Неточные совпадения
Размашисто надела и завязала свой капор Ольга Панфиловна, помолилась на иконы и
стала на прощанье
целовать Дарью Сергевну.
Поученья о дьяволе и аде мастерица расширяла, когда ученики
станут «псалтырь говорить», — тут по
целым часам рассказывает, бывало, им про козни бесовские и так подробно расписывает мучения грешников, будто сама только что из ада выскочила.
И были, и небылицы по
целым вечерам
стала она рассказывать Марку Данилычу про девиц, обучавшихся в московских пансионах, и про тех, что дома у мастериц обучались.
В чаянье другого двугривенного, а глядя по делу и
целого рублевика, проглаголавший писарь вскочил поспешно со стула, отвел Марка Данилыча в сторону и, раболепно нагнувшись к плечу его, вполголоса
стал уговаривать, чтоб он рассказал свою надобность, уверяя, что и без капитана он всякое дело может обделать.
Читает Марко Данилыч: ждут в Петербург из Ливерпуля
целых пять кораблей с американским хлопком, а перед концом навигации еще немалого привоза ожидают… «
Стало быть, и ситцы, и кумачи пойдут, и пряжу
станут красить у Баранова, только матерьялу подавай».
Не с кем
стало словечка перемолвить Никитушке; отца видал он редко, а от мачехи да от прислуги только бранные речи слыхал и каждый день терпел обиды: и щипки, и рывки, и
целые потасовки.
Утром, только что встала с постели Дуня,
стала торопить Дарью Сергевну, скорей бы сряжалась ехать вместе с ней на Почайну. Собрались, но дверь широко распахнулась, и с радостным, светлым лицом вошла Аграфена Петровна с детьми. Веселой, но спокойной улыбкой сияла она. Вмиг белоснежные руки Дуни обвились вокруг шеи сердечного друга. Ни слов, ни приветов, одни
поцелуи да сладкие слезы свиданья.
— Нельзя, голубчик, нельзя, — стоял на своем Морковников. — Ты продавец, я покупатель, — без того нельзя, чтобы не угоститься… я тебя угощаю… И перечить ты мне не моги, не моги… Нечего тут — расходы пополам… Это, батюшка, штуки немецкие, нашему брату, русскому человеку, они не под
стать… я угощаю — перечить мне не моги… Ну,
поцелуй меня, душа ты моя Никита Федорыч, да пойдем скорей. Больно уж я возлюбил тебя.
«Как же это умереть прежде смерти? Умереть и воскреснуть!» — теряясь в мыслях, думала Дуня и потом стремительно бросилась к Марье Ивановне,
стала обнимать ее, руки у ней
целовать и со страстным увлеченьем молить ее...
Многие годы так хозяйствовал Сила Петрович и
стал одним из первых мужиков по
целому уезду, был он в почете не у одних крестьян, и господа им не брезговали.
Целый ворох принесла Дуня. Марья Ивановна, севши к столу,
стала пересматривать.
— Чего ж тебе еще, глупенькая? — подхватила Матренушка. —
Целуй ручку, благодари барыню-то, да и пойдем, я тебе местечко укажу. А к дяде и не думай ходить — вот что. Живи с Божьими людьми; в миру нечего тебе делать. Здесь будет тебе хорошо, никто над тобой ни ломаться, ни надругаться не
станет, битья ни от кого не примешь, брани да попреков не услышишь, будешь слезы лить да не от лиха, а ради души спасенья.
Вскочил блаженненький с могилы, замахал руками, ударяя себя по бедрам ровно крыльями, запел петухом и плюнул на ребенка. Не отерла мать личика сыну своему, радость разлилась по лицу ее,
стала она набожно креститься и
целовать своего первенца. Окружив счастливую мать, бабы заговорили...
И
стали ее ублажать. Варвара Петровна первая подошла к ней и
поцеловала. Смутилась, оторопела бедная девушка. Еще немного дней прошло с той поры, как, угнетенная непосильной работой в доме названого дяди, она с утра до ночи терпела попреки да побои ото всех домашних, а тут сама барыня, такая важная, такая знатная,
целует и милует ее. А за Варварой Петровной и другие — Варенька, Марья Ивановна, Катенька ее
целовали.
— А я, искавши тебя, в богадельню заходила, — продолжала Варенька. — У Матренушки
целый собор… Хочешь послушать людей «малого ведения»?.. Много их там. Непременно опять
станут толковать про Данила Филиппыча, про Ивана Тимофеича. Ежели хочешь, пойдем. Только не в богадельню — в вишенье
станем. При нас не
станут много говорить. Пойдем, послушай.
И
стала она по
целым часам и днем и ночью молиться перед иконами, прося у Бога помилованья в том великом грехе, что не по принужденью, не по нужде, не по страху, но своею волею впала она в греховную пропасть, оставила отеческие законы…
Хозяйка, обе снохи и Акулина Егоровна
стали обнимать и
целовать Дуню. Как ни удерживалась Дуня, а от этих искренних ласк незнакомых людей слезы вдруг в три ручья покатились у нее из глаз, а подступившие рыданья совсем было задушили ее.
Неточные совпадения
Скотинин. Люблю свиней, сестрица, а у нас в околотке такие крупные свиньи, что нет из них ни одной, котора,
став на задни ноги, не была бы выше каждого из нас
целой головою.
Хотя главною
целью похода была Стрелецкая слобода, но Бородавкин хитрил. Он не пошел ни прямо, ни направо, ни налево, а
стал маневрировать. Глуповцы высыпали из домов на улицу и громкими одобрениями поощряли эволюции искусного вождя.
Минуты этой задумчивости были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не будучи в силах оторвать глаза от его светлого, как
сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась в этом взоре, и тайна эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над
целым городом.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни,
стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в
целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир сказал:
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков, и вдруг всех озарила мысль: а ну, как он этаким манером
целый город выпорет! Потом
стали соображать, какой смысл следует придавать слову «не потерплю!» — наконец прибегли к истории Глупова,
стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.