Неточные совпадения
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это
была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго не
мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
— Да видно по обличью-то… Здесь все пшеничники живут, богатей, а у тебя скула не по-богатому:
может, и хлеб с хрустом
ел да с мякиной.
— Слыхали, — протянул писарь. — Много вас, таких-то божьих людей, кажное лето по Ключевой идет. Достаточно известны. Ну, а дальше што
можешь объяснить? Паспорт
есть?
Это
был тот самый бродяга, который убежал из суслонского волостного правления. Нахлобучив свою валеную шляпу на самые глаза, он вышел на двор. На террасе в это время показались три разодетых барышни. Они что-то кричали старику в халате, взвизгивали и прятались одна за другую, точно взбесившаяся лошадь
могла прыгнуть к ним на террасу.
— Что же, не всем
пить, — заметила политично хозяйка, подбирая губы оборочкой. — Честь честью, а неволить не
можем.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и
мог говорить только всего одно слово: «
Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
— Могу-с, — слащаво пищал Саша и
выпивал второй стакан.
Этот Шахма
был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это
был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки не
могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
—
Может, привыкну и
буду понимать, Глаша. Все девицы сначала ничего не понимают, а потом замужем и выучатся.
Это
было поважнее постройки мельницы, и он не
мог доверить такого ответственного труда даже Галактиону.
— Как же ты
мог любить, когда совсем не знал меня? Да я тебе и не нравилась. Тебе больше нравилась Харитина. Не отпирайся, пожалуйста, я все видела, а только мне
было тогда почти все равно. Очень уж надоело в девицах сидеть. Тоска какая-то, все не мило. Я даже злая сделалась, и мамаша плакала от меня. А теперь я всех люблю.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго не соглашался ехать к староверам, пока писарь не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать на такие праздники. Одним словом, собралась большая и веселая компания. Как-то все выходило весело, начиная с того, что Харитон Артемьевич никак не
мог узнать зятя-писаря и все спрашивал...
Штофф только улыбнулся. Он никогда не оскорблялся и славился своим хладнокровием. Его еще никто не
мог вывести из себя, хотя случаев для этого
было достаточно. Михей Зотыч от всей души возненавидел этого увертливого немца и считал его главною причиной всех грядущих зол.
Хитрый немец проник даже к попу Макару. Едва ли он сам знал, зачем
есть поп Макар, но и он тоже
ест свой кусочек хлеба с маслом и
может пригодиться. Поп Макар
был очень недоверчивый человек и отнесся к немцу почти враждебно.
— Э, дела найдем!.. Во-первых, мы
можем предоставить вам некоторые подряды, а потом… Вы знаете, что дом Харитона Артемьича на жену, — ну, она передаст его вам: вот ценз. Вы на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей и дом… Кроме того, у вас уже сейчас в коммерческом мире
есть свое имя, как дельного человека, а это большой ход. Вас знают и в Заполье и в трех уездах… О, известность — тоже капитал!
Было часов одиннадцать, и Евлампия Харитоновна еще спала, чему Галактион
был рад. Он не любил эту модницу больше всех сестер. Такая противная бабенка, и ее
мог выносить только один Штофф.
Он закрыл глаза и слышал, как она села опять к нему. Он чувствовал близость этого молодого, цветущего тела, точно окруженного благоухающим облаком, слышал, как она порывисто дышала, и не
мог только разобрать, чье это сердце так сильно бьется — его или ее. Это
был его ангел-хранитель.
Еще вчера Галактион
мог бы сказать ей, как все это нехорошо и как нужно жить по-настоящему, а сегодня должен
был слушать и молчать.
По конкурсным делам Галактиону теперь пришлось бывать в бубновском доме довольно часто. Сам Бубнов по болезни не
мог являться в конкурс для дачи необходимых объяснений, да и дома от него трудно
было чего-нибудь добиться. На выручку мужа являлась обыкновенно сама Прасковья Ивановна, всякое объяснение начинавшая с фразы...
Бубнов
пил только мадеру и без нее не
мог ни двигаться, ни говорить. Шелест женина платья попрежнему его пугал, и больной делал над собой страшное усилие, чтобы куда-нибудь не спрятаться. Для дела он
был совершенно бесполезен, и Галактион являлся к нему только для проформы. Раз Бубнов отвел его в сторону и со слезами на глазах проговорил...
Не
может этого и
быть, чтобы «из жидов».
Для Ечкина это
было совсем не убедительно. Он развил широкий план нового хлебного дела, как оно ведется в Америке. Тут
были и элеватор, и подъездные пути, и скорый кредит, и заграничный экспорт, и интенсивная культура, — одним словом, все, что уже существовало там, на Западе. Луковников слушал и
мог только удивляться. Ему начинало казаться, что это какой-то сон и что Ечкин просто его морочит.
К Ечкину старик понемногу привык, даже больше — он начал уважать в нем его удивительный ум и еще более удивительную энергию. Таким людям и на свете жить. Только в глубине души все-таки оставалось какое-то органическое недоверие именно к «жиду», и с этим Тарас Семеныч никак не
мог совладеть.
Будь Ечкин кровный русак, совсем бы другое дело.
Когда ваша Устенька
будет жить в моем доме, то вы
можете точно так же прийти к девочкам в их комнату и сделать точно такую же ревизию всему.
Серафима приехала в Заполье с детьми ночью. Она
была в каком-то особенном настроении. По крайней мере Галактион даже не подозревал, что жена
может принимать такой воинственный вид. Она не выдержала и четверти часа и обрушилась на мужа целым градом упреков.
Перебирая в уме, кто бы
мог наплесть жене разные сплетни, Галактион решил, что это
была тихоня Агния, и возненавидел ее.
Это проснувшееся материнское горе точно
было заслонено все время заботами о живых детях, а теперь все уже
были на своих ногах, и она
могла отдаться своему чувству.
Галактион
был другого мнения и стоял за бабушку. Он не
мог простить Агнии воображаемой измены и держал себя так, точно ее и на свете никогда не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение, понимала источник его происхождения и огорчалась молча про себя. Она очень любила Галактиона и почему-то думала, что именно она
будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
Дела Галактиона шли попрежнему. Бубновский конкурс
мог тянуться бесконечно. Но его интересовал больше всех устав нового банка, который писал Штофф. По этому делу Галактион несколько раз
был у Стабровского, где велись предварительные обсуждения этого устава, причем Стабровский обязательно вызывал Ечкина. Этот странный человек делал самые ценные замечания, и Стабровский приходил в восторг.
— Ученого учить — только портить, — с гордостью ответил Полуянов, окончательно озлившийся на дерзкого суслонского попа. — Весь уезд
могу одним узлом завязать и отвечать не
буду.
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже по необходимости не
мог ничего
пить. С лица спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять лет. Но всего удивительнее
было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с одной стороны — какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой — моменты сумасшедшей ярости.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только
мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета.
Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
Эта новость
была отпразднована у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в первый раз принимал участие в таком пире и
мог только удивляться, откуда берутся у Стабровского деньги. Обед стоил на плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой арифметике, очень солидная.
Ели,
пили, говорили речи, поздравляли друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался не
пить, но это
было невозможно. Хозяин так умел просить, что приходилось только
пить.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело
может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча
было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше
будет.
Ермилыч добыл из-за пазухи бутылку с водкой, серебряный стаканчик, а потом отправился искать на возу закуски. И закуска нашлась — кочан соленой капусты и пшеничный пирог с зеленым луком. Лучшей закуски не
могло и
быть.
Для Ермилыча
было много непонятного в этих странных речах, хотя он и привык подчиняться авторитету суслонского писаря и верил ему просто из вежливости. Разве можно не поверить этакому-то человеку, который всякий закон
может рассудить?
— И это бывает, — согласилась Арина Матвеевна с тяжелым вздохом. — А то,
может, Бубниха-то чем ни на
есть испортила Галактиона. Сперва своего мужа уходила, а теперь принялась за чужого.
— Идите вы, Галактион Михеич, к жене… Соскучилась она без вас, а мне с вами скучно.
Будет… Как-никак, а все-таки я мужняя жена. Вот муж помрет, так,
может, и замуж выйду.
Это
было очень сложное и ответственное дело, которое
мог устроить только один Ечкин.
— Ну, ничего, выучимся… Это карта Урала и прилегающих к нему губерний, с которыми нам и придется иметь дело. У нас своя география. Какие все чудные места!.. Истинно страна, текущая млеком и медом. Здесь
могло бы благоденствовать население в пять раз большее… Так, вероятно, и
будет когда-нибудь, когда нас не
будет на свете.
Тут все
было на счету, и Стабровский
мог рассказать чужие дела, как свои.
Как это все легко делается: недавно еще у него ничего не
было, а сейчас уже он зарабатывал столько, что не
мог даже мечтать раньше о подобном благополучии.
— А вы тут засудили Илью Фирсыча? — болтал писарь, счастливый, что
может поговорить. — Слышали мы еще в Суслоне… да. Жаль, хороший
был человек. Тоже вот и про банк ваш наслышались. Что же, в добрый час… По другим городам везде банки заведены. Нельзя отставать от других-то, не те времена.
Замараев поселился у Галактиона, и последний
был рад живому человеку. По вечерам они часто и подолгу беседовали между собой, и Галактион
мог только удивляться той особенной деревенской жадности, какою
был преисполнен суслонский писарь, — это не
была даже жажда наживы в собственном смысле, а именно слепая и какая-то неистовая жадность.
— Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость.
Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты
можешь так сказать, что много
был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
Он бесцельно шагал по кабинету, что-то высчитывая и прикладывая в уме,
напевал что-нибудь из духовного и терпеливо ждал хозяина, без которого не
мог ложиться спать.
Что
было делать Замараеву? Предупредить мужа, поговорить откровенно с самой, объяснить все Анфусе Гавриловне, — ни то, ни другое, ни третье не входило в его планы. С какой он стати
будет вмешиваться в чужие дела? Да и доказать это трудно, а он
может остаться в дураках.
— Вот все вы так: помаленьку да помаленьку, а я этого терпеть не
могу. У меня, батенька, целая куча новых проектов. Дела
будем делать. Едва уломал дурака Шахму. Стеариновый завод
будем строить. Шахма, Малыгин и я. Потом вальцовую мельницу… да. Потом стеклянный завод, кожевенный, бумагу
будем делать. По пути я откупил два соляных озера.
— Так-с, так-с. Весьма даже напрасно. Ваша фамилия Колобов? Сынок, должно
быть, Михею Зотычу? Знавал старичка… Лет с тридцать не видались. Кланяйтесь родителю. Очень жаль, что ничего не
смогу сделать вам приятного.
Харитина не понимала, что Галактион приходил к ней умирать, в нем мучительно умирал тот простой русский купец, который еще
мог жалеть и себя и других и говорить о совести. Положим, что он не умел ей высказать вполне ясно своего настроения, а она
была еще глупа молодою бабьей глупостью. Она даже рассердилась, когда Галактион вдруг поднялся и начал прощаться...