Неточные совпадения
Он сразу узнал в
ней дочь Петра Елисеича, хотя раньше никогда
ее и
не видал.
— Родной брат будет Петру-то Елисеичу… — шепнула на ухо Катре слабая на язык Домнушка. — Лет, поди, с десять
не видались, а теперь вот пришел. Насчет воли допытаться пришел, — прибавила
она, оглядываясь. — Эти долгоспинники хитрящие… Ничего спроста у них
не делается. Настоящие выворотни!
— Подходи,
не бойся, — подталкивал
ее осторожно в спину отец, стараясь подвести к Егору. — Это мой брат, а твой дядя. Поцелуй его.
Опрометью летевшая по двору Катря набежала на «фалетура» и чуть
не сшибла его с ног, за что и получила в бок здорового тумака.
Она даже
не оглянулась на эту любезность, и только голые ноги мелькнули в дверях погреба: Лука Назарыч первым делом потребовал холодного квасу, своего любимого напитка, с которым ходил даже в баню. Кержак Егор спрятался за дверью конюшни и отсюда наблюдал приехавших гостей: его кержацкое сердце предчувствовало, что начались важные события.
Больше всех надоедал Домнушке гонявшийся за
ней по пятам Вася Груздев, который толкал
ее в спину, щипал и все старался подставить ногу, когда
она тащила какую-нибудь посуду. Этот «пристанской разбойник», как окрестила его прислуга, вообще всем надоел. Когда ему наскучило дразнить Сидора Карпыча, он приставал к Нюрочке, и бедная девочка
не знала, куда от него спрятаться.
Она спаслась только тем, что ушла за отцом в сарайную. Петр Елисеич, по обычаю, должен был поднести всем по стакану водки «из своих рук».
— Смотри, чтобы козла [«Посадить козла» на заводском жаргоне значит остудить доменную печь, когда в
ней образуется застывшая масса из чугуна, шлаков и угля. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] в домну для праздника
не посадить.
Окулко только мотнул головой Рачителихе, и та налила Мороку второй стаканчик.
Она терпеть
не могла этого пропойцу, потому что он вечно пьянствовал с Рачителем, и теперь смотрела на него злыми глазами.
Нюрочка спряталась в кабинете отца и хотела здесь просидеть до вечера, пока все
не проснутся:
она боялась Васи.
Ей сделалось ужасно скучно и еще
не улеглось нервное состояние после рассказа Ивана Семеныча за обедом, как он высек Сидора Карпыча.
Очутившись за дверью,
она вдруг струсила; но Вася и
не думал
ее бить, а только схватил за руку и стремительно потащил за собой.
Глаза у пристанского разбойника так и горели, и охватившее его воодушевление передалось Нюрочке, как зараза.
Она шла теперь за Васей, сама
не отдавая себе отчета. Они сначала вышли во двор, потом за ворота, а через площадь к конторе уже бежали бегом, так что у Нюрочки захватывало дух.
Они прибежали в контору. Через темный коридор Вася провел свою приятельницу к лестнице наверх, где помещался заводский архив. Нюрочка здесь никогда
не бывала и остановилась в нерешительности, но Вася уже тащил
ее за руку по лестнице вверх. Дети прошли какой-то темный коридор, где стояла поломанная мебель, и очутились, наконец, в большой низкой комнате, уставленной по стенам шкафами с связками бумаг. Все здесь было покрыто толстым слоем пыли, как и следует быть настоящему архиву.
Нюрочка еще никогда
не видала вензелей и с удивлением смотрела на эту мудреную штуку, пока Вася объяснял
ей его значение и заставлял пощупать и картон, и бумагу, и полочку для свечей на задней стенке вензеля.
Ей даже нравилось ничего
не думать, а слепо подчиняться чужой воле.
Ей казалось, что
она просто
не доживет до этого, и маленькое сердце замирало от волнения.
Нюрочка перебегала из столовой в залу и смотрела в окно на галдевшую на дворе толпу.
Ей опять было весело, и
она только избегала встречаться с Иваном Семенычем, которого сразу разлюбила. Добрый старик замечал эту детскую ненависть и
не знал, как опять подружиться с Нюрочкой. Улучив минуту, когда
она проходила мимо него, он поймал
ее за какую-то оборку и прошептал, указывая глазами на Овсянникова...
В другое время Нюрочка
не посмела бы обратиться к сердитому и недовольному секретарю Луки Назарыча, но сейчас на
нее накатился шаловливый стих.
—
Не весь голову,
не печаль хозяина… — ласково проговорил над самым
ее ухом голос красавца Спирьки Гущина.
Домнушка
не двинулась, точно
она вся застыла, очарованная проголосною старинною песней.
Замерло все в кабаке и около кабака. Со стороны конторы близился гулкий топот, — это гнали верхами лесообъездчики и исправничьи казаки. Дверь в кабаке была отворена попрежнему, но никто
не смел войти в
нее. К двум окнам припали усатые казачьи рожи и глядели в кабак.
— Пошаливать начинает для праздника… — ответил Никитич и, подойдя к деревянной полочке с пробой, показал свежий образчик. — Половик выкинула, потому
не любит
она наших праздников.
— Теперь вольны стали,
не заманишь на фабрику, — продолжал Самоварник уже с азартом. — Мочегане-то все поднялись даве, как один человек, когда я им сказал это самое словечко… Да я первый
не пойду на фабрику, плевать мне на
нее! Я торговать сяду в лавку к Груздеву.
— И бросишь, когда все уйдут: летухи, засыпки, печатальщики… Сиди и любуйся на
нее, когда некому будет робить. Уж мочегане
не пойдут, а наши кержаки чем грешнее сделались?
Ее почти
не видали посторонние люди.
Теперь запричитала Лукерья и бросилась в свою заднюю избу, где на полу спали двое маленьких ребятишек. Накинув на плечи пониток,
она вернулась, чтобы расспросить старика, что и как случилось, но Коваль уже спал на лавке и, как бабы ни тормошили его, только мычал. Старая Ганна
не знала, о ком теперь сокрушаться: о просватанной Федорке или о посаженном в машинную Терешке.
Конечно,
она сердитая и ни в чем
не уступает Ганне, но зато ведет целый дом и никогда
не пожалуется.
Палагея внимательно слушала, опустив глаза, —
она чувствовала, что хохлушка пришла
не за этим.
— Та будь ласкова, разговори своего-то старика, — уговаривала Ганна со слезами на глазах. — Глупая моя Федорка, какая
она сноха в таком большом дому… И делать ничего
не вмеет, — совсем ледаща.
Кросна сердито защелкали, и Ганна поняла, что пора уходить:
не во-время пришла. «У, ведьма!» — подумала
она, шагая через порог богатой избы, по которой снохи бегали, как мыши в мышеловке.
На мосту
ей попались Пашка Горбатый, шустрый мальчик, и Илюшка Рачитель, — это были закадычные друзья. Они ходили вместе в школу, а потом бегали в лес, затевали разные игры и баловались. Огороды избенки Рачителя и горбатовской избы были рядом, что и связывало ребят: вышел Пашка в огород, а уж Илюшка сидит на прясле, или наоборот. Старая Ганна пристально посмотрела на будущего мужа своей ненаглядной Федорки и даже остановилась: проворный парнишка будет, ежели бы
не семья ихняя.
— А ты
не знал, зачем Окулко к вам в кабак ходит? —
не унимался Пашка, ободренный произведенным впечатлением. — Вот тебе и двои Козловы ботинки… Окулко-то ведь жил с твоею матерью, когда
она еще в девках была.
Ее в хомуте водили по всему заводу… А все из-за Окулка!..
— Ах ты, собачье мясо! — кричала
она, стараясь разнять катавшихся по земле ребятишек, но ничего
не могла поделать и бросилась за помощью в избу.
Старшая сноха, красивая толстая баба, повязанная кумачным платком, высоко подтыкала свой будничный сарафан и,
не торопясь, тоже пошла домой, —
она по очереди сегодня управлялась в избе.
Младшая сноха, Агафья, белобрысая бабенка с узкими и покатыми плечами, следовала за
ней по пятам, чтобы
не попадаться на глаза рассерженной свекрови.
Она не пошла к своей гряде, где в борозде валялась брошенная второпях лопатка, а поскорее нырнула в ворота и спряталась от старухи в конюшне.
Положение Татьяны в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел на это, как на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид, что ничего
не видит и
не слышит. Особенно фальшивили в этом случае старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее,
она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
Три снохи управятся с каким угодно хозяйством, и в
ней не было теперь особенной необходимости.
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно за
нее, потому что
она представляла больше свободы, — в курене
не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой? На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
Эта кобыла ходила за хозяином, как собака, и Морок никогда
ее не кормил: если захочет жрать, так и сама найдет.
Илюшка упорно отмалчивался, что еще больше злило Рачителиху. С парнишкой что-то сделалось: то молчит, то так зверем на
нее и смотрит. Раньше Рачителиха спускала сыну разные грубые выходки, а теперь, обозленная радовавшимися пьяницами,
она не вытерпела.
— Ты чего молчишь, как пень? — накинулась
она на Илюшку. — Кому говорят-то?.. Недавно оглох, так
не можешь ответить матери-то?
Остервенившийся Илюшка больно укусил
ей палец, но
она не чувствовала боли, а только слышала проклятое слово, которым обругал
ее Илюшка. Пьяный Рачитель громко хохотал над этою дикою сценой и кричал сыну...
— Перестань, Дуня, — ласково уговаривал
ее Груздев и потрепал по плечу. — Наши самосадские старухи говорят так: «Маленькие детки матери спать
не дают, а большие вырастут — сам
не уснешь». Ну, прощай пока, горюшка.
Лихо рванула с места отдохнувшая тройка в наборной сбруе, залились серебристым смехом настоящие валдайские колокольчики, и экипаж птицей полетел в гору, по дороге в Самосадку. Рачителиха стояла в дверях кабака и причитала, как по покойнике. Очень уж любила
она этого Илюшку, а он даже и
не оглянулся на мать.
Она ли
не любила,
она ли
не лелеяла Илюшку, а он первый поднял на
нее свою детскую руку!
От женихов
не было отбоя, а пока отец с матерью думали да передумывали, кого выбрать в зятья,
она познакомилась на покосе в страду с Окулком, и эта встреча решила
ее судьбу.
Когда родился первый ребенок, Илюшка, Рачитель избил жену поленом до полусмерти: это было отродье Окулка. Если Дунька
не наложила на себя рук, то благодаря именно этому ребенку, к которому
она привязалась с болезненною нежностью, —
она все перенесла для своего любимого детища, все износила и все умела забыть. Много лет прошло, и только сегодняшний случай поднял наверх старую беду. Вот о чем плакала Рачителиха, проводив своего Илюшку на Самосадку.
— И дочь Оленку дядя-то повел на пристань, — сообщил Тишка. — Девчонка махонькая, по восьмому году, а он
ее волокет… Тоже
не от ума человек!
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка с большими серыми глазами и серьезным
не по летам личиком. Когда
она уставала, Никитич вскидывал
ее на одну руку и шел с своею живою ношей как ни в чем
не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич
не остался за поворотом дороги.
Девочка пытливо посмотрела на отца и, догадавшись, что
ее посылают одну, капризно надула губки и решительно заявила, что одна
не пойдет.
Ее начали уговаривать, а Анфиса Егоровна пообещала целую коробку конфет.