Неточные совпадения
— Правило прекрасное! —
заметила Катрин
и надулась; Крапчик же заметно сделался любезнее с своим гостем
и стал даже подливать ему вина. Ченцов, с своей стороны, хоть
и чувствовал, что Катрин сильно им недовольна, но что ж делать? Поступить иначе он не мог: ощутив в кармане своем подаренные дядею деньги, он не в силах был удержаться, чтобы не попробовать на них счастия слепой фортуны, особенно с
таким золотым мешком, каков был губернский предводитель.
Она была до крайности поражена
такой поспешностью ее друга, но останавливать его не
посмела,
и Егор Егорыч, проворно уйдя от нее
и порывисто накинув себе на плечи свою медвежью шубу, уехал прямо домой
и снова заперся почти на замок от всех.
— Если ты будешь
сметь так говорить со мной, я прокляну тебя! — зашипел он, крепко прижав свой могучий кулак к столу. — Я не горничная твоя, а отец тебе,
и ты имеешь дерзость сказать мне в глаза, что я шулер, обыгрывающий наверняка своих партнеров!
— Жизнь людей, нравственно связанных между собою, похожа на концентрические круги, у которых один центр,
и вот в известный момент два лица помещались в самом центре материального
и психического сближения; потом они переходят каждый по своему отдельному радиусу в один, в другой концентрик:
таким образом все удаляются друг от друга; но связь существенная у них,
заметьте, не прервана: они могут еще сообщаться посредством радиусов
и, взаимно действуя, даже умерщвлять один другого,
и не выстрелом в портрет, а скорей глубоким помыслом, могущественным движением воли в желаемом направлении.
— Вам попадись только на глаза хорошенькая женщина,
так вы ничего другого
и не
замечаете! — возразила она. — А я вам скажу, что эту другую хорошенькую сестру Людмилы привез к адмиральше новый еще мужчина, старик какой-то, но кто он
такой…
Между тем бестактная ошибка его заметно смутила Федора Иваныча
и Сергея Степаныча, которые оба знали это обстоятельство,
и потому они одновременно взглянули на князя, выражение лица которого тоже было не совсем довольное,
так что Сергей Степаныч нашел нужным
заметить Крапчику...
Мне очень хотелось подойти послушать, но я не
посмела,
и мне уж наша Марфуша рассказала, что когда в соборе похоронили царя Ивана Грозного, который убил своего сына,
так Николай угодник на висевшем тут образе отвернул глаза от гробницы; видела я
и гробницу младенца Димитрия, которого убили по приказанию царя Бориса [Борис — Годунов (около 1551—1605), русский царь с 1598 года.].
Gnadige Frau первая
и с заметным удовольствием выпила свой бокал; она очень любила, когда сочетавались брачными узами талант с талантом, что
и было ею высказано жениху
и невесте. Выпил также
и доктор, но только совершенно молча,
так что это
заметил Егор Егорыч.
Такое опасение Катрин, кажется, было по меньшей мере преждевременно, ибо Ченцов пока еще совершенно был поглощен пылкою любовью своей супруги
и потом искренно развлекался забавами Немврода: он охотился с псовой охотой, в которой иногда участвовала очень бойко
и смело ездившая верхом Катрин, одетая в амазонку, в круглую мужскую шляпу
и с нагайкой в руке; катались также молодые супруги в кабриолете на рысистом бегуне, причем Катрин всегда желала сама править,
и Ченцов, передав ей вожжи, наблюдал только, чтобы лошадь не зарвалась очень; но Катрин управляла ею сильно
и умело.
— Oh, mon Dieu, mon Dieu! — воскликнул Ченцов. — Скажу я Катерине Петровне!.. Когда мне
и разговаривать-то с ней о чем бы ни было противно,
и вы, может быть, даже слышали, что я женился на ней вовсе не по любви, а продал ей себя,
и стану я с ней откровенничать когда-нибудь!.. Если бы что-либо подобное случилось,
так я предоставляю вам право ударить меня в лицо
и сказать: вы подлец! А этого мне —
смею вас заверить — никогда еще никто не говорил!.. Итак, вашу руку!..
— Вот где следует сказать приказал! —
заметила Миропа Дмитриевна Аггею Никитичу, который на этот раз, не ответив ей ничего, не переставал писать: — «приказал попросить покорнейше
и Вас о
такой же рекомендации высшему петербургскому начальству».
— А вот если бы вы попались Канарскому
и другим полякам,
так они с вами
так бы нежничать не стали, извините вы меня! —
заметила с озлоблением Миропа Дмитриевна.
Маланья, не получившая от родителя ни копейки из денег, данных ему Ченцовым,
и даже прибитая отцом, задумала за все это отомстить Аксинье
и барину, ради чего она набрала целое лукошко красной морошки
и отправилась продавать ее в Синьково,
и так как Екатерина Петровна, мелочно-скупая, подобно покойному Петру Григорьичу, в хозяйстве, имела обыкновение сама покупать у приходящих крестьянок ягоды, то Маланья, вероятно, слышавшая об этом,
смело и нагло вошла в девичью
и потребовала, чтобы к ней вызвали барыню.
Случившийся у Ченцовых скандал возбудил сильные толки в губернском городе; рассказывалось об нем разно
и с разных точек зрения; при этом, впрочем, можно было
заметить одно, что либеральная часть публики, то есть молодые дамы, безусловно обвиняли Катрин, говоря, что она сама довела мужа до
такого ужасного поступка с ней своей сумасшедшей ревностью,
и что если бы, например, им, дамам, случилось узнать, что их супруги унизились до какой-нибудь крестьянки,
так они постарались бы пренебречь этим, потому что это только гадко
и больше ничего!
«Но позвольте, — возражали им пожилые дамы
и солидные мужчины, — madame Ченцова любила своего мужа, она для него пожертвовала отцом,
и оправдывать его странно, — что Ченцов человек беспутный, это всем известно!» — «Значит, известно было
и madame Ченцовой, а если она все-таки вышла за него,
так и будь к тому готова!» —
замечали ядовито молодые дамы.
— Не я-с говорю это, я во сне бы никогда не
посмел подумать того, — отвечал ей немного уже опешивший Тулузов, — но это могут сказать другие,
и, главное, может
таким образом понять правительство, которое зорко следит за подобными отношениями
и обеспечивает крепостных людей от подобного самоуправства: сын этого Власия, как вы сами видели, не из смирных; грубиян
и проходимец великий; он найдет себе заступу,
и вам может угрожать опасность, что у вас отберут ваше имение в опеку.
— Почтеннейший господин Урбанович, — заговорил Аггей Никитич, — вы мне сказали
такое радостное известие, что я не знаю, как вас
и благодарить!.. Я тоже, если не
смею себя считать другом Егора Егорыча, то прямо говорю, что он мой благодетель!..
И я, по случаю вашей просьбы, вот что-с могу сделать… Только позвольте мне посоветоваться прежде с женой!..
— Возьмите это назад
и не
смейте никогда обращаться ко мне с
такими приношениями!.. Я человек военный, а не…
Слышавши этот спор их, один тогдашний остряк
заметил им: «Господа, если бы у Софьи Павловны с Молчалиным
и было что-нибудь, то все-таки зачем же про девушку распускать
такие слухи?
— Конечно, дурной человек не будет откровенен, —
заметила Сусанна Николаевна
и пошла к себе в комнату пораспустить корсет, парадное бархатное платье заменить домашним,
и пока она все это совершала, в ее воображении рисовался, как живой, шустренький Углаков с своими проницательными
и насмешливыми глазками,
так что Сусанне Николаевне сделалось досадно на себя. Возвратясь к мужу
и стараясь думать о чем-нибудь другом, она спросила Егора Егорыча, знает ли он, что в их губернии, как
и во многих, начинается голод?
Из игроков остались на своих местах только Лябьев, что-то
такое задумчиво маравший на столе
мелом, Феодосий Гаврилыч, обыкновенно никогда
и нигде не трогавшийся с того места, которое себе избирал,
и Калмык, подсевший тоже к их столу.
— За
такую музыку их всех бы передушить следовало! — произнес со злостию Лябьев
и нарисовал
мелом на столе огромный нос.
— Но тозе какой хлеб вы будете продавать
и где? —
заметил один из откупщиков с
такими явными следами своего жидовского происхождения, что имел даже пейсы, распространял от себя невыносимый запах чесноку
и дзикал в своем произношении до омерзения.
— Э, зови меня, как хочешь! Твоя брань ни у кого на вороту не повиснет… Я людей не убивала, в карты
и на разные плутни не обыгрывала, а что насчет баломута ты говоришь,
так это ты, душенька, не ври, ты его подкладывал Лябьеву: это еще
и прежде
замечали за тобой. Аркаша, я знаю, что не делал этого, да ты-то хотел его руками жар загребать. Разве ты не играл с ним в половине, одно скажи!
И прилепились мы
таким манером друг к другу душой как ни на есть сильно, а сказать о том ни он не
посмел,
и я робела…
— Не позволяю оттого, что я… вы видите, я сама не знаю, что
такое я!.. — ответила ему, горько усмехнувшись, Сусанна Николаевна! — Но я
молю вас пощадить
и пощадить меня!.. Поверьте, я не меньше вас страдаю!..
Впрочем, к концу представления у него весь этот пар нравственный
и физический поиспарился несколько,
и Сверстов побежал в свою гостиницу к Егору Егорычу, но того еще не было дома, чему доктор был отчасти рад,
так как высокочтимый учитель его, пожалуй, мог бы
заметить, что ученик был немножко, как говорится, на третьем взводе.
Таким образом, пьяный поручик, рывший для другого яму, сам прежде попал в оную
и прямо из дома генерал-губернатора был отведен в одну из частей, где его
поместили довольно удобно в особой комнате
и с матрацем на кровати.
Gnadige Frau, а также
и Сверстов, это
заметили и, предчувствуя, что тут что-то
такое скрывается, по окончании обеда, переглянувшись друг с другом, ушли к себе наверх под тем предлогом, что Сверстову надобно было собираться в дорогу, а gnadige Frau, конечно, в этом случае должна была помогать ему. Егор Егорыч пошел, по обыкновению, в свой кабинет, а Сусанна Николаевна пошла тоже за ним.
— Говорите! — приказала она ему,
и лицо ее приняло
такое плутоватое выражение, по которому
смело можно было заключить, что она, кажется, сама догадалась, о чем беседовали Вибель
и Аггей Никитич; но только последнего она хотела испытать, насколько он будет с ней откровенен.
Посреди
такого всеобщего ликования одна только Миропа Дмитриевна сидела в лодке злая-презлая, но не на мужа, за которым она ничего не
заметила, а на этого старого черта
и богача Кавинина, которому она проиграла тридцать рублей,
и когда ему платила,
так он принял ассигнации смеясь, как будто бы это были щепки!
Конечно, ближе бы всего ей было сказать Аггею Никитичу о своей нужде, но это до того казалось совестно Марье Станиславовне, что она проплакала всю ночь
и утро, рассуждая
так, что не ради же денег она полюбила этого человека,
и когда к ней вечером пришел Аггей Никитич, она ему ни слова не сказала о себе
и только была грустна, что
заметив, Аггей Никитич стал было расспрашивать Марью Станиславовну, но она
и тут не призналась, зато открыла Аггею Никитичу причину ее печали Танюша.
— Тебя прибить он не
посмеет, — возразила Анна Прохоровна, — а если
и скажет тебе что-нибудь неприятное, то ты можешь объяснить, что
так делается везде, во всех откупах.
Аггей Никитич, конечно, всех этих мелочей не
замечал; одно только показалось ему странным, что когда он начал танцевать вальс с пани Вибель, то она не подделывалась под его манеру, а танцевала по-своему, в два приема,
так что им едва возможно было протанцевать один тур; но с камер-юнкером, пригласившим после того пани Вибель
и умевшим, конечно, танцевать вальс в два приема, она носилась по зале, как бабочка.
Пани Вибель тоже немало была поражена нарядом камер-юнкера,
так что всю обедню не спускала с него глаз, хотя, собственно, лица его не видела
и замечала только, что он то выкинет из глаза движением щеки стеклышко, то опять вставит его рукою в глаз.
При
такого рода размышлениях Аггею Никитичу подали письмо Миропы Дмитриевны, прочитав которое он прежде всего выразил в лице своем презрение, а потом разорвал письмо на мелкие клочки
и бросил их на пол. Старик Вибель
заметил это
и, как человек деликатный, не спросил, разумеется, Аггея Никитича, что
такое его встревожило, а прервал лишь свое чтение
и сказал...
После речи Батенева устроилось путешествие, причем снова была пропета песнь: «Отец духов, творец вселенной!»,
и шли в
таком порядке: собиратели милостыни (Антип Ильич
и Аггей Никитич) с жезлами в руках; обрядоначальник (доктор Сверстов) с
мечом; секретарь (gnadige Frau) с актами; оба надзирателя со свечами; мастер стула тоже со свечой. По окончании шествия обрядоначальник положил знак умершего на пьедестал, а великий мастер сказал...
Сусанна Николаевна
и Муза Николаевна каждонедельно между собою переписывались,
и вместе с тем Терхов, тоже весьма часто бывая у Лябьевых, все о чем-то с некоторой таинственностью объяснялся с Музой Николаевной,
так что это
заметил, наконец, Аркадий Михайлович
и сказал, конечно, шутя жене...
— Да
так, не
заметил бы; а тут, если
и есть что-нибудь,
так другое.
— Это чудо, прелесть что
такое!
Смею вас заверить, что
и за границей
таких номеров немного.
На этом пока
и кончился разговор камергера с Миропой Дмитриевной. В следующие за тем дни Миропа Дмитриевна, сама обыкновенно сидевшая за общим столом своих постояльцев, очень хорошо
замечала, что камергер был грустен
и только по временам как-то знаменательно взглядывал на нее. Миропа Дмитриевна, несмотря на то, все-таки решилась повыдержать его. Но вот однажды камергер, встретив ее в коридоре, сказал
такого рода фразу...