Неточные совпадения
Вся деревня сбежится смотреть,
как молодые, поклонясь в землю, лежат, не шелохнувшись, ниц
перед отцом,
перед матерью, выпрашивая прощенья, а отец с матерью ругают их ругательски и клянут, и ногами в головы пихают, а после
того и колотить примутся: отец плетью, мать сковородником.
Хотя Фленушка только о
том Насте и твердила, что приведет к ней Алексея, но речам ее Настя веры не давала, думала, что шутит она… И вдруг
перед ней,
как из земли вырос, — стоит Алексей.
— Слушай, тятя, что я скажу, — быстро подняв голову, молвила Груня с такой твердостью, что Патап Максимыч, слегка отшатнувшись, зорко поглядел ей в глаза и не узнал богоданной дочки своей. Новый человек
перед ним говорил. — Давно я о
том думала, — продолжала Груня, — еще махонькою была, и тогда уж думала:
как ты меня призрел, так и мне надо сирот призирать. Этим только и могу я Богу воздать…
Как думаешь ты, тятя?.. А?..
Как Никитишна ни спорила, сколько ни говорила, что не следует готовить к чаю этого стола, что у хороших людей так не водится, Патап Максимыч настоял на своем, убеждая куму-повариху
тем, что «ведь не губернатор в гости к нему едет, будут люди свои, старозаветные, такие, что
перед чайком от настоечки никогда не прочь».
— Ну-ка, куманек,
перед чайком-то хватим по рюмочке, — сказал Патап Максимыч, подводя к столу Ивана Григорьича. —
Какой хочешь? Вот зверобойная, вот полынная, а вот трифоль, а
то не хочешь ли сорокатравчатой, что от сорока недугов целит?
— Не в кабаке, чай, будет, не
перед стойкой, — отвечал Патап Максимыч. — Напиться не дам. А
то, право, не ладно,
как Снежковы после проведают, что в самое
то время,
как они у нас пировали, родной дядя на запоре в подклете, ровно
какой арестант, сидел. Так ли, кум, говорю? — прибавил Чапурин, обращаясь к Ивану Григорьичу.
У него, что у отца,
то же на уме было: похвалиться
перед будущим тестем: вот, дескать, с
какими людьми мы знаемся, а вы, дескать, сиволапые, живучи в захолустье, понятия не имеете,
как хорошие люди в столицах живут.
Артелями в лесах больше работают: человек по десяти, по двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют им на Покров задатки, а расчет дают
перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется начистоту… Зато уж чужой человек к артели в лапы не попадайся: не помилует, оберет
как липочку и в грех
того не поставит.
Дядя Онуфрий меж
тем оделся
как следует, умылся,
то есть размазал водой по лицу копоть, торопливо помолился
перед медным образком, поставленным в переднем углу, и подбросил в тепленку еще немного сухого корневища [Часть дерева между корнем и стволом или комлем.].
— Да
как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет?..
Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один
перед другим ни на макову росинку не должон переделать аль недоделать… А
как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые дать,
того никоим образом нельзя…
Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме [Суйм, или суем (однородно со словами сонм и сейм), — мирской сход, совещанье о делах.], чтоб прогулов во всю зиму не было.
На лавках лежали веники, стояли медные луженые тазы со щелоком и взбитым мылом, а рядом с ними большие туеса [Бурак, сделанный из бересты, с тугою деревянною крышкой.], налитые подогретым на мяте квасом для окачивания
перед тем,
как лезть на полок.
— Надежный человек, — молвил Патап Максимыч. — А говорю это тебе, отче, к
тому, что если, Бог даст, уверюсь в нашем деле, так я этого самого Алексея к тебе с известьем пришлю. Он про это дело знает,
перед ним не таись. А
как будет он у тебя в монастыре, покажи ты ему все свое хозяйство, поучи парня-то… И ему пригодится, и мне на пользу будет.
Сам стал красноярского парня разыскивать, а
тот как лист
перед травой.
За несколько дней
перед тем Залетов,
как водится, сделал сговор на своей квартире.
Свадьбу сыграли.
Перед тем Макар Тихоныч послал сына в Урюпинскую на ярмарку, Маша так и не свиделась с ним. Старый приказчик, приставленный Масляниковым к сыну, с Урюпинской повез его в Тифлис, оттоль на Крещенскую в Харьков, из Харькова в Ирбит, из Ирбита в Симбирск на Сборную. Так дело и протянулось до Пасхи. На возвратном пути Евграф Макарыч где-то захворал и помер. Болтали, будто руки на себя наложил, болтали, что опился с горя. Бог его знает,
как на самом деле было.
Только и жила, бедная, памятью о милом сердцу да о
тех немногих,
как сон пролетевших, днях сердечного счастья, что выпали на ее долю
перед свадьбой.
Войдя в комнату, Манефа уставно перекрестилась
перед иконами, поздоровалась с Марьей Гавриловной, а
та,
как следует по чину обительскому, сотворила
перед нею два обычных «метания».
— Слава Богу, — отвечала Манефа, — дела у братца, кажись, хорошо идут. Поставку новую взял на горянщину, надеется хорошие барыши получить, только не знает,
как к сроку поспеть. Много ли времени до весны осталось, а работников мало, новых взять негде. Принанял кой-кого, да не знает, управится ли… К
тому ж
перед самым Рождеством горем Бог его посетил.
У Алексея свои думы. Золотой песок не сходит с ума. «Денег, денег, казны золотой! — думает он про себя. — Богатому везде ширь да гладь, чего захочет, все
перед ним само выкладáется. Ино дело бедному… Ему только на ум
какое дело вспадет, и
то страшно покажется, а богатый тешь свое хотенье — золотым молотом он и железны ворота прокует. Тугая мошна не говорит, а чудеса творит — крякни да денежкой брякни, все тебе поклонится, все по-твоему сделается».
Дивом казалось ей, понять не могла,
как это она вдруг с Алексеем поладила. В самое
то время,
как сердце в ней раскипелось, когда гневом так и рвало душу ее, вдруг ни с
того ни с сего помирились, ровно допрежь
того и ссоры никакой не бывало… Увидала слезы, услыхала рыданья — воском растаяла. Не видывала до
той поры она, ни от кого даже не слыхивала, чтоб парни
перед девицами плакали, — а этот…
— Худых дел у меня не затеяно, — отвечал Алексей, — а тайных дум, тайных страхов довольно… Что тебе поведаю, — продолжал он, становясь
перед Пантелеем, — никто доселе не знает. Не говаривал я про свои тайные страхи ни попу на духу, ни отцу с матерью, ни другу, ни брату, ни родной сестре… Тебе все скажу…
Как на ладонке раскрою… Разговори ты меня, Пантелей Прохорыч, научи меня, пособи горю великому. Ты много на свете живешь, много видал, еще больше
того от людей слыхал… Исцели мою скорбь душевную.
— Почитаючи тебя заместо отца, за твою ко мне доброту и за пользительные слова твои всю правду,
как есть
перед Господом, открою тебе, — медленно заговорил вконец смутившийся Алексей, — так точно, по этому самому делу, по золоту
то есть, поехали они на Ветлугу.
Такой же
перед ним стоит,
как в
тот день, когда Алексей пришел рядиться. Так же светел ликом, таким же добром глаза у него светятся и кажутся Алексею очами родительскими… Так же любовно, так же заботно глядят на него. Но опять слышится Алексею, шепчет кто-то незнакомый: «От сего человека погибель твоя». «Вихорево гнездо» не помогло…
— Так вы и в Белой Кринице побывали!.. Вот
как!.. — молвила Манефа, прочитав письма. — Петр Спиридоныч пишет, что вы многое мне на словах перескажете… Рада вас слушать, Василий Борисыч… Побеседуем, а теперь покаместь
перед чайком-то… настоечки рюмочку, не
то мадерки не прикажете ли?.. Покорно прошу…
Но по мере
того как забвенье крыло горечь былого, бледней и туманней представлялся
перед нею милый образ.
Перед смертью только очнулась, и уж
как же она, голубушка, прощалась со всеми — камень, кажись, и
тот бы растаял.
— Все, — внушительно подтвердил Пантелей. — Только людских грехов
перед покойником покрыть она не может… Кто
какое зло покойнику сделал,
тому до покаянья грех не прощен… Ох, Алексеюшка! Нет ничего лютей,
как злобу к людям иметь… Каково будет на
тот свет-то нести ее!.. Тяжела ноша, ух
как тяжела!..
На Покров у Лохматого лошадей угнали, на Казанскую в клети́ все до нитки обворовали. Тут Карп Алексеич был неповинен. В
том разве вина его состояла, что
перед тем незадолго двух воров в приказ приводили, и писарь,
как водится, обругав их, примолвил десятскому...
Голодного накорми, слабому пособи, неразумного научи,
как добро наживать трудом праведным, нет
тех дел святее
перед Господом и
перед людьми…
— А
то как же? — ответила знахарка. — Без креста, без молитвы ступить нельзя!.. Когда травы сбираешь, корни копаешь — от Господа дары принимаешь… Он сам тут невидимо
перед тобой стоит и ангелам велит помогать тебе… Велика тайна в
том деле, красавица!.. Тут не суетное и ложное — доброе, полезное творится, — Богу во славу, Божьему народу во здравие, от лютых скорбей во спасение.
— Принимают, — отрывисто ответил придверник, зорко оглядывая Алексея и вспоминая,
как недели две
перед тем он, одетый попросту, робко спрашивал у него про Сергея Андреича.
— А на другой день после
того,
как гость-от от нее уехал, за конями-то, знаешь, глядим мы, пошла она, этак
перед самыми вечернями, разгуляться за околицу…
— Да, да, — качая головой, согласилась мать Таисея. — Подымался Пугач на десятом году после
того,
как Иргиз зачался, а Иргиз восемьдесят годов стоял, да вот уже его разоренью пятнадцатый год пошел. Значит, теперь Пугачу восемьдесят пять лет, да если прадедушке твоему о
ту пору хоть двадцать лет от роду было, так всего жития его выйдет сто пять годов… Да… По нонешним временам мало таких долговечных людей… Что ж,
как он
перед кончиной-то?.. Прощался ли с вами?.. Дóпустил ли родных до себя?
—
Как же, матушка, со всеми простился, — ответил Петр Степаныч. — И со сродниками, и с приказчиками, и со всеми другими домашними, которы на
ту пору тут прилучились. Всех к себе велел позвать и каждого благословлял, а
как кого зовут, дядюшка подсказывал ему. Чуть не всех он тут впервые увидел… Меня хоть взять —
перед Рождеством двадцать седьмой мне пошел, а прадедушку чуть-чуть помню, когда еще он в затвор-от не уходил.
Хоть давно знала, что грозного гостя скитам не миновать; но когда опасность еще далека, она не страшна так,
как в
то время, когда
перед лицом прямо станет…
Вечерком по холодку Патап Максимыч с Аксиньей Захаровной и кум Иван Григорьич с Груней по домам поехали.
Перед тем Манефа, вняв неотступным просьбам Фленушки, упросила брата оставить Парашу погостить у нее еще хоть с недельку, покаместь он с Аксиньей Захаровной будет гостить у головы, спрыскивать его позументы. Патап Максимыч долго не соглашался, но потом позволил дочери остаться в Комарове, с
тем, однако, чтоб Манефа ее ни под
каким видом в Шарпан с собой не брала.
Ни о чем не думая, ни о чем не помышляя, сам после не помнил,
как сошел Василий Борисыч с игуменьина крыльца. Тихонько, чуть слышно, останавливаясь на каждом шагу, прошел он к часовне и сел на широких ступенях паперти. Все уже спало в обители, лишь в работницкой избе на конном дворе светился огонек да в келейных стаях там и сям мерцали лампадки.
То обительские трудники, убрав коней и задав им корму, сидели за ужином, да благочестивые матери, стоя
перед иконами, справляли келейное правило.
— Так
как же, сударыня Марья Гавриловна, насчет
того векселька мы с вами покончим?.. Срок послезавтра, а вот
перед Богом, денег теперь у меня в сборе нет… Все это время крепко на ваше слово надеялся, что на два месяца отсрочку дадите.