Неточные совпадения
По домам обучать Красноглазиха не ходила, разве
только к самым богатым; мальчики, иногда
и девочки сходились к ней в лачужку, что поставил ей какой-то дальний сродник на огороде еще тогда, как она
только что надела черное
и пожелала навек
остаться христовой невестой.
— Все это хорошо
и добро, — молвил как-то раз Марко Данилыч, — одно
только не ладно, к иночеству, слышь, у вас молоденьких-то дев склоняют, особливо тех, кто побогаче… Расчетец —
останется девка в обители, все родительское наследие туда внесет… Таковы, матушка Макрина, про скиты обносятся повсюдные слухи.
Опять же рыбу, как ни посоли, всю съедят, товар на руках не
останется; серому человеку та
только рыба
и лакома, что хорошо доспела, маленько, значит, пованивает.
Когда же у отца зашел разговор с Дмитрием Петровичем про цены на тюлений жир
и вспомнила она, как Марко Данилыч хотел обмануть
и Меркулова,
и Зиновья Алексеича
и какие обидные слова говорил он тогда про Веденеева, глаза у ней загорелись полымем, лицо багрецом подернулось, двинулась она, будто хотела встать
и вмешаться в разговор, но, взглянув на Дуню, опустила глаза,
осталась на месте
и только кидала полные счастья взоры то на отца, то на мать, то на сестру.
— Зачем нам, ваше степенство, твой уговор забывать? Много тогда довольны
остались вашей милостью. Потому
и держим крепко заказ, — бойко ответил ямщик. — Ежели когда лишняя муха летает,
и тогда насчет того дела молчок… Это я тебе
только молвил, а другому кому ни-ни, ни гугу. Будь надежен, в жизни от нас никто не узнает.
Сели за стол. Никитину строго-настрого приказано было состряпать такой обед, какой
только у исправника в его именины он готовит.
И Никитин в грязь лицом себя не ударил. Воздáл Петр Степаныч честь стряпне его. Куриный взварец, подовые пироги, солонина под хреном
и сметаной, печеная репа со сливочным маслом, жареные рябчики
и какой-то вкусный сладкий пирог с голодухи очень понравились Самоквасову.
И много тем довольны
остались Феклист с хозяюшкой
и сам Никитин, получивший от гостя рублевку.
Своего хлеба теперь у него не
только до самой нови на прожиток становилось, но
оставалось и бычкам на зимний корм.
Только всего
и оставалось у ней, все остальное мужики разобрали, чтобы было чем чубаловское винцо закусывать.
Возвращаясь на родину, правда, он привез очень большие для крестьянского обихода деньги, но после устройства дома, приписки в купцы
и покупки земли залежных у него
осталось всего
только две тысячи.
От той избы занялась другая, третья,
и к утру ото всех строений, что ставлены были у Марка Данилыча для рабочих,
только угли да головешки
остались.
Больше недели прошло с той поры, как Марко Данилыч получил письмо от Корнея. А все не может еще успокоиться, все не может еще забыть ставших ему ненавистными Веденеева с Меркуловым, не может забыть
и давнего недруга Орошина. С утра до ночи думает он
и раздумывает, как бы избыть беды от зятьев доронинских, как бы утопить Онисима Самойлыча, чтоб о нем
и помину не
осталось.
Только и не серчал, что при Дуне да при Марье Ивановне, на Дарью Сергевну стал
и ворчать,
и покрикивать.
— Не оставьте вашей добротой, явите милость, — низко кланяясь, радостно промолвил Терентий. — Век бы служил вам верой
и правдой. В неволе к работе привык,
останетесь довольны…
Только не знаю, как же насчет воли-то?
Вынул из кармана ключ Николай Александрыч
и отпер тяжелый замок, висевший на железных дверях сионской горницы. Вошел он туда
только с братом
и дворецким. Прочие
остались на прежних местах в глубоком молчанье. Один Софронушка вполголоса лепетал какую-то бессмыслицу, да дьякон, соскучась, что долго не отворяют дверей, заголосил...
— Ты внешний
только образ сокровенной тайны видела, — продолжала Варенька, — а пока
останешься язычницей, не можешь принять «внутренняя» этой тайны. Когда «приведут» тебя — все поймешь, все уразумеешь. Тогда тайна покажет тебе богатство Господней славы… Помнишь, что сказал он тебе устами Катеньки?.. Не колебли же мыслей, гони прочь лукавого
и будешь избрáнным сосудом славы… Истину говорю тебе.
Осталась ни вдова, ни мужня жена Аграфена Ивановна Мутовкина с шестерыми детьми, мал мала меньше… Поднимала их мать одного за другим на ноги, но как
только подрастет работничек, смерть то́тчас придет к нему.
Осталась Аграфена с двумя дочерьми,
и пошло бабье хозяйство врознь да мимо.
Не лучше Марку Данилычу. Правая сторона совсем отнялась, рот перекосило, язык онемел. Хочет что-то сказать, но
только мычит да чуть-чуть маячит здоровой рукой. Никто, однако, не может понять, чего он желает. Лекарь объявил Дарье Сергевне, что, если
и будет ему облегченье, все-таки он с постели не встанет
и до смерти
останется без языка.
— Ничего пока не известно, — отвечал Патап Максимыч. — Думать надо, по-старому все
останется. Видно, попугали матерей, чтобы жили посмирней. А то уж паче меры возлюбили они пространное житие. Вот хоть бы сестрица моя родимая — знать никого не хотела, в ус никому не дула, вот за это их маленько
и шугнули. Еще не так бы надо. Что живут?
Только небо коптят.
— Полноте, Патап Максимыч. Я ведь это
только для деточек, — сказала Марфа Михайловна. — Молоды еще, со́блазнов пока, слава Богу, не разумеют. Зачем прежде поры-времени им знать про эти дела?.. Пускай подольше в ангельской чистоте
остаются. По времени узнают все
и всего натерпятся. А память о добром детстве
и на старости лет иной раз спасает от худого.
— Благодетель вы наш, — отвечала плачущая
и взволнованная Дарья Сергевна. — Нежданный-эт гость лучше жданных двух, а вы к нам не гостить, а с Божьей милостью приехали. Мы до вас было думали, что Марк-от Данилыч ничего не понимает, а
только вы подошли,
и за руку-то вас взял,
и радостно таково посмотрел на вас,
и слезыньки покатились у него. Понимает, значит, сердечный, разум-от, значит, при нем
остался. Челом до земли за ваше неоставленье!
Поликарп Андреич вдвоем
остался с отцом Прохором. Долго рассуждали они, как быть с Дуней. Наконец решили так:
только что исправит она свои покупки, отправить ее к отцу с Акулиной Егоровной, а меж тем послать письмо к Марку Данилычу
и отписать, где теперь она находится
и в какой день намерена в дорогу выехать.
— С тоски, Аграфена Петровна, с одной
только тоски, — отвечал Самоквасов. — Опротивел мне Божий свет, во всем я отчаялся. «Дай, подумал я, съезжу в Комаров, там много знакомых. Не размыкаю ли с ними кручину». Однако напрасно ездил. Хоть бы словечко кто мне по душе сказал. Все
только говорили, что очень я переменился — ни прежнего-де удальства, ни прежней отваги, ни веселости нисколько во мне не
осталось. Тоски в Комарове прибыло,
и там я пробыл всего трое суток.
С домом
оставалось только развязаться, тогда бы
и дело с концом, но продать большой дом в маленьком городке — не лапоть сплести.
— Так
и быть, сведу вас, — сказала Аграфена Петровна, —
только много с ней не говорить
и долго не
оставаться. Ведь это не Фленушка. Робка моя Дуня
и стыдлива. Испортите дело — пеняйте на себя. Сама при вас буду — меня во всем извольте слушаться; скажу: «Довольно» — уходите, скажу: «Не говорите» — молчите.
Николай Александрыч взят
и неведомо куда отвезен, так что в Луповицах теперь
остались только Андрей Александрыч с супругой
и с дочкой, к имению же приставлена опека,
и опекун ни на самое короткое время из Луповиц не выезжает.
Из двадцати с лишком часовен
и моленных
только три уцелело после бывшего пожара, прочие как вновь построенные
остались запечатанными
и чрез несколько времени земскою полицией были сломаны.
Не послушалась тогда мать Августа уговоров на соборе прочих игумений, не свезла в Москву эту икону, с которой связано давнишнее предание, что скиты керженские
и чернораменские
останутся неприкосновенными до тех
только пор, покамест она не будет поставлена в великороссийской церкви, — а вот она теперь у отца Тарасия.
Были оставлены на своих местах
только приписанные к ним по ревизии,
и каждой жительнице отведено было по просторной келье, но таких приписанных по всем скитам
осталось не больше восьмидесяти старых старух, а прежде всех обительских жителей было без малого тысяча.
Неточные совпадения
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю свою знатность устремил на то
только, чтоб ему одному было хорошо, который бы
и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не
оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
Тут
только понял Грустилов, в чем дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово истины, конечно, не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар
и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна
осталась верною истинному богу.
Но в том-то именно
и заключалась доброкачественность наших предков, что как ни потрясло их описанное выше зрелище, они не увлеклись ни модными в то время революционными идеями, ни соблазнами, представляемыми анархией, но
остались верными начальстволюбию
и только слегка позволили себе пособолезновать
и попенять на своего более чем странного градоначальника.
Произошло объяснение; откупщик доказывал, что он
и прежде был готов по мере возможности; Беневоленский же возражал, что он в прежнем неопределенном положении
оставаться не может; что такое выражение, как"мера возможности", ничего не говорит ни уму, ни сердцу
и что ясен
только закон.
Начались подвохи
и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков
оставался нем как рыба
и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали споить его, но он, не отказываясь от водки,
только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской
и с тех пор затосковал.