Неточные совпадения
Его нарочно подсунули из министерства графу Эдлерсу,
так как всем почти было известно, что почтенный сенатор гораздо более любит увлекаться вихрем светских удовольствий, чем скучными обязанностями службы; вследствие всего этого можно было подозревать, что губернатор вряд
ли не нарочно старался играть рассеянно: в его прямых расчетах было проигрывать правителю дел!
Дама обиделась, тем более, что у нее вряд
ли не было
такого намерения, в котором он ее заподозрил.
Марфин хоть и подозревал в своем камердинере наклонность к глубоким размышлениям, но вряд
ли это было
так: старик, впадая в задумчивость, вовсе, кажется, ничего
не думал, а только прислушивался к разным болестям своим — то в спине, то в руках, то в ногах.
— О, черт бы его драл! — отозвался без церемонии Ченцов. — Я игрывал и
не с
такими еще господами… почище его будут!.. Стоит
ли об этом говорить! Чокнемтесь лучше, по крайней мере, хоть теперь!.. — присовокупил он, наливая по стакану шампанского себе и Катрин.
— Но согласитесь, ваше преосвященство, после всего того, что я имел счастие слышать от вас, —
не прав
ли я был, требуя от земской полиции и от духовенства, чтобы они преследовали обе эти секты? Что это
такое? Что-то сверхъестественное, нечеловеческое? — вопрошал уже авторитетным тоном Крапчик.
—
Не хотите
ли чашечку? — сказала она Парасковье, желая с ней быть
такою же любезною, каким был доктор с Иваном Дорофеевым.
Из людей и вообще из каких-либо живых существ
не попадалось никого, и только вдали как будто бы что-то
такое пробежало, и вряд
ли не стая волков.
— Каст тут
не существует никаких!.. — отвергнул Марфин. — Всякий может быть сим избранным, и великий архитектор мира устроил только
так, что ина слава солнцу, ина луне, ина звездам, да и звезда от звезды различествует. Я, конечно, по гордости моей, сказал, что буду аскетом, но вряд
ли достигну того: лествица для меня на этом пути еще нескончаемая…
Сколько ни досадно было Крапчику выслушать
такой ответ дочери, но он скрыл это и вообще за последнее время стал заметно пасовать перед Катрин, и
не столько по любви и снисходительности к своему отпрыску, сколько потому, что отпрыск этот начал обнаруживать характер вряд
ли не посердитей и
не поупрямей папенькина, и при этом еще Крапчик
не мог
не принимать в расчет, что значительная часть состояния, на которое он, живя дурно с женою,
не успел у нее выцарапать духовной, принадлежала Катрин, а
не ему.
Крапчик остался очень рассерженный, но далеко
не потерявшийся окончательно: конечно, ему досадно было
такое решительное заявление Катрин, что она никогда
не пойдет за Марфина; но, с другой стороны, захочет
ли еще и сам Марфин жениться на ней, потому что весь город говорил, что он влюблен в старшую дочь адмиральши, Людмилу?
— Да я, извините,
так сказать,
не имев здесь никого знакомых, заходил в некоторые господские дома и спрашивал, что нет
ли местечка, и на вашем дворе мне сказали, что вам нужен управляющий.
— Но вы понимаете
ли, что говорить
такие вещи о девушке значит позорить, убивать ее, и я
не позволю того никому и всем рот зажму! — продолжал кричать Егор Егорыч.
Перед тем как Рыжовым уехать в Москву, между матерью и дочерью, этими двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже
не знаю, в состоянии
ли буду с достаточною прозрачностью и силою передать: вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без всякого умысла, но тем
не менее тихо,
так что
не скрипнула под ее ногой ни одна паркетинка, вошла в гостиную своего хаотического дома и увидала там, что Людмила была в объятиях Ченцова.
Что это
такое и
не грешно
ли это, — понять
не могу!
Но нет, голубчик Егор Егорыч, скажите,
так ли это будет, и научите меня, что мне читать и какие книги: я
такая глупенькая, что ничего
не знаю».
— А что, Егор Егорыч, я давно хотел вас попросить об одной вещи:
не можете
ли вы замолвить за меня словцо Михаилу Михайлычу и министру внутренних дел, — который, конечно,
так же вас уважает, как и весь Петербург, — чтобы, когда участь нашего губернатора будет окончательно решена, то на место его назначить меня?
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее все более и более будет пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось;
так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда в Кузьмищево все посматривала на фортепьяно, стоявшее в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она
не решалась, недоумевая, можно
ли так скоро после смерти сестры заниматься музыкой.
— И, по-моему, это благородно, — подхватил Сверстов, — и показывает действительно его снисходительность и любовь к детям. Теперь, впрочем, кажется, — присовокупил он с улыбкой, — Мартын Степаныч любит и почти боготворит одну только Екатерину Филипповну: он все почти время мне толковал, что она святая и что действительно имеет дар пророчества,
так что я, грешный человек, заключил, что
не существовало
ли даже между ними плотской любви.
— Ну, а я
так нет!.. Я
не таков! — возразил, смеясь, Ченцов. —
Не знаю, хорошее
ли это качество во мне или дурное, но только для меня без препятствий, без борьбы, без некоторых опасностей, короче сказать, без того, чтобы это был запрещенный, а
не разрешенный плод, женщины
не существует: всякая из них мне покажется тряпкой и травою безвкусной, а с женою, вы понимаете, какие же могут быть препятствия или опасности?!.
— Все-таки я вижу, что малый может погибнуть! — произнес он. — Согласен, что писать к нему Егору Егорычу неловко, ехать самому тем паче, но
не выкинуть
ли такую штуку:
не съездить
ли мне к Валерьяну Николаичу и по душе поговорить с ним?
— Но все-таки бери с собой кого-нибудь! —
не отставала от него Катрин. — Ну, хоть управляющего, что
ли… Он, конечно, знает здешнюю местность лучше, чем ты!
—
Так барину поступать нехорошо! — заорала она, распахнув дверь в горенку. — Коли я теперича согласилась с вами,
так зачем же вам брать другую?.. Что же я на смех, что
ли, далась? Я девушка честная, а
не какая-нибудь!
— В
таком случае, господин полковник, — сказал он, почтительно склонив голову, —
не благоугодно
ли будет вам обязать, по крайней мере, господина Ченцова подпискою, чтобы он выехал из имения Катерины Петровны.
При
таком вопросе Аггея Никитича Мартын Степаныч призадумался несколько: ему помстилось, что
не шпион
ли это какой-нибудь, потому что
так к нему навязывается; но, взглянув на открытую и простодушную физиономию Аггея Никитича, он отвергнул это предположение и отвечал...
— Да вот тут слово мистицизм на каждой почти строке повторяется, а что оно значит — черт его знает, я никогда
такого слова и
не слыхивал.
Не можете
ли вы растолковать мне его?..
— Что же это за
такое большое горе! — возразил Аггей Никитич. — Ченцов
не сын родной Егора Егорыча… Мало
ли у кого племянники разводятся с женами… Я, как сужу по себе…
— Mais dites moi [Но скажите мне (франц.).], — продолжал губернский предводитель, —
не беспокоится
ли Катерина Петровна, что я
так неаккуратен в уплате ей денег за квартиру?
—
Так, одно странное совпадение!.. — отвечал, видимо,
не договорив всего, Сверстов. — А
не знаете
ли вы, из какого собственно звания господин Тулузов: попович
ли он, дворянин
ли, чиновник
ли? — добавил он, обращаясь к Аггею Никитичу.
— Я
не знаю,
так ли это! — возразила gnadige Frau.
— Почему же
не дадут? Что ты
такое говоришь? Государственная тайна, что
ли, это? — горячился Сверстов. — Ведь понимаешь
ли ты, что это мой нравственный долг!.. Я клятву тогда над трупом мальчика дал, что я разыщу убийцу!.. И как мне бог-то поспособствовал!.. Вот уж справедливо, видно, изречение, что кровь человеческая вопиет на небо…
— Вижу, — произнес с многодумчивым выражением в лице Егор Егорыч, — и потому вот я какой имел бы план…
Не знаю, понравится
ли он вам… Вы останетесь погостить у меня и напишете вашей жене, чтобы она также приехала в Кузьмищево,
так как я желаю поближе с ней познакомиться… Приедет она?
Егор же Егорыч едва ей поклонился, и одна Сусанна Николаевна как бы несколько поприветливее встретила ее и усадила за обеденный стол; но и тут Миропа Дмитриевна очутилась в несколько неловком положении, оттого что она
не была познакомлена с gnadige Frau, и, будучи посажена с сею последнею рядом, Миропа Дмитриевна
не ведала, кто
такая эта дама: родственница
ли Марфиных, знакомая их, или просто экономка, а потому решительно
не знала, как себя держать с gnadige Frau.
— А! Что ж ты
не привела его ко мне?.. Я его давно
не видал…
Так ли он остер, как был в детстве?..
— Конечно, дурной человек
не будет откровенен, — заметила Сусанна Николаевна и пошла к себе в комнату пораспустить корсет, парадное бархатное платье заменить домашним, и пока она все это совершала, в ее воображении рисовался, как живой, шустренький Углаков с своими проницательными и насмешливыми глазками,
так что Сусанне Николаевне сделалось досадно на себя. Возвратясь к мужу и стараясь думать о чем-нибудь другом, она спросила Егора Егорыча, знает
ли он, что в их губернии, как и во многих, начинается голод?
Некоторые утверждали, что для этого надобно выбрать особых комиссаров и назначить им жалованье; наконец князь Индобский, тоже успевший попасть в члены комитета, предложил деньги, предназначенные для помещичьих крестьян, отдать помещикам, а раздачу вспомоществований крестьянам казенным и мещанам возложить на кого-либо из членов комитета; но когда ни одно из сих мнений его
не было принято комитетом, то князь высказал свою прежнюю мысль, что
так как дела откупов тесно связаны с благосостоянием народным, то
не благоугодно
ли будет комитету пригласить господ откупщиков, которых тогда много съехалось в Москву, и с ними посоветоваться, как и что тут лучше предпринять.
Наш честнейший и благороднейший Аггей Никитич нашел при делах земского суда еще два документа, весьма важные для нашего дела: первый — увольнительное свидетельство от общества, выданное господину Тулузову, но с
такой изломанной печатью и с
такой неразборчивой подписью, что Аггей Никитич сделал в тамошнюю думу запрос о том, было
ли выдано господину Тулузову вышереченное свидетельство, откуда ныне получил ответ, что такового увольнения никому из Тулузовых выдаваемо
не было, из чего явствует, что свидетельство сие поддельное и у нас здесь, в нашей губернии, сфабрикованное.
Трактир, который Углаков наименовал «Железным», находился, если помнит читатель, прямо против Александровского сада и был менее посещаем, чем Московский трактир, а потому там моим посетителям отвели довольно уединенное помещение, что вряд
ли Углаков и
не имел главною для себя целию,
так как желал поговорить с Аграфеной Васильевной по душе и наедине.
— Как бы, кажется,
не согласиться! Это
не весть что
такое! — произнес с некоторым раздумьем Савелий Власьев. — Только сумеют
ли они, ваше превосходительство, — вот что опасно…
Не соврали бы чего и пустяков каких-нибудь
не наговорили.
— Ободряющее и подающее надежду! — объяснил Мартын Степаныч. —
Не будете
ли и вы об этом иметь сна какого-нибудь?.. Вы в
таком теперь близком общении с будущим людей…
—
Не хотите
ли, я принесу капель, которые муж велел вам принимать и которые всегда вас
так успокаивают?
Прямо из трактира он отправился в театр, где, как нарочно, наскочил на Каратыгина [Каратыгин Василий Андреевич (1802—1853) — трагик, актер Александринского театра.] в роли Прокопа Ляпунова [Ляпунов Прокопий Петрович (ум. в 1611 г.) — сподвижник Болотникова в крестьянском восстании начала XVII века, в дальнейшем изменивший ему.], который в продолжение всей пьесы говорил в духе патриотического настроения Сверстова и, между прочим, восклицал стоявшему перед ним кичливо Делагарди: «Да знает
ли ваш пресловутый Запад, что если Русь поднимется,
так вам почудится седое море!?» Ну, попадись в это время доктору его gnadige Frau с своим постоянно антирусским направлением, я
не знаю, что бы он сделал, и
не ручаюсь даже, чтобы при этом
не произошло сцены самого бурного свойства, тем более, что за палкинским обедом Сверстов выпил
не три обычные рюмочки, а около десяточка.
— О, нет, нет! — воскликнула gnadige Frau, как бы испугавшаяся даже
такого предположения мужа. — И я желаю знать одно,
не видал
ли ты у Марфиных какого-нибудь ученого или сектанта?
В один из
таких жарких дней кузьмищевское общество сидело на садовой террасе за обедом, при котором, как водится, прислуживал и Антип Ильич, ничего, впрочем,
не подававший, а только внимательно наблюдавший,
не нужно
ли чего-нибудь собственно Егору Егорычу. В настоящее время он увидел, что одна молодая горничная из гостиной звала его рукой к себе. Антип Ильич вышел к ней и спросил, что ей надобно.
Пани на это ничего
не отвечала и только как бы еще более смутилась; затем последовал разговор о том, будет
ли Аггей Никитич в следующее воскресенье в собрании, на что он отвечал, что если пани Вибель будет,
так и он будет; а она ему повторила, что если он будет, то и она будет. Словом, Аггей Никитич ушел домой,
не находя пределов своему счастью: он почти
не сомневался, что пани Вибель влюбилась в него!
Слово «терпимость», по-видимому,
не ускользнуло от внимания слушателей,
так что они даже переглянулись между собой, причем Аггей Никитич как бы спросил своим взглядом: «А что, господин Вибель сам-то терпелив
ли и добр?» — «Да, кажется», — ответила ему тоже взором пани.
— Я говорила, татко, об этом Аггею Никитичу; ты отлично это сделаешь, — нам самим читать в
такой жар ужасно трудно. Кроме того, мы многого
не понимаем, но когда ты говоришь, из твоего голоса многое узнаешь.
Не правда
ли? — отнеслась она к Аггею Никитичу.
Пани Вибель, хоть она скрывала это от Аггея Никитича, ужасно хотелось быть приглашенною на эти вечера; но она
не знала еще, удостоят
ли ее этой чести,
так как она была заявленною разводкой и весьма справедливо предполагала, что об ее отношениях к Аггею Никитичу трезвонит весь город; по воле судеб, однако, последнее обстоятельство было причиною, что ее пригласили, и пригласили даже с особым почетом.
— Это я знаю; однако все-таки
не можете
ли вы ссудить меня?
В рядах мои любовники, как нарочно, встретили откупщицу, что-то
такое закупавшую себе. Она очень приветливо поклонилась Аггею Никитичу, а также и пани Вибель, но та, вся поглощенная соображениями о своем платье, торопливо мотнула ей головой и обратилась к торговцам с вопросами, есть
ли у них то, и другое, и третье. Они ей отвечали, что все это есть, и показывали ей разные разности, но на поверку выходило, что все это
не то, чего желала пани Вибель,
так что она пришла почти в отчаяние и воскликнула...
— Но все-таки я
не знаю, велика
ли будет сумма, которою вы одолжите меня? — хотел было добиться от нее камер-юнкер.