Неточные совпадения
В стары годы на Горах росли леса кондовые, местами досель они уцелели, больше по тем местам, где чуваши́, черемиса да мордва
живут. Любят те племена леса дремучие да рощи темные, ни один из них без ну́жды деревцá не тронет; рони́ть лес без пути, по-ихнему, грех великий, по старинному их закону: лес — жилище богов. Лес истреблять — Божество оскорблять, его
дом разорять, кару на себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис, и чувашин.
Бродячие приживалки, каких много по городам, перелетные птицы, что век свой кочуют, перебегая из
дому в дом: за больными походить, с детьми поводиться, помочь постряпать, пошить, помыть, сахарку поколоть, — уверяли с клятвами, что про беспутную Даренку они вернехонько всю подноготную знают — ходит-де
в черном, а жизнь ведет пеструю;
живет без совести и без стыдения у богатого вдовца
в полюбовницах.
Потому Красноглазихе
в старообрядских
домах и было больше доверия, чем прощелыге Ольге Панфиловне, что, ходя по раскольникам из-за подарков, прикидывалась верующею
в «спасительность старенькой веры» и уверяла, что только по своему благородству не может открыто войти
в «ограду спасения» и потому и
живет «никодимски».
Долго думала Дарья Сергевна, как бы делу помочь, как бы, не расставаясь с Дуней, год, два, несколько лет не
жить в одном
доме с молодым вдовцом и тем бы заглушить базарные пересуды и пущенную досужими языками городскую молву. Придумала наконец.
Чтоб, не разлучаясь с Дуней,
прожить несколько лет вне смолокуровского
дома и тем заглушить недобрые слухи, вздумала она склонить Марка Данилыча на отдачу дочери для обученья
в Манефину обитель.
Потом Макрина зачнет, бывало, рассказывать про житье обительское и будто мимоходом помянет про девиц из хороших
домов, что
живут у Манефы и по другим обителям
в обученье, называет поименно родителей их: имена все крупные, известные по всему купечеству.
Разговаривая так с Макриной, Марко Данилыч стал подумывать, не отдать ли ему Дуню
в скиты обучаться. Тяжело только расстаться с ней на несколько лет… «А впрочем, — подумал он, — и без того ведь я мало ее, голубушку, видаю… Лето
в отъезде, по зимам тоже на долгие сроки из
дому отлучаюсь… Станет
в обители
жить, скиты не за тридевять земель,
в свободное время завсегда могу съездить туда,
поживу там недельку-другую, полюбуюсь на мою голубушку да опять
в отлучки — опять к ней».
При Дунюшке до ее возраста останусь, где б она ни
жила, — конечно, ежели это вашей родительской воле будет угодно, — а отвезете ее,
в дому у вас я на один день не останусь.
Последнее мое вам слово: будет Дунюшка
жить в обители, и я с ней буду, исполню завет Оленушкин, не захотите, чтоб я была при ней, дня
в дому у вас не останусь…
Шестнадцати лет еще не было Дуне, когда воротилась она из обители, а досужие свахи то́тчас одна за другой стали подъезжать к Марку Данилычу —
дом богатый, невеста одна дочь у отца, — кому не охота Дунюшку
в жены себе взять. Сунулись было свахи с купеческими сыновьями из того городка, где
жили Смолокуровы, но всем отказ, как шест, был готов. Сына городского головы сватали — и тому тот же ответ.
— Самый он и есть, — молвил Марко Данилыч. — Зиновий Алексеич допрежь и сам-от на той мельнице
жил, да вот годов уж с пяток
в городу́
дом себе поставил. Важный
дом, настоящий дворец. А уж
в доме — так чего-чего нет…
Вот село Великий Враг —
в каждом
доме там кабак,
А за ним село Безводно —
живут девушки зазорно.
— Дома-то, слыхали мы, мало
живешь!.. — продолжала расспросы свои Татьяна Андревна. — Все больше, слышь,
в разъездах.
Канонница из Иргиза, что при моленной
жила, тоже решила себя на смиренномудрое долготерпение
в доме Федора Меркулыча, что сделала не из любви ко птенчику сиротке, а за то, что ругатель-хозяин
в обитель ее такие суммы отваливал, что игуменья и соборные старицы, бывало, строго-настрого наказывают каноннице: «Вся претерпи, всяко озлобление любовию покрой, а меркуловского
дома покинуть не моги, велия бо из него благостыня неоскудно истекает на нашу честну́ю обитель».
Вот уже без малого месяц
в доме его живет-поживает молодой рыбный торговец Никита Федорыч Меркулов.
— Сто шесть, пожалуй, и больше наберется, — молвил Василий Петрович. —
В нашей вотчине три ста душ, во Владимирской двести да
в Рязанской с чем-то сотня. У барина, у покойника,
дом богатейший был… Сады какие были, а
в садах всякие древа и цветы заморские… Опять же ранжереи, псарня, лошади… Дворни видимо-невидимо — ста полтора. Широко́
жил, нечего сказать.
— Дела, матушка, дела подошли такие, что никак было невозможно по скорости опять к вам приехать, — сказал Петр Степаныч. — Ездил
в Москву, ездил
в Питер, у Макарья без малого две недели
жил… А не остановился я у вас для того, чтобы на вас же лишней беды не накликать. Ну как наедет тот генерал из Питера да найдет меня у вас?.. Пойдут спросы да расспросы, кто, да откуда, да зачем
в женской обители
проживаешь… И вам бы из-за меня неприятность вышла… Потому и пристал
в сиротском
дому.
— Уехать, выйти за него замуж,
в богатом
доме быть полной хозяйкой,
жить с ним неразлучно!..
— Нет, матушка.
В Казани я с весны не бывал, с весны не видел
дома родительского… Да и что смотреть-то на него после дедушки?.. Сами изволите знать, каковы у нас с дядей дела пошли, — отвечал Петр Степаныч. —
В Петербург да
в Москву ездил, а после того без малого месяц у Макарья
жить довелось.
— На глаза не пущает меня, — ответил Петр Степаныч. — Признаться, оттого больше и уехал я из Казани;
в тягость стало
жить в одном с ним
дому… А на квартиру съехать, роду нашему будет зазорно. Оттого странствую —
в Петербурге
пожил,
в Москве погостил, у Макарья, теперь вот ваши места посетить вздумал.
Жил себе да поживал Чубалов, копил денежки да всякое добро наживал, и никому
в голову не приходило, чтобы его богатый
дом когда-нибудь мог порушиться.
Двоих ребятишек, что остались после него, одного за другим снесли на погост, а невестка-солдатка
в свекровом
дому жить не пожелала, ушла куда-то далеко, и про нее не стало ни слуху ни духу…Тут оженили Абрама.
Под самый почти конец монастырщины
в доме том
проживал посельский старец честный отец Варлаам.
Закипели работы
в Фатьянке, и месяца через два саженях
в двадцати от Святого ключа был выстроен поместительный
дом. Много
в нем было устроено темных переходов, тайников, двойных стен и полов,
жилых покоев
в подвалах с печами, но без окон. И
дом, и надворные строенья были обнесены частоколом с заостренными верхушками, ворота были только одни прямо перед
домом, а возле частокола внутри двора насажено было множество дерев и кустарников. Неподалеку от усадьбы с полдюжины крестьянских изб срубили.
— Я наперед это знал, — молвил Смолокуров. — И чего ты не наплел! И у самого-то царя
в доме жил, и жены-то царские
в ситцевых платьишках ходят, и стряпка-то царем ворочает, и министров-то скалкой по лбу колотит!.. Ну, кто поверит тебе? Хоша хивинский царь и басурманин, а все же таки царь, — стать ли ему из-за пирогов со стряпкой дружбу водить. Да и как бы она посмела министров скалкой колотить? Ври, братец, на здоровье, да не завирайся. Нехорошо, любезный!
— Этого мне никак сделать нельзя, сударыня Варвара Петровна. Как же можно из дядина
дома уйти? — пригорюнившись, с навернувшимися на глазах слезами, сказала Лукерьюшка. — Намедни по вашему приказанью попросилась было я у него
в богадельню-то, так он и слышать не хочет, ругается.
Живи, говорит, у меня до поры до времени, и, ежель выпадет случай, устрою тебя. Сначала, говорит, потрудись, поработай на меня, а там, даст Бог, так сделаю, что будешь
жить своим домком…
Ты на месте на святом, над чисты́м ключом, устрояй Божий
дом, буду я, Бог,
жить в нем…
На другой день после сиденья рыбников
в Рыбном трактире, чуть не на рассвете, Орошин подъехал
в лодке к каравану зятьев Доронина. Ему сказали, что они еще не бывали. Спросил, где
живут, и погнал извозчика на Нижний Базар. Ровно молоденький, взбежал он на лестницу бубновской гостиницы, спрашивает Меркулова, а ежели его
дома нет, так Веденеева.
Во время о́но
жил в том
доме богатый, домовитый крестьянин Степан Мутовкин.
—
В лес по грибы сегодня ходила я, — молвила рябая Даренушка. — Всю Фатьянскую долину вдоль и поперек исходила.
В барском
дому окошки все скрыты. Должно быть, барыня еще не приезжала. И никакого знака нет, чтобы
дом был
жилой.
— Кузнец Вахрамей говорил
в воскресенье, — прибавила Аннушка, — что к нему на кузницу приходил из Фатьянки какой-то тамошний покузнечить, так он, слышь, поминал, что ихняя барыня раньше Покрова
в Фатьянку не будет. А зиму, слышь, здесь будет
жить — конопатчиков уж наняли дом-от конопатить. Хотели было и штукатурить, да время-то уж поздненько, да к тому ж дом-от еще не осел.
Лекарь
жил на самой набережной. Случилось, что он был
дома, за обедом сидел. Ни за какие бы коврижки не оставил он неконченную тарелку жирных ленивых щей с чесноком, если бы позвали его к кому-нибудь другому, но теперь дело иное — сам Смолокуров захворал; такого случая не скоро дождешься, тут столько отвалят, что столько с целого уезда
в три года не получишь. Сбросив наскоро халат и надев сюртук, толстенький приземистый лекарь побежал к Марку Данилычу.
— Так-таки и прислуживает Таньке? Так-таки и
живет Марья Гавриловна
в своем
дому, как работница? — волнуясь, спрашивала Аграфена Петровна у Сергея Андреича.
У нее
в других губерниях находятся большие и хорошие вотчины, а приезжает сюда
в нарочитое токмо время и тогда
проживает в большом
доме у своих двоюродных братьев…
Опричь тех дворовых,
в доме ее
проживали и сторонние.
— Так уж, пожалуйста. Я вполне надеюсь, — сказал отец Прохор. — А у Сивковых как будет вам угодно — к батюшке ли напишите, чтобы кто-нибудь приезжал за вами, или одни поезжайте. Сивковы дадут старушку проводить — сродница ихняя
живет у них
в доме, добрая, угодливая, Акулиной Егоровной зовут. Дорожное дело знакомо ей — всю, почитай, Россию не раз изъездила из конца
в конец по богомольям. У Сивковых и к дороге сготовитесь, надо ведь вам белья, платья купить. Деньги-то у вас есть на покупку и на дорогу?
— Видите ли, любезнейший Герасим Силыч, — сказал Патап Максимыч. — Давеча мы с Авдотьей Марковной положили: лесную пристань и прядильни продать и
дом, опричь движимого имущества, тоже с рук сбыть. Авдотье Марковне, после такого горя, нежелательно
жить в вашем городу, хочется ей, что ни осталось после родителя,
в деньги обратить и
жить на проценты. Где приведется ей
жить, покуда еще сами мы не знаем. А как вам доведется все продавать, так за комиссию десять процентов с продажной цены получите.
— Нет, — тоскливо ответил Самоквасов. — Да и на что мне
дом, как порассудить хорошенько. Истратишься на него, а после с рук не сбудешь… А где мне еще придется
жить, сам покуда не знаю.
В Москве ли,
в Питере ли, или у черта на куличках где-нибудь…
Охотников до чужбинки
в том городке, где
жил покойный Марко Данилыч, было вдоволь, и потому Герасим Силыч по ночам
в доме на каждой лестнице клал спать по нескольку человек, чтоб опять ночным делом не забрался
в покои какой-нибудь новый Корней Прожженный.
Переправясь через Волгу, все поехали к Груне
в Вихорево. Эта деревня ближе была к городу, чем Осиповка. Патап Максимыч не успел еще прибрать как следует для Дуни комнаты, потому и поторопился уехать домой с Дарьей Сергевной. По совету ее и убирали комнату. Хотелось Патапу Максимычу, чтобы богатая наследница Смолокурова
жила у него как можно лучше; для того и нанял плотников строить на усадьбе особенный
дом. Он должен был поспеть к Рождеству.
— У Груни кладовая-то деревянная,
в подклете по́д
домом, а строенье старое да тесное. Долго ль тут до беды? Ну как, грехом, случится пожар? А у меня палатка каменная под сводами и строена на усаде вдалеке от
жилого строенья. Не перевезти ли до времени твои пожитки ко мне?.. Страху будет меньше. Как думаешь?
Не желаете у Дуни
жить, найдется угол вам у меня
в дому: что есть — вместе, чего нет — пополам.
Был я у него, как он еще
в нашем городу
проживал, теперь, слышь, на Низ куда-то уехал и там
в Самаре другим
домом обзавелся, а прежний продал.
Выкупил ли Махмет Субханкулов его за деньги, или подпоил хана вишневою наливкой, на славу приготовляемою Дарьей Сергевной, про то они только оба знали; известно было лишь то, что Мокей Данилыч со Страстной недели
жил в Оренбурге
в доме Субханкулова, выжидавшего обещанных ему денег.
— Сначала у покойницы Аленушки
жила, а потом, как она покончилась, надела на себя я черный сарафан, покрылась черным платком вроспуск и
жила в уютной горенке большого, только что построенного
дома Марка Данилыча.
Прошло довольно времени, как мы
жили там, и наконец возвратилась она
в дом родительский.
— То же самое и она сейчас мне говорила, — сказал Мокей Данилыч. — А как я один-то жизнь свою свекую? Кто ж мне на смертном одре глаза закроет? Кто ж будет ходить за мной во время болезней? Спору нет, что будут
в моем
доме жить Герасим Силыч с племянником, да ведь это все не женская рука. Да и хозяйка
в доме нужна будет.
И
жил я у него не как простой рабочий, а
в его
доме внизу,
в подклете,
в особенной боковуше, а ел и пил с хозяйского стола.
И было у них намеренье Настю сватать; только она, зная за собой тайный грех, не захотела того и отцу сказала напрямки, что уйдет
в кельи
жить, а не удастся, так себя опозорит и родительский
дом: начнет гулять со всяким встречным.