Неточные совпадения
Толпа мужиков обступила старика и
с удивлением
его рассматривала.
—
Он и то
с бурачком-то ворожил в курье, — вступился молодой парень
с рябым лицом. — Мы, значит, косили, а
с угору и видно, как по осокам
он ходит… Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и в бурачок себе опять глядит. Ну, мы
его и взяли, потому… не прост человек. А в бурачке у
него вода…
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся
с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели
его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду
оно безлюдело.
— Был такой грех, Флегонт Василич… В том роде, как утенок попался: ребята
с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой; все
они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет…
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез в дверях волости. Мужики все время стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв облако пыли.
Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись по домам, благо уже солнце закатилось и
с реки потянуло сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки.
С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся
с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Вахрушка в это время запер входную дверь, закурил свою трубочку и улегся
с ней на лавке у печки.
Он рассчитывал, по обыкновению, сейчас же заснуть.
— Богатимый поп… Коней одних у
него с тридцать будет, больше сотни десятин запахивает. Опять хлеба у попа не в проворот: по три года хлеб в кладях лежит.
— Гости у нас вечор засиделись, — объясняла
ему стряпка. — Ну, выпили малость
с отцом Макаром да
с мельником. У
них ведь компания до белого свету. Люты пить… Пельмени заказали рыбные, — ну, и компанились. Мельник Ермилыч
с радостей и ночевать у нас остался.
— Ах, пес! — обругался неожиданно Вахрушка, вскакивая
с порога. — Вот
он к чему про картошку-то меня спрашивал, старый черт… Ну, и задался человечек, нечего сказать!
Мужики совершенно растерялись, что
им делать
с увертливым писарем. Погалдели, поругались и начали осаживать к двери.
Напившись на скорую руку чаю и опохмелившись
с гостем рюмкой настойки на березовой почке,
он отправился в волость. Ермилыч пошел за
ним.
Ермилыч даже закрыл глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к
нему, погрозил кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое распахнул
с треском, так что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
Крестьянская лошаденка, лохматая и пузатая,
с трудом поспевала за
ним, делая отчаянные усилия догнать.
На
него с одной стороны глядит большими окнами двухэтажный нештукатуренный каменный дом
с террасой, а
с другой — расположился плотный ряд хозяйственных пристроек: амбары, конюшни, каретники, сеновалы.
— Да черт
его удержит, Храпуна, — отвечает старший кучер Никита, степенный мужик
с окладистой бородой. — Задавить
его, вот и весь разговор.
Старик в халате точно скатывается
с террасы по внутренней лесенке и кубарем вылетает на двор. Подобрав полы халата,
он заходит сзади лошади и начинает на нее махать руками.
Лиодор оглянулся и, презрительно смерив бродягу
с ног до головы, толкнул
его локтем.
— Да вон
он с тятенькой у крыльца остановился… Сестрицы, тятенька сюда
его ведет!
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда
они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех
с рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
Гость ничего не отвечал, а только поджал свои тонкие губы и прищурился, причем
его сморщенное обветрелое лицо получило неприятное выражение.
Ему не поправился разговор о зятьях своею бестактностью. Когда
они очутились на террасе, хозяин
с видимым удовольствием оглянул свой двор и все хозяйственные пристройки.
Гость охотно исполнил это желание и накрыл свои пожитки шляпой. В своей синей рубахе, понитке и котах
он походил не то на богомольца, не то на бродягу, и хозяин еще раз пожал плечами, оглядывая
его с ног до головы. Юродивый какой-то.
— Што, на меня любуешься? — пошутил Колобов, оправляя пониток. — Уж каков есть: весь тут. Привык по-домашнему ходить, да и дорожка выпала не близкая. Всю Ключевую, почитай, пешком прошел. Верст
с двести будет… Так
оно по-модному-то и неспособно.
— Дела тогда у меня повихнулись немножко, караван
с салом затонул, ну,
он и подсыпался, писарь.
— Ах, аспид! ах, погубитель! — застонал старик. — Видел, Михей Зотыч? Гибель моя, а не сын… Мы
с Булыгиным на ножах, а
он, слышь, к Булыгиным. Уж я
его, головореза, три раза проклинал и на смирение посылал в степь, и своими руками терзал — ничего не берет. У других отцов сыновья — замена, а мне нож вострый. Сколько я денег за
него переплатил!
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни
с которого краю к
нему не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, —
оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
Они жеманно переглянулись, оглядев гостя
с ног до головы.
— Вот это я люблю! — поддержал
его хозяин. — Я сам, брат, не люблю все эти трень-брень, а все бабы моду придумывают. Нет лучше закуски, как ржаная корочка
с сольцой да еще
с огурчиком.
— Полюбился ты мне
с первого раза, Харитон Артемьич, — проговорил
он ласково. — Душа нараспашку… Лишнее скажешь: слышим — не слышим. Вы не беспокойтесь, Анфуса Гавриловна. Дело житейское.
Вспыхнувшая пьяная энергия сразу сменилась слезливым настроением, и Харитон Артемьич принялся жаловаться на сына Лиодора, который от рук отбился и на
него, отца, бросился как-то
с ножом. Потом
он повторил начатый еще давеча разговор о зятьях.
—
Он у меня из счету вон, потому как нам низко
с писарями родство разводить.
От безделья
они с утра до вечера жарили в шашки или
с хлыстами в руках гонялись за голубями, смело забиравшимися прямо в лавки, где в открытых сусеках ссыпаны были разные крупы, овес и горох.
Старик шел не торопясь.
Он читал вывески, пока не нашел то, что
ему нужно. На большом каменном доме
он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.
С.Луковникова». Это и было
ему нужно. В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник,
он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
Прочухавшийся приказчик еще раз смерил странного человека
с ног до головы, что-то сообразил и крикнул подрушного. Откуда-то из-за мешков
с мукой выскочил молодец, выслушал приказ и полетел
с докладом к хозяину. Через минуту
он вернулся и объявил, что сам придет сейчас. Действительно, послышались тяжелые шаги, и в лавку заднею дверью вошел высокий седой старик в котиковом картузе.
Он посмотрел на странного человека через старинные серебряные очки и проговорил не торопясь...
— Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все
они с бору да
с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я
его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы
с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
Старик должен был сам подойти к девочке и вывел ее за руку. Устюше было всего восемь лет. Это была прехорошенькая девочка
с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид, когда
он заговорил
с дочерью, — и лицо сделалось такое доброе, и голос ласковый.
Колобов совсем отвык от маленьких детей и не знал, как
ему разговаривать
с Устюшей. Впрочем, девочка недолго оставалась у отца и убежала в кухню к няне.
— Особенное тут дело выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще, на заводе, познакомился
он с одною девицей… Ну, а она не нашей веры, и жениться
ему нельзя, потому как или
ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
— И то я
их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький… Ну, вижу, помутился
он, тоскует… Ну, я
ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я
с тебя воли не снимаю». Так и сказал. А при себе не могу дозволить.
Хозяин только развел руками. Вот тут и толкуй
с упрямым старичонкой. Не угодно ли дожидаться, когда
он умрет, а Емельяну уж под сорок. Скоро седой волос прошибет.
Ключевая впадала
с левой стороны, огибая отлогий мыс, известный под названием Городища, потому что на
нем еще сохранились следы старых земляных валов и глубоких рвов.
Галактион ничего не ответил отцу, а только опустил глаза.
Он даже не спросил, кто невеста. Это последнее окончательно возмутило старика, и
он накинулся на своего любимца
с неожиданною яростью...
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о
нем же забочусь, а у
него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я
с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
Его спасли так называемые отрядные работы, которые сдавались своим же заводским рабочим
с торгов.
Тогда Михей Зотыч «прошел линию»
с своим бурачком
с водой и заявил, что проведет канал, если
ему дадут вольную.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не
с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж
оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
Жених держал себя
с большим достоинством и знал все порядки по свадебному делу.
Он приезжал каждый день и проводил
с невестой как раз столько времени, сколько нужно — ни больше, ни меньше. И остальных девушек не забывал: для каждой у
него было свое словечко. Все невестины подруги полюбили Галактиона Михеича, а старухи шептали по углам...
С другими мужчинами не смели и сотой доли того сделать, а жениха даже побаивались, хотя на вид
он и казался ласковее.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут
он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а
с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя
с будущим тестем, который закрутил
с самого первого дня и мог говорить только всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем не замечает
его беспросыпного пьянства.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку
с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда
он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.