Неточные совпадения
Через Потемкина выпросил Андрей Родивоныч дозволенье гусаров при себе держать. Семнадцать человек их
было, ростом каждый чуть не в сажень, за старшого
был у них польский полонянник, конфедерат Язвинский. И те гусары зá пояс заткнули удáлую вольницу, что исстари разбои держала в лесах Муромских. Барыню ль какую, барышню, поповну, купецкую дочку выкрасть да к Андрею Родивонычу предоставить — их
взять. И тех гусаров все боялись пуще огня, пуще полымя.
— А в позапрошлом году, помните, как на Троицу по «Общей минеи» стала
было службу справлять да из Пятидесятницы простое воскресенье сделала?.. Грехи только с ней! — улыбаясь, сказала Дарья Сергевна. — К тому ж и то надо
взять, Марко Данилыч, не нашего ведь она согласу…
— Зачем певицу? Брать так уж пяток либо полдюжину. Надо, чтоб и пение, и служба вся
были как следует, по чину, по уставу, — сказал Смолокуров. — Дунюшки ради хоть целый скит приволоку́, денег не пожалею… Хорошо бы старца какого ни на
есть, да где его сыщешь? Шатаются, шут их
возьми, волочатся из деревни в деревню — шатуны, так шатуны и
есть… Нечего делать, и со старочкой, Бог даст, попразднуем… Только вот беда, знакомства-то у меня большого нет на Керженце. Послать-то не знаю к кому.
— Ну это ладно, хорошо, — молвил Марко Данилыч. — А где ж такую
взять, чтоб завсегда при ней
была, безотлучно смотрела бы за ней?
Ден пять прошло после тех разговоров. Про отправленье Дунюшки на выучку и помина нет. Мать Макрина каждый раз заминает разговор о том, если зачнет его Марко Данилыч, то же делала и Дарья Сергевна. Иначе нельзя
было укрепить его в намеренье, а то, пожалуй, как раз найдет на него какое-нибудь подозренье. Тогда уж ничем не
возьмешь.
Шестнадцати лет еще не
было Дуне, когда воротилась она из обители, а досужие свахи то́тчас одна за другой стали подъезжать к Марку Данилычу — дом богатый, невеста одна дочь у отца, — кому не охота Дунюшку в жены себе
взять. Сунулись
было свахи с купеческими сыновьями из того городка, где жили Смолокуровы, но всем отказ, как шест,
был готов. Сына городского головы сватали — и тому тот же ответ.
—
Есть, — ответил Марко Данилыч. — Супротив таких, каков
был Злобин аль теперь Сапожников, нет, а вот хоть бы Зиновья Алексеича
взять — человек состоятельный, по всей Волге известен.
— Знать-то знает… как не знать… Только, право, не придумаю, как бы это сделать… — задумался приказчик. — Ну,
была не
была! — вскликнул он, еще немножко подумавши. — Тащи шапку, скидавай сапоги. Так уж и
быть, избавлю тебя, потому знаю, что человек ты добрый — языком только горазд лишнее болтать. Вот хоть сегодняшнее
взять — ну какой черт совал тебя первым к нему лезть?
— Дурни!.. Хоть бы и вовсе заборов не
было, и задатков ежели бы вы не
взяли, все же сходнее сбежать. Ярманке еще целый месяц стоять — плохо-плохо четвертную заработаешь, а без пачпорта-то тебя водяной в острог засадит да по этапу оттуда. Разве к зи́ме до домов-то доплететесь… Плюнуть бы вам, братцы слепые!.. Эй, помя́нете мое слово!..
— Ох-ох-ох! — вздыхал поп и, видя, что седого жениха не
возьмешь ни мытьем, ни катаньем, спросил: — С кем же браком сочетаться
есть твое произволение?
Однако
взяли по стаканчику и с удовольствием
выпили во славу Божию, потом повторили и еще повторили.
Улов не богатый, зато все довольны, а больше всего
были довольны ловцы,
взявши за снасти чуть не вчетверо больше, чем бы выручили они от продажи рыбы на Мытном дворе.
С радостным чувством поздравил Веденеев невесту, сказал ей, что теперь они будто свои, ежели Никита Федорыч ему за брата, так она
будет ему за сестру. И,
взяв невестину руку, крепко поцеловал ее.
Меркулов
взял особую каюту, чтоб
быть одному, чтобы ночным думам его не мешали соседи…
Та мастерская
была также по-скитски построена — ни дать ни
взять обительская келарня, только без столов, без скамей и без налоя перед божницей.
Родитель помер, осталась я круглой сиротой, матушку-то
взял Господь, как еще я махонькой
была; брат женатый поскорости после батюшки тоже покончился, другой братец в солдаты ушел.
— Не перебивая, слушай, что я говорю, — сказала она. — Вот икона Владычицы Корсунской Пресвятой Богородицы… — продолжала она, показывая на божницу. — Не раз я тебе и другим говаривала, что устроила сию святую икону тебе на благословенье. И хотела
было я благословить тебя тою иконой на смертном моем одре… Но не так, видно, угодно Господу.
Возьми ее теперь же… Сама
возьми… Не коснусь я теперь… В затыле тайничок.
Возьми же Царицу Небесную, узнаешь тогда: «игуменьино ли то дело».
— Раздел поминал!.. Так это он у вас на раздел займовал! — злобно захохотав, вскрикнул Самоквасов. — Охота
была вам ссужать такого бездельника, шалыгана непутного. Плакали, сударь, ваши денежки, плакали!.. Это ведь он со мной тягается — выдели его из капитала, порушь отцами, дедами заведенное дело… Шиш
возьмет!.. Вот что!.. Совсем надо взбеситься, чтобы сделать по его… Подлец он, мерзкий распутник!..
Взяв за руки девочек, Аграфена Петровна стала переходить кипевшую народом улицу и уж дошла
было до подъезда гостиницы, как вдруг с шумом, с громом налетела чья-то запряженная парой бо́рзых коней коляска.
Взял Абрам лукошко со смешанной ягодой: больше всего
было малины, но
была и темно-синяя черника, и алая костяника, и сизый гонобобель, и красная и черная смородина, даже горькой калины попало в лукошко достаточно.
— Так
возьми же ты эти деньги к себе, невестушка, да утре похлопочи, чтобы ребятишкам
было молоко, — молвил Герасим, подвигая к Пелагее кучку медных.
Сделавшись опекуном,
взял он племянницу к себе в дом, а ее дом и что
было в доме продал, товар тоже распродал и долги собрал, всего целковыми тысяч шесть
было им выручено.
Иванушку
взял в дети, обучил его грамоте, стал и к старым книгам его приохачивать. Хотелось Герасиму, чтоб из племянника вышел толковый, знающий старинщик, и
был бы он ему в торговле за правую руку. Мальчик
был острый, умен, речист, память на редкость. Сытей хлеба стали ему книги; еще семнадцати лет не минуло Иванушке, а он уж
был таким сильным начетчиком, что, ежели кто не гораздо боек в Писании, — лучше с ним и не связывайся, в пух и прах такого загоняет малец.
Чубалов не прекословил. Сроду не бирал денег взаймы, сроду никому не выдавал векселей, и потому не очень хотелось ему исполнить требование Марка Данилыча, но выгодная покупка тогда непременно ускользнула бы из рук. Согласился он. «Проценты
взял Смолокуров за год вперед, — подумал Герасим Силыч, — стало
быть, и платеж через год… А я, не дожидаясь срока, нынешним же годом у Макарья разочтусь с ним…»
Образа очень полюбились Марку Данилычу, рад
был радехонек им, но без того не мог обойтись, чтоб не прижать Чубалова, не
взять у него всего за бесценок.
Смолокуров проводил его до крыльца, а когда Чубалов, севши в телегу,
взял вожжи, подошел к нему и еще раз попрощался. Чубалов хотел
было со двора ехать, но Марко Данилыч вдруг спохватился.
И тут вспал ему на память Чубалов. «Самое распрекрасное дело, — подумал Марко Данилыч. — Он же мне должен остался по векселю, пущай товаром расплатится — на все
возьму, сколько за ним ни осталось. Можно
будет взять у него икон повальяжней да показистее. А у него же в лавке и образа, и книги, и медное литье, и всякая другая нужная вещь».
Дело
было не к спеху, торопиться не к чему, потому он и не
взял извозчика, пошел на своих на двоих.
— Зачем с вас дорого брать? — молвил Чубалов. — Кажись бы, за мной того не водилось. В убыток отдавать случалось, а чтобы лишнее когда
взять — на этот счет
будьте спокойны. Сами только не
будьте оченно прижимисты.
— Не торгую и
есть, — отвечал Чубалов. — А ежели под руку что попадется, отчего же и не
взять. И на них ину пору охотники бывают…
— Да купите книжки-то, Марко Данилыч, — удержал его Чубалов. — Поверьте слову, хорошие книжки. С охотника, ежели б подвернулся, — втрое бы, вчетверо
взял… Вы посмотрите: «Угроз Световостоков» —
будь эти книжки вполне, да за них мало бы двадцати рублей
взять, потому книги редкостные, да вот беда, что пять книжек в недостаче… Оттого и цена им теперь другая.
Сот пять тиллэ, тысячу, значит, целковых, радехонек
будет взять за меня».
Прежний-то его хозяин для того больше и мучил его, что
был в надежде хорошие деньги за него
взять.
Такой ребенок
был миру тягота, ни в работники
взять, ни в солдаты отдать, одна маята с ним.
— «
Возьмите врата князи ваша и
возьмите врата вечные и внидет царь славы! Кто
есть сей царь славы? Господь сил — той
есть царь славы!».
— Когда я в первый раз увидала тебя, Дунюшка,
была я тогда в духе, и ничто земное тогда меня не касалось, ни о чем земном не могла и помышлять, — сказала Катенька,
взявши Дуню за руку. — Но помню, что как только я взглянула на тебя, — увидала в сердце твоем неисцелевшие еще язвы страстей… Знаю я их, сама болела теми язвами, больше болела, чем ты.
Дуня подошла к столу. Положив крест и Евангелие, кормщик
взял ее зá руку и трижды по́солонь обвел вокруг стола. Марья Ивановна шла за нею. Все
пели: «Елицы от Христа в Христа крестистеся, во Христа облекостеся».
Доходило до Луповиц и то, что царь Комар, опричь плотской жены,
взял еще духовную и что у каждого араратского святого
есть по одной, по две и по три духовные супруги.
— Мы знаем свою цену, — надменно взглянув на Лебякина, прошипел Орошин. — Хочешь дешево у них купить, припасай больше наличных. Мы
возьмем свое, у нас все по старине
будет — кредит, как бывало, а цены, какие меж собой постановим… Так али нет, Марко Данилыч?
— Только, чур, наперед уговор, — начал молчавший Орошин. — Ежель на чем порешим, кажду малость делать сообща, по совету, значит, со всеми. Друг от дружки дел не таить, друг дружке ножки не подставлять. Без того всем можно разориться, а ежели
будем вести дела вкупе, тогда и барыши
возьмем хорошие, и досыта насмеемся над Лебякиным, над Колодкиным и над зятьями Доронина.
— А ведь Онисим-от Самойлыч сказал правду, — помолчав несколько, молвил Сусалин. — Ежели бы, значит, весь товар
был в наших руках, барышей столько бы пришлось, что и вздумать нельзя. Ежели друг дружку не подсиживать, рубль на рубль получить можно. Потому все цены
будут в наших руках… Что захотим, то и
возьмем.
— К примеру я вам про себя говорил. А ежели б у меня своего капитала не тридцать тысяч, а три миллиона
было, а векселей-то с меня не
взяли, тогда бы наследникам моим и прятать ваших денег не
было надобности. «Тятенькины», да и дело с концом. Вот оно что!
— Себе я
возьму этот лист. Каждый из вас от меня получит за наличные деньги товару, на сколько кто подписался. Только, чур, уговор — чтоб завтра же деньги
были у меня в кармане. Пущай Орошин хоть сейчас едет к Меркулову с Веденеевым — ни с чем поворотит оглобли… Я уж купил караван… Извольте рассматривать… Только, господа, деньги беспременно завтра сполна, — сказал Марко Данилыч, когда рыбники рассмотрели документ. — Кто опоздает, пеняй на себя — фунта тот не получит. Согласны?
— А что б ты
взял с меня, Махметушка, чтоб того полоняника высвободить? — спросил Марко Данилыч. — Человек он уж старый, моих этак лет, ни на каку работу стал негоден, задаром только царский хлеб
ест. Ежели бы царь-от хивинский и даром его отпустил, изъяну его казне не
будет, потому зачем же понапрасну поить-кормить человека? Какая, по-твоему, Махметушка, тому старому полонянику
будет цена?
— А как же ты, Махметушка, Махрушева-то, астраханского купца Ивана Филиппыча, у царя за семьсот с чем-то целковых выкупил?.. — сказал Марко Данилыч, вспоминая слова Хлябина. — А Махрушев-от ведь
был не один, с женой да с двумя ребятками. За что ж ты с меня за одинокого старика непомерную цену
взять хочешь? Побойся Бога, Махмет Бактемирыч, ведь и тебе тоже помирать придется, и тебе Богу ответ надо
будет давать. За что ж ты меня хочешь обидеть?
— Куда мне с вами, батюшка! — повысив голос, сказала Аграфена Ивановна. — Мне ль, убогой, таких гостей принимать?.. И подумать нельзя! И не приборно-то у меня и голодно. Поезжайте дальше по селу, родимые, — много там хороших домов и богатых, в каждый вас с великим удовольствием пустят, а не то на площади, супротив церкви, постоялый двор. Туда въезжайте — хороший постоялый двор, чистый, просторный, и там во всем
будет вам уваженье. А с меня, сироты, чего
взять? С корочки на корочку, любезный, перебиваемся.
— Садитесь, матушка, — обметая передником лавку в красном углу под иконами, сказала Аграфена Ивановна. — Садитесь, сударыня, гостья
будете. Аннушка, возьми-ка там в чулане яичек да состряпай яиченку.
— Оно, конечно, ихней сестры много шатается, — переминаясь, заговорил
было Василий Борисыч. — Однако ж, ежели
взять…
— Как же это? — вскликнула Аграфена Петровна. — Да ведь она души не чаяла в Марье Гавриловне. В огонь и в воду
была готова идти за нее. Еще махонькой
взяла ее Марья Гавриловна на свое попеченье, вырастила, воспитала, любила, как дочь родную! Говорила, что по смерти половину именья откажет ей. И вдруг такое дело!.. Господи! Господи!.. Что ж это такое?.. Да как решилась она?
— Да, — примолвила Аграфена Петровна. — Вот хоть и меня, к примеру,
взять. По десятому годочку осталась я после батюшки с матушкой. Оба в один день от холеры в больнице померли, и осталась я в незнакомом городу одна-одинешенька. Сижу да плачу у больничных ворот. Подходит тятенька Патап Максимыч.
Взял меня, вспоил, вскормил, воспитал наравне с родными дочерьми и, мало того, что сохранил родительское мое именье, а выдавши замуж меня, такое же приданое пожаловал, какое и дочерям
было сготовлено…