Неточные совпадения
Была своя красильня посуду красить, на пять печей; чуть
не круглый год
дело делала.
Венчанье у раскольничьего попа поди еще доказывай, а в церкви хотя
не по-старому венчаны, хоть
не по́солонь вкруг налоя вожены, да
дело выходит
не в пример крепче: повенчанного в великороссийской с женой
не развенчаешь, хоть что хочешь
делай.
— Стану глядеть, Максимыч, — отвечала Аксинья. — Как
не смотреть за молодыми девицами! Только, по моему глупому разуму, напрасно ты про Настю думаешь, чтоб она такое
дело сделала… Скор ты больно на речи-то, Максимыч!.. Давеча девку насмерть напугал. А с испугу мало ль какое слово иной раз сорвется. По глупости, спросту сказала.
— Как отцу сказано, так и
сделаем, — «уходом», — отвечала Фленушка. — Это уж моих рук
дело, слушайся только меня да
не мешай. Ты вот что
делай: приедет жених,
не прячься,
не бегай, говори с ним, как водится, да словечко как-нибудь и вверни, что я, мол, в скитах выросла, из детства, мол, желание возымела Богу послужить, черну рясу надеть… А потом просись у отца на лето к нам в обитель гостить,
не то матушку Манефу упроси, чтоб она оставила у вас меня. Это еще лучше будет.
Много и горько плакала мать над дочерью,
не коря ее,
не браня,
не попрекая. Молча лила она тихие, но жгучие слезы, прижав к груди своей победную голову Матренушки… Что
делать?..
Дело непоправимое!..
— Да где ж мне ее взять, сосну-то? Ведь
не спрятал я ее. Что ж мне
делать, коли нет ее, — жалобно голосил работник. — Разве я тому
делу причинен? Дорога одна была, ни единого сворота.
— Бог милостив, — промолвил паломник. — И
не из таких напастей Господь людей выносит…
Не суетись, Патап Максимыч, — надо
дело ладом
делать. Сам я глядел на дорогу: тропа одна, поворотов, как мы от паленой с верхушки сосны отъехали, в самом
деле ни единого
не было. Может, на эту зиму лесники ину тропу пробили,
не прошлогоднюю. Это и в сибирских тайгах зачастую бывает…
Не бойся — со мной матка есть, она на путь выведет.
Не бойся, говорю я тебе.
— Скликнуть артель
не мудреное
дело, только
не знаю, как это
сделать, потому что такого
дела у нас николи
не бывало. Боле тридцати годов с топором хожу, а никогда того
не бывало, чтоб из артели кого на сторону брали, — рассуждал дядя Онуфрий.
— У меня в городу дружок есть, барин, по всякой науке человек дошлый, — сказал он. — Сем-ка я съезжу к нему с этим песком да покучусь ему испробовать, можно ль из него золото
сделать… Если выйдет из него заправское золото — ничего
не пожалею, что есть добра, все в оборот пущу… А до той поры, гневись,
не гневись, Яким Прохорыч, к вашему
делу не приступлю, потому что оно покаместь для меня потемки… Да!
— Ах ты, любезненькой мой!.. Что же нам делать-то? — отвечал игумен. —
Дело наше заглазное. Кто знает, много ль у них золота из пуда выходит?.. Как поверить?.. Что дадут, и за то спаси их Христос, Царь Небесный… А вот как бы нам с тобой да настоящие промысла завести, да дело-то бы
делать не тайком, а с ведома начальства, куда бы много пользы получили… Может статься,
не одну бы сотню пудов чистого золота каждый год получали…
В работные кельи зашли, там на монастырский обиход всякое
дело делают: в одной келье столярничают и точат, в другой бондарь работает, в третьей слесарня устроена, в четвертой иконописцы пишут, а там пекарня, за ней квасная. В стороне кузница поставлена. И везде кипит безустанная работа на обительскую потребу, а иное что и на продажу… Еще была мастерская у отца Михаила, только он ее
не показал.
— Живет у меня молодой парень, на все
дела руки у него золотые, — спокойным голосом продолжал Патап Максимыч. — Приказчиком его
сделал по токарням, отчасти по хозяйству. Больно приглянулся он мне — башка разумная. А я стар становлюсь, сыновьями Господь
не благословил, помощников нет, вот и хочу я этому самому приказчику
не вдруг, а так, знаешь, исподволь, помаленько домовое хозяйство на руки сдать… А там что Бог даст…
Но чужое добро впрок нейдет: салом на бирже большие
дела делал, но прогорел, сам умер в недостатках, дети чуть
не по миру ходили.
Тихо, спокойно потекла жизнь Марьи Гавриловны, заживали помаленьку сердечные раны ее, время забвеньем крыло минувшие страданья. Но вместе с тем какая-то новая, небывалая,
не испытанная дотоле тоска с каждым
днем росла в тайнике души ее… Что-то недоставало Марье Гавриловне, а чего — и сама понять
не могла, все как-то скучно, невесело… Ни степенные речи Манефы, ни резвые шалости Фленушки, ни разговоры с Настей, которую очень полюбила Марья Гавриловна, ничто
не удовлетворяло… Куда деваться?.. Что
делать?
— Взял человечка, да
не знаю, выйдет ли толк, — отвечала Манефа. — Парень, сказывают, по ихним
делам искусный, да молод больно… И то мне за диковинку, что братец так скоро решился приказчиком его
сделать. По всяким
делам, по домашним ли, по торговым ли, кажись, он у нас
не торопыга, а тут его ровно шилом кольнуло, прости Господи, сразу решил… Какую-нибудь неделю выжил у него парень в работниках, вдруг как нежданный карась в вершу попал… Приказчиком!..
— Значит, Настенька
не дает из себя
делать, что другие хотят? — молвила Марья Гавриловна. Потом помолчала немного, с минуту посидела, склоня голову на руку, и, быстро подняв ее, молвила: —
Не худое
дело, матушка. Сами говорите: девица она умная, добрая — и, как я ее понимаю, на правде стоит, лжи, лицемерия капли в ней нет.
— Ничего
не сделает, — подхватила Фленушка. — Так подстроим, что пикнуть ему будет нельзя. Сказано: жива быть
не хочу, коль этого
дела не состряпаю. Значит, так и будет.
Две заботы у ней: первая забота, чтоб Алексей без нужного
дела не слонялся пó дому и отнюдь бы
не ходил в верхние горницы, другая забота —
не придумает, что
делать с братцем любезным…
— Выгодное
дело!.. Выгодное
дело!.. — говорил, покачивая головой, старик. — Да за это выгодное
дело в прежни годы, при старых царях, горячим оловом горла заливали… Ноне хоша того
не делают, а все ж
не бархатом спину на площади гладят…
— Посмотрю я на тебя, Настасья, ровно тебе
не мил стал отцовский дом. Чуть
не с самого первого
дня, как воротилась ты из обители, ходишь, как в воду опущенная, и все ты
делаешь рывком да с сердцем… А только молвил отец: «В Комаров ехать» — ног под собой
не чуешь… Спасибо, доченька, спасибо!..
Не чаяла от тебя!..
Василий Борисыч хватил какой-то девятисильной [Девятисильною зовут настойку на траве девясиле.] и откромсал добрый ломоть паюсной икры. За девичьими гулянками да за пением Божественных псальм совсем забыл он, что в тот
день путем
не обедал. К вечеру пронял голод московского посланника.
Сделал Василий Борисыч честь донскому балыку,
не отказал в ней ветлужским груздям и вятским рыжикам, ни другому, что доброго перед ним гостеприимной игуменьей было наставлено.
—
Не до них мне теперь, — перебил его Патап Максимыч. —
Делай, как прежде.
Дня через два сам за
дело примусь.
— Как
не сделают? — возразила Марья Гавриловна. — Про Иргиз поминали вы, а в Казани я знаю купчиху одну, Замошникова пó муже была. Овдовевши, что мое же
дело, поехала она на Иргиз погостить. Там в Покровском монастыре игуменья, матушка Надежда, коли слыхали, теткой доводилась ей…
— Право,
не знаю, матушка, что и сказать вам на́ это, — ответил Василий Борисыч. — Больно бы пора уж мне в Москву-то. Там тоже на Петров
день собрание думали
делать… Поди, чать, заждались меня. Шутка ли! Больше десяти недель, как и́з дому выехал.
— Нечего
делать, — пожав плечами, ответил Василий Борисыч и будто случайно кинул задорный взор на Устинью Московку. А у той во время разговора московского посла с игуменьей лицо
не раз багрецом подергивало. Чтобы скрыть смущенье, то и
дело наклонялась она над скамьей, поставленной у перегородки, и мешкотно поправляла съехавшие с места полавошники.
Сам бы, пожалуй, к хорошему месту тотчас же тебя и пристроил, потому что вижу — голова ты с мозгом, никакое
дело из рук у тебя
не валится, это я от самого Патапа Максимыча
не один раз слыхал, — только сам посуди, умная голова, могу ли я для тебя это
сделать, коли у вас что-нибудь вышло с Патапом Максимычем?
Наконец все мужики были отпущены, но писарь все-таки
не вдруг допустил до себя Алексея. Больно уж хотелось ему поломаться. Взял какие-то бумаги, глядит в них, перелистывает,
дело, дескать,
делаю, мешать мне теперь никто
не моги, а ты, друг любезный, постой, подожди, переминайся с ноги на ногу… И то у Морковкина на уме было:
не вышло б передряги за то, что накануне сманил он к себе Наталью с грибовной гулянки… Сидит, ломает голову — какая б нужда Алешку в приказ привела.
— Знаю, парень, знаю… Патап Максимыч все до тонкости мне рассказывал, — молвил Михайло Васильич. — А ты умно тогда
сделал, что оглобли-то поворотил.
Не ровен час, голубчик, попал бы в скит, и тебе бы тогда, пожалуй, да и нам с тобой на калачи досталось… Ты смотри про это
дело никому
не сказывай… Покаместь суд
не кончился, нишкни да помалкивай.
— За этим
дело не станет, завтра ж облечем тебя в ангельский образ…» Что тут
делать?..
— Известно как, — ответил Василий Борисыч. — Червончики да карбованцы и в Неметчине свое
дело делают. Вы думаете, в чужих-то краях взяток
не берут? Почище наших лупят… Да… Только слава одна, что немцы честный народ, а по правде сказать, хуже наших становых… Право слово… Перед Богом —
не лгу.
— Этого я
не говорил, Патап Максимыч, — возразил Василий Борисыч. — Как же можно сказать, что бес все
делает?.. Добра никогда он творити
не может и правды такожде… Где зло, где неправда, там уж, конечно,
дело не наше, его.
— Пустых речей говорить тебе
не приходится, — отрезал тысячник. —
Не со вчерашнего
дня хлеб-соль водим. Знаешь мой обычай — задурят гости да вздумают супротив хозяйского хотенья со двора долой, найдется у меня запор на ворота… И рад бы полетел, да крылья подпешены [Подпешить —
сделать птицу пешею посредством обрезки крыльев.]. Попусту разговаривать нечего: сиди да гости, а насчет отъезда из головы выкинь.
— Да толком же я говорю:
не могу того
сделать, — чуть
не со слезами ответил Василий Борисыч. — Заводить торговое
дело никогда у меня на уме
не бывало, во снях даже
не снилось… Помилуйте!..
— Ох, уж и Никита-то Васильич твои же речи мне отписывает, — горько вздохнула Манефа. — И он пишет, что много старания Громовы прилагали, два раза обедами самых набольших генералов кормили, праздник особенный на даче им
делали, а ни в чем успеха
не получили. Все, говорят, для вас рады
сделать, а насчет этого
дела и
не просите, такой, дескать, строгий о староверах указ вышел, что теперь никакой министр
не посмеет ни самой малой ослабы попустить…
А Марья Гавриловна
не забывала добра, что
сделала ей Манефа во
дни житейских невзгод, твердо помнила, что старушка внесла мир в истерзанную ее душу, умела заживить сердечные ее раны.
Скоро этого
дела сделать никак невозможно, а если три недели еще пропустить, так этих проклятых неустоек да простоев столько накопится, что, пожалуй, и пароход-от
не будет стоить того…
— Что ж нам
делать?.. Что ж нам делать-то?.. — тосковала Марья Гавриловна. — Алеша, хоть мы с тобой пока и
не венчаны, а все ж ведь ты голова… Подумай, помоги — твое ведь… Где мне, глупой бабенке, знать да
делать такие
дела?.. Где мне было им научиться?..
— А насчет того, что на пристани собачатся, тут уж
делать нечего, надо потерпеть, — сказал маклер. — По времени все обойдется, а на первый раз надо потерпеть. Главное
дело,
не горячитесь,
делайте дело, будто
не слышите их. Погомонят, погомонят — разойдутся… А приемку начинайте по́д вечер, часу в пятом либо в шестом, — тогда на пристани мало народу бывает, а иной
день и вовсе нет никого… Да еще бы я вам советовал, коль
не во гнев будет вам меня выслушать…
—
Не в одеже
дело, милый ты мой, а в душе, — сказала она, ласкаясь к нему. — Люби только меня,
не разлюбливай, во всем другом
делай, как знаешь.
На ту пору у Колышкина из посторонних никого
не было. Как только сказали ему о приходе Алексея, тотчас велел он позвать его, чтоб с глазу на глаз пожурить хорошенько: «Так, дескать, добрые люди
не делают, столь долго ждать себя
не заставляют…» А затем объявить, что «Успех»
не мог его дождаться, убежал с кладью до Рыбинска, но это
не беда: для любимца Патапа Максимыча у него на другом пароходе место готово, хоть тем же
днем поступай.
—
Не про деньги говорю, про родительское благословенье, — горячо заговорил Сергей Андреич. — Аль забыл, что благословенье отчее домы чад утверждает, аль
не помнишь, коль хулен оставивый отца и на сколь проклят от Господа раздражаяй матерь свою?.. Нехорошо, Алексей Трифоныч, — нехорошо!.. Бог покарает тебя!.. Мое
дело сторона, а стерпеть
не могу, говорю тебе по любви, по правде: нехорошо
делаешь, больно нехорошо.
— Ох, искушение! — молвил под нос себе Василий Борисыч… Нечего
делать, надобно на зов идти,
не судьба в Петров
день на девиц любоваться.
— Зачем до смерти в гроб ложиться? — сказал Патап Максимыч. — Ты вот что, наплюй на Москву-то,
не езди туда… Чего
не видал?.. Оставайся лучше у нас, зачнем поскорей на Горах
дела делать… Помнишь, про что говорили?
— Поезжай с Богом, матушка, поезжай, — сказала Манефа. — Управляйся с Божьей помощью, авось успеешь… И другим матерям посоветуй! Да потише бы
дело вели,
не огласилось бы.
Не то до всего докопаются. Зря станете
делать, недолго и сторонних в ответ привести.
Не всем советуй, надежным только… Главное
дело, было б шито да крыто… А как Царица Небесная поможет тебе управиться, отпиши поподробнее.
Неужто во столько времени ваши московские
не могли изобрать времени, чтоб о столь великом
деле во всей подробности известными
сделать нас?..
— Мир во зле лежит, и всяк человек есть ложь, — она молвила. — Что
делать, Дунюшка?
Не нами началось, милая,
не нами и кончится. Надо терпеть. Такова уж людская судьба!
Дело говорил тебе Марко Данилыч, что ты молоденька еще,
не уходилась. Молодой-то умок, Дунюшка, что молодая брага — бродит. Погоди, поживешь на свете, притерпишься.
— Так-то оно так, — сказала Манефа. — Да как же это
сделать?
Не к Рассохиным же его… Больно уж там пьяно́ — матушка-то Досифея с Петрова
дня опять закурила… Разговелась, сердечная!.. Невозможно к ней Василья Борисыча!.. Оскорбится.
— А, нет,
не говорите!..
Не говорите этого!.. — сказал отец Родион. — В добром
деле не должно раскаиваться… Нет, уж вы их привозите… Уж
сделайте такое ваше одолжение!.. Параскевой, кажись, невесту-то звать. Старшая-то Анастасия была, да померла у пса смердящего!..
—
Не сделает этого Залетов, — молвил Патап Максимыч. — Знаю я Антипу Гаврилыча: до денег жаден, а на такое
дело не пойдет.
— Где сегодня уехать! Как возможно! — ответил Феклист Митрич. — Хоша у нее по судам все подмазано, а секретарь Алексей Сергеич по ее желанью
сделает все, чего она ни захочет, только в один
день совершить купчую все-таки нельзя же… Завтра,
не то и послезавтра здесь пробудут. Повидаться, что ли, желательно?.. Так она у Полуехта Семеныча пристает — вон наискосок-от домик стоит…