—
Бог простит, Бог благословит, — сказала, кланяясь в пояс, Манефа, потом поликовалась [У старообрядцев монахи и монахини, иногда даже христосуясь на Пасхе, не целуются ни между собой, ни с посторонними. Монахи с мужчинами, монахини с женщинами только «ликуются», то есть щеками прикладываются к щекам другого. Монахам также строго запрещено «ликоваться» с мальчиками и с молодыми людьми, у которых еще ус не пробился.] с Аграфеной Петровной и низко поклонилась Ивану Григорьичу.
Неточные совпадения
— Мать Таифа, — сказала игуменья, вставая с места. — Тысячу двадцать рублев на ассигнации разочти как следует и, по чем придется, сиротам раздай сегодня же. И ты им на Масленицу сегодня же все раздай, матушка Виринея… Да голодных из обители не пускай, накорми сирот чем
Бог послал. А я за трапезу не сяду. Неможется что-то с дороги-то, — лечь бы мне, да боюсь: поддайся одной боли да ляг — другую наживешь; уж как-нибудь, бродя, перемогусь.
Прощайте, матери,
простите, братия и сестры.
—
Бог спасет за ласковое слово, матери, — поднимаясь со скамейки, сказала игуменья. —
Простите, ради Христа, а я уж к себе пойду.
— Дай
Бог счастливого пути, — поклонившись, сказала Алексею Таня. —
Прощайте.
Богу принесла она жертву сокрушенную и смиренную — все
простила покойнику, все, даже разлуку с Евграфом.
Груня, ты моя милая сестрица богоданная…
прости, голубушка… помолись за меня, за грешную, твоя молитва чиста… до
Бога доходна…
Намедни, как перед Масленой у него гостила я, Христом
Богом молила повеселить чем-нибудь исправника, был бы до нас подобрее, а он,
прости Господи, ржет себе, ровно кобыла на овес.
— Как перед
Богом, матушка, — ответил он. — Что мне? Из-за чего мне клепать на них?.. Мне бы хвалить да защищать их надо; так и делаю везде, а с вами, матушка, я по всей откровенности — душа моя перед вами, как перед
Богом, раскрыта. Потому вижу я в вас великую по вере ревность и многие добродетели… Мало теперь, матушка, людей, с кем бы и потужить-то было об этом, с кем бы и поскорбеть о падении благочестия… Вы уж
простите меня Христа ради, что я разговорами своими, кажись, вас припечалил.
— Келейную выдам, пригляднее будет, — молвила Манефа. — С Фленушкой завтра пришлю, только уж ты побереги ее ради Господа, жемчуг-от не осыпался бы, древня уж больно икона-то… Ну, управляйся же, матушка, с
Богом. Пособи тебе Господи. Покуда
прощай, а пойдешь — кликни ко мне Виринею.
— Возьми кого знаешь, хоть всех бери — дело твое, — сказала Манефа. — Да началь их хорошенько, чтоб не очень ротозейничали. Не то, до меня не доведя, в погреб на лед озорниц сажай… Ну,
прощай, Виринеюшка, не держу тебя, ступай к своим делам, управляйся с
Богом, помогай тебе Господи!
— Эх, крестный, крестный!.. Да стоит ли Алешка Лохматов такого горя-уныния? — с сердечным участием молвил Сергей Андреич. — Зачем безнадежишь себя?..
Бог не без милости. Дело не пропащее… Уладим,
Бог даст… А тебе бы в самом деле хорошо одному побыть…
Прощай… Утро вечера мудренее… Помнишь, как ребятишкам бабы сказки сказывают? И я скажу тебе, что в сказках говорится: «Что тебе от меня будет сделано, то будет не служба, а службишка, спи-почивай до утра — утро вечера мудренее».
—
Прости нас, тятенька, Христа ради!.. Как
Бог, так и ты, — заголосила наконец Параша, обнимая у отца ноги.
— Ну, так и быть…
Прощать так
прощать, миловать так миловать!.. Вставайте!..
Бог вас
простит, — стегнув в последний раз зятя с дочерью, сказал Патап Максимыч и бросил в сторону плетку.
Он молился о всех благодетелях своих (так он называл тех, которые принимали его), в том числе о матушке, о нас, молился о себе, просил, чтобы
бог простил ему его тяжкие грехи, твердил: «Боже, прости врагам моим!» — кряхтя поднимался и, повторяя еще и еще те же слова, припадал к земле и опять поднимался, несмотря на тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю.
—
Бог простит, — ответил Раскольников, и как только произнес это, мещанин поклонился ему, но уже не земно, а в пояс, медленно повернулся и вышел из комнаты. «Все о двух концах, теперь все о двух концах», — твердил Раскольников и более чем когда-нибудь бодро вышел из комнаты.
Неточные совпадения
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все
прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
Г-жа Простакова. Подите ж с
Богом. (Все отходят.) А я уж знаю, что делать. Где гнев, тут и милость. Старик погневается да
простит и за неволю. А мы свое возьмем.
— И я тот твой бездельный поступок по благодушию своему
прощаю! — вновь начал Фердыщенко, — а которое ты имение награбил, и то имение твое отписываю я, бригадир, на себя. Ступай и молись
богу.
Иногда, когда опять и опять она призывала его, он обвинял ее. Но, увидав ее покорное, улыбающееся лицо и услыхав слова: «Я измучала тебя», он обвинял
Бога, но, вспомнив о и
Боге, он тотчас просил
простить и помиловать.
«Господи,
прости и помоги», не переставая твердил он себе, несмотря на столь долгое и казавшееся полным отчуждение, чувствуя, что он обращается к
Богу точно так же доверчиво и просто, как и во времена детства и первой молодости.