Неточные совпадения
— Да нельзя ли, —
говорит, — вам со мною в нашу подгородную усадьбу съездить. Там, —
говорит, — теперь идет у меня запродажа пшеницы, так чтобы после каких-нибудь озадков [Озадки — дурные последствия, неприятности.] не было и чтобы мне от помещика моего не получить неудовольствия: лучше, —
говорит, — как на ваших глазах
дела сделаются, — и вам будет без сумнения, да и мне спокойнее.
— Ой, батюшко, —
говорит, — поначалу так было
дело: после покойника остались мы в хорошем дому: одних ульиков было сорок — сколько денег выручали, сам сосчитай; да и теперь тоже; вестимо, что не против прежнего, а все бога гневить нечего… всего по крестьянству довольно; во вдовстве правлю полное тягло, без отягощения.
«Вы-ста,
говорит, шельмы этакие, только знаете, что от барского
дела отваливаетесь».
— «Я,
говорю, сударь, от барского
дела не отваливаюсь и, как прежде сказала, хошь работника за девку выставлю, а ей, вся твоя воля, задельничать не приходится».
— Ничего, —
говорит, — душечка, не будет; будь покойна, я твое
дело сделаю, — сказала она и ушла.
Ревет моя девка после этого ровно два
дни; стало мне ее хошь бы и жаль: сбегала я потихоньку к приходу, купила ей тут у одного мужичка-торговца кумачу на рубаху и принесла; она ничего — взяла и словно повеселела, а в сумерки и
говорит мне...
На другой
день спроведали наши мужики, стали ко мне находить, спрашивают и
говорят мне так...
Вдруг наезжает сам Егор Парменыч. Узнал он мое
дело и
говорит...
— Ну, —
говорю, — Марфа, ты, я вижу, не боишься божьего суда, так побойся моего: я твое
дело стороной раскрою, тогда уж не пеняй.
— Слушай, —
говорю, — Калистрат: в Погореловской волости мост теперь строят натурой: ты командируешься присматривать туда за работами, — это
дело тебе само по себе; а другое: там, из Дмитревского, девка пропадает во второй уж раз, и приходят, что будто бы ее леший ворует. Это, братец, пустяки!
— А, —
говорю, — доброе
дело! Где ты узнал это?
— Идет, —
говорю, — только ты много не разглагольствуй, а
говори прямо
дело.
— Что ж молчишь? — вмешалась мать. — Сама, —
говорит, — пожелала господину исправнику заявить, а теперь не баешь. Бай ему все. Егор, сударь, Парменыч, управитель наш, загубил ее девичий век. Рассказывай, воровка, как дело-то было; что притихла?
— Что же ты, —
говорит ей мать опять, — коли
дело делали, так рассказывай!
Я вот и по
делам замечал: которого этак начнешь расспрашивать, стыдить, а ему ничего, только и
говорит: «Моя душа в грехе, моя и в ответе», — тут уж добра не жди, значит, человек потерянный; а эта девушка, вижу, не из таких.
Что у них тут было, не знаю; волей али неволей, только усадили они ее в сани да в усадьбу и увезли, и сначала он ее, кормилец, поселил в барском кабинете, а тут, со страху, что ли, какого али так, перевел ее на чердак, и стала она словно арестантка какая: что хотел, то и делал: а у ней самой, кормилец, охоты к этому не было: с первых
дней она в тоску впала и все ему
говорила: «Экое,
говорит, Егор Парменыч, ты надо мною
дело сделал; отпусти ты меня к мамоньке; не май ты ни ее, ни меня».
— Здравствуйте, —
говорю, — молодой человек! Как ваши
дела и обстоятельства?
— Да что, —
говорит, — сударь,
дела мои плохие: я так и так наслышан, что меня оговаривает беглая дмитревская девка, аки бы я сам ее сманивал и там будто бы прочее другое.
— Если, —
говорю, — Егор Парменыч, ты стал таким манером
говорить, так
дело, значит, принимает другой оборот; как бы с этого ты начал, так мы, может быть, давно бы все и покончили.
— Не то, что, —
говорю я, — совсем уж драгоценная, а за твое, например,
дело можно взять тысчонок сто на ассигнации.
— Прозванье уж у нас ему, кормилец, такое идет: до девок, до баб молодых был очень охоч. Вот тоже эдак девушку из Дмитрева от матки на увод увел, а опосля, как отпустил, и велел ей на лешего сговорить. Исправник тогда об этом
деле спознал — наехал: ну, так будь же ты,
говорит, и сам леший; так,
говорит, братцы-мужички, и зовите его лешим. А мы, дураки, тому и рады: с правителей-то его тем времечком сменили — посмелей стало… леший да леший… так лешим и остался.
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы
говорить дело. Я не знаю, что я с вами сделала бы — я вас на колени поставлю: здесь нельзя, — велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что вы стояли на коленях, — слышите, что я с вами сделаю?
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я
говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное
дело.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова
поговорить о
деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Хлестаков. Да что? мне нет никакого
дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом
деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я
говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий
день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)