Неточные совпадения
Как кумач красная, Настя молчала. На
глазах слезы выступили, и дрожь ее схватывала.
Настя тяжело дышала, но крепилась, молчала. Не могла, однако,
слез сдержать, — так и полились они по щекам ее. Утерла
глаза Настя передником и прижалась к плечу Фленушки.
Не отвечала Настя. То в жар, то в озноб кидало ее, на
глазах слезы выступили.
Ох ты, Настя, девка красна.
Не рони
слезы напрасно,
Слезы ронишь —
глаза портишь,
Мила дружка отворотишь,
Отворотится — забудет,
Ину девицу полюбит.
Настя, потупившись, перебирала руками конец передника, лицо у нее так и горело, грудь трепетно поднималась. Едва переводила она дыханье, и хоть на душе стало светлее и радостней, а все что-то боязно было ей,
слезы к
глазам подступали.
— Так и сказала. «Уходом», говорит, уйду, — продолжал Патап Максимыч. — Да посмотрела бы ты на нее в ту пору, кумушка. Диву дался, сначала не знал, как и говорить с ней. Гордая передо мной такая стоит, голову кверху,
слез и в заводе нет, говорит как режет, а
глаза как уголья, так и горят.
Крепко сжимал Алексей в объятиях девушку. Настя как-то странно смеялась, а у самой
слезы выступали на томных
глазах. В сладкой сердечной истоме она едва себя помнила. Алексей шептал свои мольбы, склоняясь к ней…
И, склонив голову на руку, тяжким вздохом вздохнул Иван Григорьич.
Слезы в
глазах засверкали.
Долго толковали про бедовую участь Ивана Григорьича. Он уехал, Аксинья Захаровна по хозяйству вышла за чем-то. Груня стояла у окна и задумчиво обрывала поблекшие листья розанели. На
глазах у ней
слезы. Патап Максимыч заметил их, подошел к Груне и спросил ласково...
С минуту продолжалась пытка Никифора. Даже пот его прошиб,
слеза в
глазу блеснула. Патап Максимыч дело решил.
— Сквернится? — грустно, чуть не со
слезами на
глазах спросила Аксинья Захаровна.
За ним таким же способом
слез паломник Стуколов, потом молчаливый купец Дюков, за ними два работника. Не вдруг прокашлялись наезжие гости, глотнувши дыма. Присев на полу, едва переводили они дух и протирали поневоле плакавшие
глаза.
Бабы отирали
слезы, мужики гладили бороды, ребятишки, выставленные вперед, разинув рот, удивленными
глазами смотрели на игуменью и на сидевших вокруг нее инокинь.
Замолк Евграф Макарыч, опустил голову,
слезы на
глазах у него выступили. Но не смел супротив родителя словечка промолвить. Целу ночь он не спал, горюя о судьбе своей, и на разные лады передумывал, как бы ему устроить, чтоб отец его узнал Залетовых, чтобы Маша ему понравилась и согласился бы он на их свадьбу. Но ничего придумать не мог. Одолела тоска, хоть руки наложить, так в ту же пору.
Слова Марьи Гавриловны болезненно отдались в самом глубоком тайнике Манефина сердца. Вспомнились ей затейливые речи Якимушки, свиданья в лесочке и кулаки разъяренного родителя… Вспомнился и паломник, бродящий по белý свету… Взглянула игуменья на вошедшую Фленушку, и
слезы заискрились на
глазах ее.
Слеза блеснула на
глазах Патапа Максимыча.
Патап Максимыч поднял голову. Лицо его было ясно, радостно, а на
глазах сверкала
слеза. Не то грусть, не то сердечная забота виднелась на крутом высоком челе его.
То суетится Настя, то сядет на место, задумается, и насилу могут ее докликаться. То весело защебечет, ровно выпущенная из неволи птичка, то вдруг ни с того ни с сего взор ее затуманится, и на
глаза слеза навернется.
Опять споткнулась бедная…
Слезы даже на
глазах у ней выступили.
— Плачь, а ты, крестный, плачь, не крепись,
слез не жалей — легче на сердце будет, — говорил ему Колышкин… А у самого
глаза тоже полнехоньки
слез.
Только половина светлицы была видна ему. На месте Настиной кровати стоит крытый белой скатертью стол, а на нем в золотых окладах иконы с зажженными перед ними свечами и лампадами. На окне любимые цветочки Настины, возле пяльцы с неконченной работой… О! у этих самых пялец, на этом самом месте стоял он когда-то робкий и несмелый, а она, закрыв
глаза передником, плакала сладкими
слезами первой любви… На этом самом месте впервые она поцеловала его. Тоскливо заныло сердце у Алексея.
«А где стол стоит, тут померла она, — думалось ему, — тут-то в последний час свой молила она за меня». И умилилось сердце его, а на
глазах слеза жалости выступила… Добрая мысль его осенила — вздумалось ему на том месте положить семипоклонный начал за упокой Насти.
— Подобает, матушка… Вскоре подобает, — глубоко вздохнув, промолвил и Василий Борисыч, вскинув, однако, исподтишка
глазами на Устинью, у которой обильные
слезы выступили от Таифина чтения и от речей игуменьи…
Минуты через три мать Виринея, отирая обильно выступившие на
глазах ее
слезы, обратилась к игуменье...
Горько показалось это старушке,
слезы у ней на
глазах даже выступили…
И закипела злость в душе Алексеевой. Злость на Марью Гавриловну, так недавно еще царившую над его думами, над его помыслами. Но, злобясь на коварную вдову, только вспомнит про очи ее соколиные, про брови ее соболиные, про высокую грудь лебединую, про стан высокий да стройный, что твоя сосенка, так и осыплет его мурашками, трепетно забьется горячее сердце, замрет — и незваные
слезы на
глаза запросятся.
И видели они, что возле Настиной могилки, понурив голову и роняя
слезы, сидит дядя Никифор. То был уж не вечно пьяный, буйный, оборванный Микешка Волк, но тихий, молчаливый горюн, каждый Божий день молившийся и плакавший над племянницыной могилой. Исхудал он, пожелтел, голову седина пробивать стала, но
глаза у него были не прежние мутные — умом, тоской, благодушьем светились. Когда вокруг могилы стали набираться званые и незваные поминальщики, тихо отошел он в сторонку.
И ни с того ни с сего бросилась целовать ее. Смеется, как дитя, веселится, а у самой
слезы на
глазах. Надивиться не может Таня внезапной перемене своей «сударыни».
— Ну, этого уж не будет! — ровно встрепенувшись, молвила Марья Гавриловна. — Ни за что на свете! Пока не обвенчаны, шагу на улицу не ступлю,
глаз не покажу никому… Тяжело ведь мне, Алешенька, — припадая на плечо к милому, тихо, со
слезами она примолвила. — Сам посуди, как мы живем с тобой!.. Ведь эта жизнь совсем истомила меня… Может, ни единой ноченьки не провожу без
слез… Стыдно на людей-то смотреть.
Слезы даже выступили на
глазах у Василья Борисыча.
Искрились
слезы в
глазах старицы.
Вдруг под общий смех опрометью влетела Устинья Московка. Лицо бледное, головной платок набок, сама растрепанная,
глаза красные,
слезы в три ручья… С визгом и воплем подбежала к кровати, ринулась на постель и разразилась рыданьями… Все обступили ее, с участием расспрашивали, но, уткнувши голову в подушку, она ничему не внимала… Догадалась Фленушка, с чего Устинья убивается, но не сказала ни слова, хоть не меньше других вкруг нее суетилась.
— Сама тех же мыслей держусь, — молвила Дуня. — Что красота! С лица ведь не воду пить. Богатства, слава Богу, и своего за
глаза будет; да и что богатство? Сама не видела, а люди говорят, что через золото
слезы текут… Но как человека-то узнать — добрый ли он, любит ли правду? Женихи-то ведь, слышь, лукавы живут — тихим, кротким, рассудливым всякий покажется, а после венца станет иным. Вот что мне боязно…
— Ах она, бесстыдная!.. Ах она, безумная!.. Глякось, какое дело сделала!.. Убила ведь она матушку Манефу!.. Без ножа зарезала! При ее-то хилом здоровьице, да вдруг такое горе!.. — горько воскликнула Аксинья Захаровна, и
слезы показались в
глазах ее.