Неточные совпадения
Хлебопашество — главное занятье нагорного крестьянина, но повсюду оно об руку с
каким ни на есть промыслом идет, особливо по речным берегам,
где живет чистокровный славянский народ.
— Зачем певицу? Брать так уж пяток либо полдюжину. Надо, чтоб и пение, и служба вся были
как следует, по чину, по уставу, — сказал Смолокуров. — Дунюшки ради хоть целый скит приволоку́, денег не пожалею… Хорошо бы старца
какого ни на есть, да
где его сыщешь? Шатаются, шут их возьми, волочатся из деревни в деревню — шатуны, так шатуны и есть… Нечего делать, и со старочкой, Бог даст, попразднуем… Только вот беда, знакомства-то у меня большого нет на Керженце. Послать-то не знаю к кому.
Называла по именам дома богатых раскольников,
где от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все
как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу вести, про то и думать нечего.
— Так я и отпишу к матушке, — молвила Макрина. — Приготовилась бы принять дорогую гостейку. Только вот что меня сокрушает, Марко Данилыч. Жить-то у нас
где будет ваша Дунюшка? Келий-то таких нет. Сказывала я вам намедни, что в игуменьиной стае тесновато будет ей, а в других кельях еще теснее, да и не понравится вам — не больно приборно… А она, голубушка, вон к
каким хоромам приобыкла… Больно уж ей у нас после такого приволья не покажется.
— Конечно, никто бы так не обучил Дунюшку,
как если бы сама матушка взялась за нее, потому что учительнее нашей матушки по всему Керженцу нет, да и по другим местам нашего благочестия едва ли
где такая сыщется.
Шестнадцати лет еще не было Дуне, когда воротилась она из обители, а досужие свахи то́тчас одна за другой стали подъезжать к Марку Данилычу — дом богатый, невеста одна дочь у отца, — кому не охота Дунюшку в жены себе взять. Сунулись было свахи с купеческими сыновьями из того городка,
где жили Смолокуровы, но всем отказ,
как шест, был готов. Сына городского головы сватали — и тому тот же ответ.
— Должно быть! — передразнил приказчика Марко Данилыч. — Все должен знать, что у тебя в караване. И
как мог ты допустить на баржах псов разводить?.. А?.. Рыбу крали да кормили?..
Где водолив?
— Здравствуй, Зиновий Алексеич!.. Вот
где Господь привел свидеться! — радостным голосом говорил Марко Данилыч. — Татьяна Андревна, здравствуйте, сударыня! Давненько с вами не видались… Барышни, Лизавета Зиновьевна, Наталья Зиновьевна!.. Выросли-то
как!.. Господи!.. Да
какие стали раскрасавицы!.. Дуня, а Дуня! Подь скорее, примай подружек, привечай барышен-то… Дарья Сергевна, пожалуйте-ка сюда, матушка!
Насилу выбрались рыбники. Но не отъехали они от трактира и ста саженей,
как вдруг смолкли шумные клики. Тихо… Ярманка дремлет. Лишь издали от тех мест,
где театры, трактиры и разные увеселительные заведения, доносятся глухие, нестройные звуки, или вдруг откуда-нибудь раздастся пьяный крик: «Караул!..» А ближе только и слышнá тоскливая песня караульщика-татарина, что всю ночь напролет просидит на полу галереи возле хозяйской лавки с длинной дубиной в руках.
Немного пришлось отдыха на его долю. Еще к ранним обедням не начинали благовеста,
как, наспех одевшись, чуть не бегом побежал он к Доронину. Зиновий Алексеич один еще был на ногах. Когда вошел к нему Марко Данилыч, он только что хотел усесться за столик,
где уж кипел самовар.
— И впрямь, батька,
где это ты запропастился?.. — стоя в дверях залы, сказала Татьяна Андревна. —
Как это тебе, Алексеич, не стыдно мучить нас?.. Чего-чего, дожидаючись тебя, мы не надумали!.. А кулебяка-то, поди-чать, перегорела, да и рыба-то в селянке, думать надо, перепрела.
Как родного сына, холила и лелеяла «Микитушку» Татьяна Андревна, за всем у него приглядывала, обо всем печаловалась, каждый день от него допытывалась:
где был вчера, что делал, кого видел, ходил ли в субботу в баню, в воскресенье за часы на Рогожское аль к кому из знакомых в моленну, не оскоромился ль грехом в середу аль в пятницу, не воруют ли у него на квартире сахар, не подменивают ли в портомойне белье, не надо ль чего заштопать, нет ли прорешки на шубе аль на другой одеже
какой.
— Ох уж эти мне затеи! — говорила она. — Ох уж эти выдумщики! Статочно ль дело по ночам в лодке кататься! Теперь и в поле-то опасно, для того что росистые ночи пошли, а они вдруг на воду… Разум-от
где?.. Не диви молодым, пожилые-то что? Вода ведь теперь холодна, давно уж олень копытом в ней ступил. Долго ль себя остудить да нажить лихоманку. Гляди-ка,
какая стала — в лице ни кровинки. Самовар поскорее поставлю, липового цвету заварю. Напейся на ночь-то.
Затем в палатках богатых ревнителей древлего благочестия и в лавках,
где ведется торговля иконами, старыми книгами и лестовками, сходятся собравшиеся с разных концов России старообрядцы, передают друг другу свои новости, личные невзгоды, общие опасенья и под конец вступают в нескончаемые, ни к чему, однако, никогда не ведущие споры о догматах веры, вроде того: с
какой лестовкой надо стоять на молитве — с кожаной али с холщовой.
Где голову приклоним,
как жизненный путь свой докончим?..
—
Где она?
Как ее отыскать? — радостно вскликнула Дунюшка.
— Этот Корней с письмом ко мне от Смолокурова приехал, — шепотом продолжал Володеров. — Вот оно, прочитайте, ежели угодно, — прибавил он, кладя письмо на стол. — У Марка Данилыча где-то там на Низу баржа с тюленем осталась и должна идти к Макарью. А
как у Макарья цены стали самые низкие,
как есть в убыток, по рублю да по рублю с гривной, так он и просит меня остановить его баржу, ежели пойдет мимо Царицына, а Корнею велел плыть ниже, до самой Бирючьей Косы, остановил бы ту баржу,
где встретится.
Усильно старается он вспомнить,
где и когда встречался с этим русым, но,
как нарочно, совсем захлестнуло у него в памяти…
— Ах, Флор Гаврилыч!
Как я рад, что встретился с вами! — говорил с увлеченьем Меркулов. —
Где теперь Дмитрий Петрович?
—
Как так? Да нешто можно без обеда? — с удивленьем вскликнул Морковников. — Сам Господь указал человеку четырежды во дню пищу вкушать и питие принимать: поутру́ завтракать, потом полудничать,
как вот мы теперь, после того обедать, а вечером на сон грядущий ужинать… Закон, батюшка… Супро́тив Господня повеленья идти не годится. Мы вот что сделаем: теперича отдохнем, а вставши, тотчас и за обед… Насчет ужина здесь, на пароходе, не стану говорить, придется ужинать у Макарья… Вы
где пристанете?
Нет, так лучше,
как американец говорил: только что умрешь, тотчас тебе и суд, тотчас тебе и место,
где Господь присудит…
И он,
как Флор Гаврилов, при взгляде на приятеля, сначала подумал, что он шибко где-нибудь «загулял».
— Побыть бы тебе в моей шкуре, так не стал бы подшучивать, — сказал на то Меркулов. — Пишут: нет никаких цен, весь товар хоть в воду кидай… Посоветоваться не с кем… Тут не то что гривну, полтину с рубля спустишь, только хоть бы малость
какую выручить… Однако ж мне пора…
Где сегодня свидимся?
Где, в
каком скиту, в
какой обители того не случалось?
— Тише!.. — руку подняв, шепотом молвила Фленушка. — Следят!.. Тише,
как можно тише!.. Дальше пойдем, туда,
где кустарник погуще, к Елфимову. Там место укромное, там никто не увидит.
— Из Петербурга в Москву вместе ехали, — сказал Дмитрий Петрович, — в Москве тоже видались и здесь, на ярманке. Хотелось бы мне теперь его повидать, делишко маленькое есть, да не знаю,
где отыскать его. Скажите, пожалуйста, почтеннейший Тимофей Гордеич,
как бы мне увидать вашего племянника?
—
Где же вам помнить, матушка, — весело, радушно и почтительно говорил Марко Данилыч. — Вас и на свете тогда еще не было… Сам-от я невеличек еще был,
как на волю-то мы выходили, а вот уж
какой старый стал… Дарья Сергевна, да что же это вы, сударыня, сложа руки стоите?.. Что дорогую гостью не потчуете? Чайку бы, что ли, собрали!
Но
где ж оно,
где это малое стадо? В
каких пустынях, в
каких вертепах и пропастях земных сияет сие невидимое чуждым людям светило? Не знает Герасим,
где оно, но к нему стремятся все помыслы молодого отшельника, и он, нося в сердце надежду быть причтенным когда-нибудь к этому малому стаду, пошел искать его по белу свету.
Перешел в секту «Петрова крещения»,
где уж не надо было вновь перекрещиваться ни в речной воде, ни в небесной, но тою креститься,
какою Петр апостол крестился после отречения от Христа, той водою, что течет из живого источника, сердца человеческого.
Куда идти,
где поселиться, к
какому обществу приписаться пятнадцать лет пропадавшему без вести?
Таков уж сроду был: на одном месте не сиделось, переходить бы все с места на место, жить бы в незнакомых дотоль городах и селеньях, встречаться с новыми людьми, заводить новые знакомства и,
как только
где прискучит, на новые места к новым людям идти.
Была бабенка на все руки: свадьба ли
где — молодым постелю готовить да баню топить, покойник ли — обмывать, обряжать, ссора ли у кого случится, сватовство, раздел имений, сдача в рекруты, родины, крестины, именины — тетка Арина тут
как тут.
Не знает,
где посадить, не знает,
как улестить, а перед тем близко к лавчонке своей его не подпускала, неравно, дескать, стянет что-нибудь с голодухи.
Где пятнадцать-то годов, в самом деле, шатался, по
каким местам, по
каким городам?
Но все в один голос решили, что Герасим Чубалов темный богач, и стали судить и рядить, гадать и догадываться,
где б это он был-побывал, в
каких сторонах, в
каких городах и
каким способом столь много добра накопил.
Где, в
каком селе, в
какой деревне такой надел найдешь?..
Прядильщиков вот надо расчесть, за лес заплатить, с плотниками, что работные избы у меня достраивают, тоже надо расплатиться, а
где достать наличных,
как тут извернуться, и сам не знаю.
—
Как же я могу уступить, Марко Данилыч? Свои, что ли, деньги приплачивать мне! — ответил Чубалов. — Эти книги не то что другие. Казенные…
Где хотите купите, цена им везде одна.
— А Господь их знает. Шел на службу, были и сродники, а теперь кто их знает. Целый год гнали нас до полков, двадцать пять лет верой и правдой Богу и великому государю служил, без малого три года отставка не выходила, теперь вот четвертый месяц по матушке России шагаю, а
как дойду до родимой сторонушки, будет ровно тридцать годов,
как я ушел из нее…
Где, чать, найти сродников? Старые, поди, подобрались, примерли, которые новые народились — те не знают меня.
— Он самый и есть, — сказал служивый. — И вот вспомнилось мне теперь, что сам я слыхал,
как господин полковник, Царство ему Небесное, в разговорах с господами офицерами поминал, что у него есть вотчины где-то на Волге.
— А потом буду работы искать, — сказал Хлябин. — Еще в Астрахани проведал от земляков, что сродников, кои меня знали, ни единого вживе не осталось, — хозяйка моя померла, детки тоже примерли, домом владеют племянники — значит, я
как есть отрезанный ломоть. Придется где-нибудь на стороне кормиться.
—
Какие тут беды?
Где они? — сказал Марко Данилыч. — Помстилось вам, что Марья Ивановна в великороссийскую хочет Дуню свести… Поп, что ли, она консисторский? Нужно ей очень! Толком не поняли, — сами же говорите, — да не знай
каких страхов и навыдумывали.
С восторженной радостью кинулись Кисловы в секту,
где все казалось им новым, истинным, святым; церкви не покинули,
как и вообще все Божьи люди ее не покидают.
— Вот
как! А я и не знал…
Где он на квартире-то пристал?
— По домам! — крикнул он таким голосом,
каким командовал в сражении под Остроленкой,
где ранен в руку, за что и получил место городничего. — А вас, пащенки, — прибавил он, обращаясь к мальчишкам, — всех велю забрать в полицию да таких горячих засыплю, что век будете меня помнить.
— Конечно, все несогласие в обряде, — сказал Сергей Андреич. — А
как, по-твоему, обряд-от
где правильнее?
— Да
какой же вам власти? Двери в церковь,
где эта власть есть, открыты, — сказал Сергей Андреич. — А ежели есть сомненье насчет обряда, в единоверие ступай — там ваш обряд твердо соблюдается.
Тогда хлысты запели громогласно «Царю Небесный», канон Пятидесятницы, а затем «Дай к нам, Господи, дай к нам Иисуса Христа», — песня, без которой ни одно хлыстовское сборище не обходится,
где б оно ни совершалось, в Петербурге ли,
как бывало при Катерине Филипповне, в московских ли монастырях, когда они были рассадниками хлыстовщины, у старой ли богомолки в избе сельского келейного ряда, или в барском дому какого-нибудь помещика.
Где ж найти такого человека, о
каком мечтала она.
«Вот она
где, истина-то, вот оно
где, добро,
каких напрасно искала и так долго найти не могла!» Так она теперь думала.