Неточные совпадения
—
Да ты почем знаешь,
что он мельник?
— Разве так лошадей выводят? — кричит молодой человек, спешиваясь и выхватывая у Ахметки повод. — Родитель,
ты ее сзаду пугай…
Да не бойся. Ахметка, а
ты чего стоишь?
— А для кого я хлопотал-то, дерево
ты стоеросовое?..
Ты что должен сделать, идол каменный? В ноги мне должен кланяться, потому как я
тебе судьбу устраиваю.
Ты вот считаешь себя умником, а для меня
ты вроде дурака…
Да.
Ты бы хоть спросил, какая невеста-то?.. Ах, бесчувственный
ты истукан!
— Мы ведь тут, каналья
ты этакая, живем одною семьей, а я у них, как посаженый отец на свадьбе…
Ты, ангел мой, еще не знаешь исправника Полупьянова. За глаза меня так навеличивают. Хорош мальчик,
да хвалить некому… А впрочем, не попадайся, ежели
что — освежую… А русскую хорошо пляшешь? Не умеешь? Ах
ты, пентюх!.. А вот постой, мы Харитину в круг выведем. Вот так девка: развей горе веревочкой!
—
Ты у меня смотри! — пригрозился раз старик. — Я не посмотрю,
что ты женатый…
да!
— Нет, брат, шабаш, — повторяли запольские купцы. — По-старому, брат, не проживешь. Сегодня у
тебя пшеницу отнимут, завтра куделю и льняное семя, а там и до степного сала доберутся.
Что же у нас-то останется?
Да, конечно. Надо все по-полированному делать, чтобы как в других прочих местах.
— Как не согласен?
Что не согласен?
Да как
ты смеешь разговаривать так с отцом, щенок?
—
Да ты понимаешь,
что говоришь-то?
— Тогда я была девчонкой и не знала,
что такое значит любить…
да. А теперь я… я
тебя не люблю…
— А вот и нет… Сама Прасковья Ивановна.
Да… Мы с ней большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у меня около того, — вот и дружим… Довезла
тебя до подъезда, вызвала меня и говорит: «На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала,
что любила
тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь. Смотри, не запутайся… Тут не
ты один голову оставил.
—
Да я не про то,
что ты с канпанией канпанился, — без этого мужчине нельзя. Вот у Харитины-то
что ты столько времени делал? Муж в клубе, а у жены чуть не всю ночь гость сидит. Я уж раз с пять Аграфену посылала узнавать про
тебя. Ох, уж эта мне Харитина!..
— Это ваше счастие…
да… Вот вы теперь будете рвать по частям, потому
что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на одну колодку…
да. Хоть
ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
— Я знаю,
что тебе неприятно,
что мы приехали, — говорила Серафима. —
Ты обрадовался,
что бросил нас в деревне…
да.
— Э, вздор!.. Никто и ничего не узнает.
Да ты в первый раз,
что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того,
что про
тебя говорят, все равно не скажут.
Ты думаешь,
что никто не знает, как
тебя дома-то золотят? Весь город знает… Ну,
да все это пустяки.
—
Да что я с
тобой буду делать? — взмолилась Харитина в отчаянии. —
Да ты совсем глуп… ах, как
ты глуп!.. Пашенька влюблена в Мышникова, как кошка, — понимаешь? А он ухаживает за мной, — понимаешь? Вот она и придумала возбудить в нем ревность: дескать, посмотри, как другие кавалеры ухаживают за мной. Нет,
ты глуп, Галактион, а я считала
тебя умнее.
— А
ты не сердитуй, миленький… Сам кругом виноват. На себя сердишься… Нехорошо, вот
что я
тебе скажу, миленький!.. Затемнил
ты образ нескверного брачного жития…
да. От скверны пришел и скверну в себе принес. Свое-то гнездо постылишь, подружию слезишь и чад милых не жалеешь… Вот
что я
тебе скажу, миленький!.. Откуда пришел-то?
—
Что делать, поп, потерпи… Мы от
тебя и не это терпим. Мы здесь все попросту.
Да… Одною семьей…
— Опять
ты глуп… Раньше-то
ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь?
Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут…
да… А
ты сидишь
да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на
что лучше…
да… Ну,
да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
—
Да ты что ржешь-то, свинья? — озлился писарь.
—
Что же, я и уйду, — согласился Харитон Артемьич. — Тошно мне глядеть-то на всех вас. Разорвал бы, кажется, всех. Наградил господь.
Что я
тебе по-настоящему-то должен сказать, Галактион? Какие-такие слова я должон выговаривать?
Да я…
— Вся надежда у меня только на
тебя была, Галактион, — заговорила Анфуса Гавриловна, не вытирая слез, —
да. А
ты вот
что придумал.
— Молода
ты, Харитина, — с подавленною тоской повторял Полуянов, с отеческой нежностью глядя на жену. — Какой я
тебе муж был? Так, одно зверство. Если бы
тебе настоящего мужа… Ну,
да что об этом говорить! Вот останешься одна, так тогда устраивайся уж по-новому.
— За одно благодарю бога, именно,
что у нас нет детей…
да.
Ты только подумай, Харитина,
что бы их ждало впереди? Страшно подумать. Добрые люди показывали бы пальцами… Благодарю господа за его великую милость!
— Все-таки нужно съездить к нему в острог, — уговаривала Прасковья Ивановна. — После, как знаешь, а сейчас нехорошо. Все будут пальцами на
тебя показывать. А
что касается… Ну,
да за утешителями дело не станет!
— Не понимаешь? Для других я лишенный прав и особенных преимуществ, а для
тебя муж…
да. Другие-то теперь радуются,
что Полуянова лишили всего, а сами-то еще хуже Полуянова… Если бы не этот проклятый поп, так я бы им показал.
Да еще погоди, доберусь!.. Конечно, меня сошлют, а я их оттуда добывать буду… хха! Они сейчас радуются, а потом я их всех подберу.
— А знаешь,
что я
тебе скажу, — заметил однажды Штофф, следивший за накипавшею враждой Мышникова и Галактиона, — ведь вы будете потом закадычными друзьями…
да.
—
Ты уж меня извини,
что по-деревенски ввалился без спросу, — оправдывался Замараев. — Я было заехал к тестю,
да он меня так повернул… Ну, бог с ним. Я и поехал к
тебе.
— Я? Пьяный? — повторил машинально Галактион, очевидно не понимая значения этих слов. — Ах,
да!.. Действительно, пьян…
тобой пьян. Ну, смотри на меня и любуйся, несчастная. Только я не пьян, а схожу с ума. Смейся надо мной, радуйся. Ведь
ты знала,
что я приду, и вперед радовалась?
Да, вот я и пришел.
— Пришел посмотреть на твою фабрику, — грубо объяснял он. — Любопытно, как вы тут публику обманываете… Признаться оказать, я всегда считал
тебя дураком, а вышло так,
что ты и нас поучишь…
да. По нынешним-то временам не вдруг разберешь, кто дурак, кто умный.
— Подлецы все — вот
что я
тебе скажу, милый зятюшка. Вот
ты меня и чаем угощаешь, и суетишься, наговариваешь: «тятенька! тятенька!» — а черт
тебя знает, какие у
тебя узоры в башке…
да.
— Н-но-о?!. И
что такое только будет… Как бы только Михей Зотыч не выворотился… До него успевать буду уж как-нибудь, а то всю музыку испортит. Ах, Галактион Михеич, отец
ты наш!..
Да мы для
тебя ничего не пожалеем!
— Какой это расчет? Это расчет за то,
что я
тебя держал-то четыре года из милости
да хлебом кормил?
— Из-за
тебя вся оказия вышла, Галактион Михеич, — с наивностью большого ребенка повторял Вахрушка. — Вчера еще был я человеком, а сегодня ни с
чем пирог…
да. Значит, на подножный корм.
— Так, так… Сказывают,
что запольские-то купцы сильно начали закладываться в банке. Прежде-то этого было не слыхать… Нынче у
тебя десять тысяч, а
ты затеваешь дело на пятьдесят. И сам прогоришь,
да на пути и других утопишь. Почем у вас берут-то на заклад?
— Пришел в сапогах, а ушел босиком? На
что чище… Вон и
ты какое себе рыло наел на легком-то хлебе…
да.
Что же, оно уж завсегда так: лупи яичко — не сказывай, облупил — не показывай. Ну, чиновник, а
ты как думаешь, возьмут меня на вашей мельнице в заклад?
—
Что тогда? А знаешь,
что я
тебе скажу? Вот
ты строишь себе дом в Городище, а какой же дом без бабы? И Михей Зотыч то же самое давеча говорил. Ведь у него все загадками
да выкомурами, как хочешь понимай. Жалеет
тебя…
— Я его бранила всю дорогу…
да, — шептала она, глотая слезы. — Я только дорогой догадалась, как он смеялся и надо мной и над
тобой.
Что ж, пусть смеются, — мне все равно. Мне некуда идти, Галактион. У меня вся душа выболела. Я буду твоей кухаркой, твоей любовницей, только не гони меня.
— У меня, брат, было строго. Еду по уезду, как грозовая пуча идет. Трепет!.. страх!.. землетрясенье!.. Приеду куда-нибудь, взгляну,
да что тут говорить! Вот
ты и миллионер, а не поймешь,
что такое был исправник Полуянов. А попа Макара я все-таки в бараний рог согну.
— Теперь плачу дань ему, — признался он. —
Что ни год, то семьдесят тысяч выкладывай. Не пито, не едено — дерут…
да. Как
тебя тогда, Илья Фирсыч, засудили, так все точно вверх ногами перевернулось.
—
Да, твой, твой, твой! — уже кричал Галактион, впадая в бешенство. — Ведь
ты сама его выбрала в мужья, никто
тебя не неволил, и выходит,
что твой…
Ты его целовала,
ты…
ты…
ты…
—
Да, для себя… По пословице, и вор богу молится, только какая это молитва? Будем говорить пряменько, Галактион Михеич: нехорошо. Ведь я знаю, зачем
ты ко мне-то пришел… Сначала я, грешным делом, подумал,
что за деньгами, а потом и вижу,
что совсем другое.
—
Ты вот
что, Галактион Михеич, — заговорил Луковников совсем другим тоном, точно старался сгладить молодую суровость дочери. — Я знаю,
что дела у
тебя не совсем…
Да и у кого они сейчас хороши? Все на волоске висим… Знаю,
что Мышников
тебя давит. А
ты вот как сделай…
да… Ступай к нему прямо на дом, объясни все начистоту и… одним словом, он
тебе все и устроит.
— Нет, постойте… Вот
ты, поп Макар, предал меня, и
ты, Ермилыч, и
ты, Тарас Семеныч, тоже…
да. И я свою чашу испил до самого дна и понял,
что есть такое суета сует, а вы этого не понимаете. Взгляните на мое рубище и поймете: оно молча вопиет… У вас будет своя чаша…
да. Может быть, похуже моей… Я-то уж смирился, перегорел душой, а вы еще преисполнены гордыни… И первого я попа Макара низведу в полное ничтожество. Слышишь, поп?
—
Да ведь и
ты, Галактион Михеич, женился не по своей воле. Не все ли одно, ежели разобрать? А я так полагаю,
что от своей судьбы человек не уйдет. Значит, уж Симону Михеичу выпала такая часть, а суженой конем не объедешь.
— Вот и вышло,
что ревнуешь…
да. Разве я не знаю, как
ты его все время жмешь?.. Одним словом, он придет, и
ты дашь ему денег.
— Нет, папа, отлично понимаю. Ну, скажи, пожалуйста, для
чего нам много денег: ведь
ты два обеда не съешь, а я не надену два платья?.. Потом, много ли богатых людей на свете,
да и вопрос, счастливее ли они от своего богатства?
— Послушай,
да тебя расстрелять мало!.. На свои деньги веревку куплю, чтобы повесить
тебя. Вот так кусочек хлеба с маслом! Проклятый
ты человек, вот
что. Где деньги взял?
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Вот
тебе на! (Вслух).Господа, я думаю,
что письмо длинно.
Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна,
да потом пожертвуешь двадцать аршин,
да и давай
тебе еще награду за это?
Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим».
Да дворянин… ах
ты, рожа!
Хлестаков.
Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе,
да за дело, чтоб он знал полезное. А
ты что? — начинаешь плутнями,
тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет
тебе брюхо
да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь?
Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)
Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного;
да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.