я,
да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что
еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
— Понимаю, Надя, все понимаю, голубчик.
Да бывают такие положения, когда не из чего выбирать. А у меня с Ляховским
еще старые счеты есть кое-какие. Когда он приехал на Урал, гол как сокол, кто ему дал возможность выбиться на дорогу? Я не хочу приписывать все себе, но я ему помог в самую трудную минуту.
Каменные ворота были такой же крепостной архитектуры, как и самый дом: кирпичные толстые вереи с пробитыми в них крошечными калитками, толстая железная решетка наверху с острыми гвоздями, полотнища ворот чуть не из котельного железа, — словом, это была самая почтенная древность, какую можно
еще встретить только в старинных монастырях
да заштатных крепостях. Недоставало рва с водой и подъемного моста, как в рыцарских замках.
Да и что было во всем этом интересного: темные здания, где дует из каждого угла, были наполнены мастеровыми с запекшимися, изнуренными лицами: где-то шумела вода, с подавленным грохотом вертелись десятки чугунных колес, шестерен и валов, ослепительно ярко светились горна пудлинговых, сварочных, отражательных и
еще каких-то мудреных печей.
— Положительно, самая красивая девушка здесь… Это, кажется,
еще первый ее выезд в свет.
Да,
да… Во всем видна эта непосредственность, какая-то милая застенчивость — одним словом, как только что распускающийся бутон.
Мы, то есть я
да вы, конечно, — порядочные люди, а из остальных… ну, вот из этих, которые танцуют и которые смотрят, знаете, кто здесь
еще порядочные люди?
— Вот не ожидал!.. — кричал Ляховский навстречу входившему гостю. —
Да для меня это праздник… А я, Василий Назарыч, увы!.. — Ляховский только указал глазами на кресло с колесами, в котором сидел. — Совсем развинтился… Уж извините меня, ради бога! Тогда эта болезнь Зоси так меня разбила, что я совсем приготовился отправляться на тот свет,
да вот доктор
еще придержал немного здесь…
— Буду с вами откровенна, — продолжала расходившаяся Хина, заглядывая в глаза Половодовой. — Ведь я вас знала, mon ange,
еще маленькой девочкой и могу позволить себе такую откровенность…
Да?
— Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал в Сибирь?
Да… Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут
еще дочь-невеста на руках.
«О,
да она
еще говорит по-французски, и довольно порядочно!» — удивилась про себя девушка, оглядываясь на сердитую даму.
— Да-а… — задумчиво протянула Зося. — А пока вы
еще не отрешились от нашего грешного мира, завертывайте ко мне вместе с Сергеем Александрычем.
—
Да, так вот в чем дело! Ну, это
еще не велико горе. Катерина Ивановна, конечно, девица первый сорт по всем статьям, но сокрушаться из-за нее, право, не стоит. Поверь моей опытности в этом случае.
—
Да так… Черт его знает, что у него на уме;
еще скандал устроит Катерине Ивановне, а нам с вами нужно ехать сейчас.
—
Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх ногами поставил: одну за одну ногу схватил, другую за другую
да обеих, как куриц, со всем потрохом и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу на руках качать. Ну,
еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные, чего говорить, характерные, а только они тебя любят пуще родного детища… Верно тебе говорю!.. Может, слез об тебе было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так и по ночам о тебе все вздыхает…
Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил,
еще при покойнике дедушке. Тоже и ты их любишь всех, Бахаревых-то, а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
—
Да… Тысяч двадцать пять просадил. Из московских жуланов. Каждую ярмарку приезжает обирать купцов, а нынче на папахена и наткнулся. Ну
да ничего,
еще успеет оправиться! Дураков на его долю
еще много осталось…
— Были и знакомые… Как не быть! Животики надорвали, хохочут над Данилушкой… Ох-хо-хо! Горе душам нашим… Вот как, матушка ты наша, Катерина Ивановна!.. Не гляди на нас, что мы старые
да седые: молодому супротив нас
еще не уколоть… Ей-богу!.. Только вот Ивана Яковлича не было, а то бы
еще чище штуку сыграли.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я
еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому… Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь,
да я ничего не сказала: сама не знаю.
— Нет…
Да нам тяжело было бы встретиться
еще раз, — откровенно признавался Привалов. — Нас отчасти связывали только заводы, а теперь порвалась и эта последняя связь.
— Я буду вас ждать, — говорила Надежда Васильевна, когда провожала Привалова в переднюю. — Мы
еще о многом переговорим с вами…
Да? Видели, в каком положении бедный Максим… У него какое-то мудреное нервное расстройство, и я часто сама не узнаю его; совсем другой человек.
Да и услуга-мужик; только
еще Василий Назарыч успеет о чем заикнуться, он уж готов.
— Ничего… Собирается ехать на свою мельницу.
Да,
еще есть новость, Василий Назарыч… Сегодня видел доктора, он едет в Париж. На днях получил телеграмму от Зоси; она ему телеграфирует, что Половодов застрелился. Его давно разыскивали по Европе по делу о конкурсе, но он ловко скрывался под чужими именами, а в Париже полиция его и накрыла: полиция в двери, а он пулю в лоб… Теперь Зося вызывает доктора в Париж; она хлопочет о разводе.
— Вот и я приехал в ваш монастырь, Павла Ивановна, — шутил Василий Назарыч. — У меня где-то есть
еще человек,
да спит он. Пусть проспится, тогда и покажу его вам.