Неточные совпадения
Поморщился Патап Максимыч, сунул тетрадку в карман и, ни
слова не сказав дочерям, пошел в свою горницу.
Говорит жене...
— Уж что ни скажешь ты, Максимыч, — сказала Аксинья Захаровна. — Про родных дочерей неподобные
слова говоришь! Бога-то побоялся бы да людей постыдился бы.
Слово за
слово,
говорит поп Максимычу: «Едешь ты,
говорит, к Макарью — привези моей попадье шелковый, гарнитуровый сарафан да хороший парчовый холодник».
Осерчал Сушила, пригрозил хозяину: «Помни,
говорит, ты это
слово, Патап Максимыч, а я его не забуду, — такое дело состряпаю, что бархатный салоп на собольем меху станешь дарить попадье, да уж поздно будет, не возьму».
Ни
слова Трифон не молвил в ответ писарю. На миру потом такую речь
говорил...
Праздного
слова, братец, не
говори, — вступилась Манефа.
— Уж пытала я, пытала у ней, — заметила Аксинья Захаровна, — скажи, мол, Настя, что болит у тебя? «Ничего,
говорит, не болит…» И ни единого
слова не могла от нее добиться.
— Никогда я Настасье про иночество
слова не
говорила, — спокойно и холодно отвечала Манефа, — беседы у меня с ней о том никогда не бывало. И нет ей моего совета, нет благословения идти в скиты. Молода еще, голубушка, — не снесешь… Да у нас таких молодых и не постригают.
— Какие речи ты от Настасьи Патаповны мне переносила?.. Какие
слова говорила?.. Зачем же было душу мою мутить? Теперь не знаю, что и делать с собой — хоть камень на шею да в воду.
— Сначала речь про кельи поведи, не заметил бы, что мысли меняешь. Не то твоим
словам веры не будет, —
говорила Фленушка. — Скажи: если, мол, ты меня в обитель не пустишь, я, мол, себя не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму в полюбовники да «уходом» за него и уйду… Увидишь, какой тихонький после твоих речей будет… Только ты скрепи себя, что б он ни делал. Неровно и ударит: не робей, смело
говори да строго, свысока.
— Так и отцу
говори, — молвила Фленушка, одобрительно покачивая головою. — Этими самыми
словами и
говори, да опричь того, «уходом» пугни его. Больно ведь не любят эти тысячники, как им дочери такие
слова выговаривают… Спесивы, горды они… Только ты не кипятись, тихим
словом говори. Но смело и строго… Как раз проймешь, струсит… Увидишь.
— То-то же.
Говорю тебе, без моего совета
слова не молви, шагу не ступи, — продолжала Фленушка. — Станешь слушаться — все хорошо будет; по-своему затеешь — и себя и его сгубишь… А уж жива быть не хочу, коли летом ты не будешь женой Алексеевой, — прибавила она, бойко притопнув ногой.
Скучно как-то стало Никифору, что давно жены не колотил. Пришел в кабак да, не
говоря худого
слова, хвать Мавру за косы. Та заголосила, ругаться зачала, сама драться лезет. Целовальник вступился.
— Не обманывай меня, Настя. Обмануть кресну мать — грех незамолимый, — внушительно
говорила Никитишна. — Скажи-ка мне правду истинную, какие у вас намедни с отцом перекоры были? То в кельи захотелось, то, гляди-кась,
слово какое махнула: «уходом»!
— Вот и живу я, кумушка, ровно божедом в скудельнице, —
говорил Иван Григорьич Захаровне. — Один как перст!
Слова не с кем перемолвить, умрешь — поплакать некому, помянуть некому.
— Правду
говорю, — молвил Патап Максимыч. — Что мне врать-то? Не продаю его тебе. Первый токарь по всему околотку. Обойди все здешние места, по всему Заволжью другого такого не сыскать. Вот перед истинным Богом — право
слово.
Маленько помолчав и окинув беглым взором сидевших в горнице, Стуколов стал
говорить тихо, истово, отчеканивая каждое
слово...
— Оно, конечно, воля Божия первей всего, — сказал старый Снежков, — однако ж все-таки нам теперь бы желательно ваше
слово услышать, по тому самому, Патап Максимыч, что ваша Настасья Патаповна оченно мне по нраву пришлась — одно
слово, распрекрасная девица, каких на свете мало живет, и паренек мой тоже
говорит, что ему невесты лучше не надо.
— Ой, ваше степенство, больно ты охоч его поминать! — вступился дядя Онуфрий. — Здесь ведь лес, зимница… У нас его не поминают! Нехорошо!.. Черного
слова не
говори… Не ровен час — пожалуй, недоброе что случится… А про каку это матку вы поминаете? — прибавил он.
— Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет?.. Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должон переделать аль недоделать… А как ты
говоришь, чтоб из артели кого в вожатые дать, того никоим образом нельзя… Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме [Суйм, или суем (однородно со
словами сонм и сейм), — мирской сход, совещанье о делах.], чтоб прогулов во всю зиму не было.
— Артель лишку не берет, — сказал дядя Онуфрий, отстраняя руку Патапа Максимыча. — Что следовало — взято, лишнего не надо… Счастливо оставаться, ваше степенство!.. Путь вам чистый, дорога скатертью!.. Да вот еще что я скажу тебе, господин купец; послушай ты меня, старика: пока лесами едешь, не
говори ты черного
слова. В степи как хочешь, а в лесу не поминай его… До беды недалече… Даром, что зима теперь, даром, что темная сила спит теперь под землей… На это не надейся!.. Хитер ведь он!..
— В одно
слово с лесником! — воскликнул Патап Максимыч. — То же самое и он
говорил.
— Ох ты, любезненькой мой! — восклицал игумен. — Какой ты, право! Уж куда тебе у нашего брата, убогого чернца, учиться. Это ты так только ради любви
говоришь… Конечно, живем под святым покровом Владычицы, нужды по милости христолюбцев, наших благодетелей, не терпим, а чтоб учиться тебе у нас хозяйствовать, это ты напрасно
слово молвил.
— Ну, ну, не серчай, —
говорил Патап Максимыч. — Не в ту силу говорено, что не верю тебе… На всякий случай, опаски ради
слово молвилось, потому дело такое — проносу не любит, надо по тайности.
— А я-то про что тебе
говорю? — сказал Колышкин, вдоль и поперек знавший своего крестного. — Про что толкую?.. С первого
слова я смекнул, что у тебя на уме… Вижу, хочет маленько поглумиться, затейное дело правским показать… Ну что ж, думаю, пущай его потешится… Другому не спущу, а крестному как не спустить?..
— А вот я тебя за такие
слова на поклоны поставлю, — вскричала мать Виринея, — да недели две, опричь черствой корки, ты у меня в келарне ничего не увидишь!.. Во святой обители про идольские басни
говорить!.. А!.. Вот постой ты у меня, непутная, погоди, дай только матушке Манефе приехать… Посидишь у меня в темном чулане, посидишь!.. Все скажу, все.
— Чего краснеть-то? — молвил отец. — Дело
говорю, нечего голову-то гнуть, что кобыла к овсу… Да если б такое дело случилось, я бы тебя со всяким моим удовольствием Масляникову отдал: одно
слово, миллионеры, опять же и по нашему согласию — значит, по Рогожскому. Это по нашему состоянию дело не последнее… Ты это должна понимать… Чего глаза-то куксишь?.. Дура!
— Про это что и
говорить, — отвечал Пантелей. — Парень — золото!.. Всем взял: и умен, и грамотей, и душа добрая… Сам я его полюбил. Вовсе не похож на других парней — худого
слова аль пустошних речей от него не услышишь: годами молод, разумом стар… Только все же, сама посуди, возможно ль так приближать его? Парень холостой, а у Патапа Максимыча дочери.
Потом зачали все в одно
слово говорить, что надо беспременно в Городец за черным попом посылать или поближе куда-нибудь за старцем каким, потому что всегдашнее желание матушки Манефы было перед кончиной принять великую схиму…
— Что ты, что ты?.. Настенька… Милая!.. Подумай, какое
слово ты молвила! —
говорил Алексей, взяв ее за руку.
— Молчи,
говорят тебе, — топнув ногой, не своим голосом крикнула Настя. — Бессовестный ты человек!.. Думаешь, плакаться буду, убиваться?.. Не на такую напал!.. Нипочем сокрушаться не стану… Слышишь — нипочем… Только вот что скажу я тебе, молодец… Коль заведется у тебя другая — разлучнице не жить… Да и тебе не корыстно будет… Помни мое
слово!
— Да полно тебе!.. Сказано нельзя, так и нельзя, — с досадой крикнула, топнув ногой, Аксинья Захаровна. — Приедет отец, просись у него, а мне и не
говори и
слов понапрасну не трать… Не пущу!
Сойдутся, раз-другой поцелуются, перекинут несколько
слов, глядь, и
говорить больше не о чем.
— Не про худо
говорю, — молвил Патап Максимыч. — Доброму
слову всякий день место… Жениха подыскал…
Нет слаще веселья, как сердечная радость — любовная сласть!..» Таково
слово Яр-Хмель
говорит.
— А плюнул, матушка, да все собрание гнилыми
словами и выругал… — сказал Василий Борисыч. — «Не вам,
говорит, мужикам, епископа судить!.. Как сметь,
говорит, ноге выше головы стать?.. На меня,
говорит, суд только на небеси да в митрополии…» Пригрозили ему жалобой митрополиту и заграничным епископам, а он на то всему собранию анафему.
— Бывает, сударыня, что церковны попы учнут мужикам
говорить, а иной раз и сам архиерей приедет да скажет: «Ваша-де вера царю не угодна…» Подумайте, каково это
слово!..
Христианами зовутся, сами только и дышат обителями, без нашего хлеба-соли давно бы с голоду перемерли, а вот какие
слова говорят!..
— Вы это только одни приятные для нас
слова говорить хотите, а сами вовсе не то думаете, — с лукавой усмешкой вступилась Фленушка. — Куда нашим девицам до Анны Сергевны, либо до Олимпиады, али до Груни келарной в Анфисиной обители!
— А надо еще и на
словах с матерями
говорить? — спросила Фленушка.
— А ты молчи да слушай, что люди старей тебя
говорят, — перебил Патап Максимыч. — Перво-наперво обещанье держи, единым
словом не смей никому заикнуться… Слышишь?
Ни
слова не
говоря, до земли поклонился он Патапу Максимычу.
— И по мочалу и по лубу, — молвил Алексей, смущаясь от новой лжи, отцу сказанной. Никогда ему даже на ум не вспадало
говорить отцу неправду или что скрывать от родителей… А теперь вот дошло до чего — что ни
слово, то ложь!.. Жутко стало Алексею.
Потому пустых
слов не должон ты
говорить…
Но вот окидывает он глазами — сидят все люди почтенные, ведут речи степенные, гнилого
слова не сходит с их языка: о торговых делах
говорят, о ценах на перевозку кладей, о волжских мелях и перекатах.
—
Говорил я ему намедни, — продолжал Колышкин, — да в печалях мои
слова мимо ушей он пустил.
Слушает Алексей разговор их… Ни
слова не может понять.
Говорили по-английски.
И русскими
словами говорит Андрей Иваныч, а не понять Алексею. С недоуменьем взглянул он на Колышкина.
— Двадцать тысяч тут же вручил, не
говоря худого
слова, — ответил торговец. — Задатку, значит. Достальные здесь после сдачи договорился получить чистоганом враз. Так и условие писано — на семидневный срок.
— То-то, губернаторша, смотри! —
говорили девки, веря
словам ее. В голову никому прийти не могло, чтоб, опричь солдаток, вздумал кто гулять с мирским захребетником.