Неточные совпадения
Живет заволжанин хоть в труде, да в достатке. Сысстари за Волгой
мужики в сапогах, бабы в котах. Лаптей видом не видано, хоть слыхом про них и слыхано. Лесу вдоволь, лыко нипочем, а в редком доме кочедык найдешь. Разве где такой дедушка
есть, что с печки уж лет пяток не слезает, так он, скуки ради, лапотки иной раз ковыряет, нищей братье подать либо самому обуться, как станут его в домовину обряжать. Таков обычай: летом в сапогах, зимой в валенках, на тот свет в лапотках…
Волга — рукой подать. Что
мужик в неделю наработает, тотчас на пристань везет, а поленился — на соседний базар. Больших барышей ему не нажить; и за Волгой не всяк в «тысячники» вылезет, зато, как ни плоха работа, как работников в семье ни мало, заволжанин век свой сыт, одет, обут, и податные за ним не стоят. Чего ж еще?.. И за то слава те, Господи!.. Не всем же в золоте ходить, в руках серебро носить, хоть и каждому русскому человеку такую судьбу няньки да мамки
напевают, когда еще он в колыбели лежит.
Стары старухи и пожилые бабы домовничали; с молитвой клали они мелом кресты над дверьми и над окнами ради отогнания нечистого и такую думу держали: «Батюшка Микола милостливый, как бы к утрею-то оттеплело, да туман бы пал на святую Ердань, хлебушка бы тогда вдоволь нам уродилось!»
Мужики вкруг лошадей возились: известно, кто в крещенский сочельник у коня копыта почистит: у того конь весь год не
будет хромать и не случится с ним иной болести.
Но, веря своей примете,
мужики не доверяли бабьим обрядам и, ворча себе под нос, копались средь дворов в навозе, глядя, не осталось ли там огня после того, как с вечера старухи пуки лучины тут жгли, чтоб на том свете родителям
было теплее.
Верстах в пяти от Осиповки, среди болот и перелесков, стоит маленькая, дворов в десяток, деревушка Поромово. Проживал там удельный крестьянин Трифон Михайлов, прозвищем Лохматый. Исправный
мужик был: промысел шел у него ладно, залежные деньжонки водились. По другим местам за богатея пошел бы, но за Волгой много таких.
Угощенье у него бывало на широкую руку,
мужик был богатый и тороватый, любил народ угостить и любил тем повеличаться.
— Куда, чай, в дом! — отозвался Чалый. — Пойдет такой богач к
мужику в зятьях жить! Наш хозяин, хоть и тысячник, да все же крестьянин. А жених-то мало того, что из старого купецкого рода, почетный гражданин. У отца у его, слышь, медалей на шее-то что навешано, в городских головах сидел, в Питер ездил, у царя во дворце бывал. Наш-от хоть и спесив, да Снежковым на версту не
будет.
— Куда ж ему в зятья к
мужику идти, — сказал Матвей, — у него, братец ты мой, заводы какие в Самаре, дома, я сам видел;
был ведь я в тех местах в позапрошлом году. Пароходов своих четыре ли, пять ли. Не пойдет такой зять к тестю в дом. Своим хозяйством, поди, заживут. Что за находка ему с молодой женой, да еще с такой раскрасавицей, в наших лесах да в болотах жить!
«Пущай его растет, — решили бы
мужики, — в годы войдет, за мир в рекруты пойдет, — плакать по нем
будет некому».
За Волгой, в лесах, в Черной рамени, жил-был крестьянин, богатый
мужик. У того крестьянина дочка росла. Дочка росла, красой полнилася. Сама белая, что кипень, волосы белокурые, а брови — черный соболь, глаза — угольки в огне…
— Где ж это
было?.. В келарне?.. При
мужиках?.. — встав с лежанки и выпрямляясь во весь рост, строгим, твердым голосом спросила Манефа.
Почесал иной мужик-сирота затылок, а бабы скорчили губы, ровно уксусу хлебнули. Сулили по рублю деньгами — кто чаял шубенку починить, кто соли купить, а кто думал и о чаре зелена вина. А все-таки надо
было еще раз земной поклон матушке Манефе отдать за ее великие милости…
— В некотором царстве, не в нашем государстве, жил-был
мужик, — перебила его Настя, подхватив батистовый передник рукой и подбоченясь ею.
«У меня-де свой епископ, не вы, говорит,
мужики, — он мне указ…» И задали мы Коряге указ: вон из часовни, чтоб духа его не
было!..
Был еще Алексей малым ребенком, как однажды двое пьянчуг
мужиков из их деревни вздумали при безденежьи ради выпивки на счет проезжавшей с ярмарки дьяконицы поживиться…
— Это так точно, — отвечал Алексей. — Много их, всяких этих сект, значит… Вот хоть бы наши места взять: первая у нас вера по беглому священству, значит, по Городецкой часовне, покрещеванцы тоже бывают,
есть по Спасову согласию, поморские… Да мало ли всех!.. Не сосчитаешь… Ведь и пословица
есть такая: «Что
мужик — то вера, что баба — то устав».
— Христос с ним — пущай растет, — говаривали
мужики поромовские, — в годы войдет, в солдаты пойдет — плакать по нем
будет некому.
Был начальник задорный —
мужики и на судьбище к нему не ходили, потому что одно пустое дело из того выходило.
Новый управляющий не из таковских
был: понимал
мужика вдоль и поперек, всяко крестьянское дело и деревенские обычаи ведал, ровно сам в крестьянской избе родился.
Не
было в Поромове
мужика, который бы хоть раз в неделю не нарвал вихров захребетнику.
Попил,
поел, погостил у поромовских Карп Алексеич, да вместо спасиба зá хлеб за́ соль назавтра велел
мужикам с поклоном в приказ приходить.
Гривной с души поромовские от бед и обид не избыли. К
мужикам по другим деревням Карп Алексеич не в пример
был милостивей: огласки тоже перед начальством побаивался, оттого и брал с них как следует. А «своим» спуску не давал: в Поромовой у него бывало всяко лыко в строку.
До
мужиков неповаден
был и злобен, даром что Доброхотовым прозывался.
Надивиться не могут
мужики, отчего это писарь никого не обрывает, каждого нужду выслушивает терпеливо, ласково переспрашивает, толкует даже о делах посторонних. А это все
было делано ради того, чтоб Алексею подольше дожидаться. Знай, дескать, что я тебе начальство, чувствуй это.
Наконец все
мужики были отпущены, но писарь все-таки не вдруг допустил до себя Алексея. Больно уж хотелось ему поломаться. Взял какие-то бумаги, глядит в них, перелистывает, дело, дескать, делаю, мешать мне теперь никто не моги, а ты, друг любезный, постой, подожди, переминайся с ноги на ногу… И то у Морковкина на уме
было: не вышло б передряги за то, что накануне сманил он к себе Наталью с грибовной гулянки… Сидит, ломает голову — какая б нужда Алешку в приказ привела.
Хорошо еще, коли хлеб в цене; тогда и примет
мужик маяты, а все-таки управится, и деньги у него в мошне
будут.
По здешним местам мясное-то у
мужика не переводится, да и рыбы довольно — Волга под боком, а в хлебных местах свежину только в Светло воскресенье
едят да разве еще в храмовые праздники…
— А вот как, — ответил Василий Борисыч. — Человеку с достатком приглядеться к какому ни на
есть месту, узнать, какое дело сподручнее там завести, да, приглядевшись, и зачинать с Божьей помощью. Год пройдет, два пройдут, может статься, и больше… А как приглядятся
мужики к работе да увидят, что дело-то выгодно, тогда не учи их — сами возьмутся… Всякий промысел так зачинался.
— И пример с них
мужики скорее возьмут, и веры в тот промысел
будет побольше…
Стары люди за верное сказывают, что прежде Петровок и в зáводях не
было; вы, бабы, скопи-домок, тот пост у Господа вымолили; вы, бабы, жалобились: без летнего-де поста ни масла, ни другого молочного запасти нельзя, все-де молоко
мужики с ребятишками выхлебают…
— Видел я певуна-то вашего. Встречу попали за нашим полем, туда к Клопихе, — сказал один из ронжинских
мужиков. — С ним не то один, не то двое сидело, не упомню что-то, сколь их
было тут…