Неточные совпадения
—
Да, — продолжал Калинович, подумав, — он был очень умный человек и с неподдельно страстной натурой, но только в известной колее. В том, что он писал, он был очень силен, зато
уж дальше этого ничего не видел.
Зайдут к Семенову, а тут кстати раскупорят,
да и разопьют бутылочки две мадеры и домой
уж возвратятся гораздо повеселее, тщательно скрывая от жен, где были и что делали; но те всегда догадываются по глазам и делают по этому случаю строгие выговоры, сопровождаемые иногда слезами. Чтоб осушить эти слезы, мужья дают обещание не заходить никогда к Семенову; но им весьма основательно не верят, потому что обещания эти нарушаются много-много через неделю.
—
Да,
да, какое
уж это для вас место! — подтвердил Петр Михайлыч. — Сколько я сужу, оно вам не по характеру,
да и мало по вашим способностям.
—
Да, пожалуй, по-нашему с тобой, Флегонт Михайлыч, и так бы;
да нынче, сударь, другие
уж времена, другие нравы.
— Ах, какой ты странный! Зачем? Что ж мне делать, если я не могу скрыть?
Да и что скрывать? Все
уж знают. Дядя на днях говорил отцу, чтоб не принимать тебя.
—
Да я ж почем знаю? — отвечал сердито инвалид и пошел было на печь; но Петр Михайлыч, так как
уж было часов шесть, воротил его и, отдав строжайшее приказание закладывать сейчас же лошадь, хотел было тут же к слову побранить старого грубияна за непослушание Калиновичу, о котором тот рассказал; но Терка и слушать не хотел: хлопнул, по обыкновению, дверьми и ушел.
— Ну
да, — положим, что вы
уж женаты, — перебил князь, — и тогда где вы будете жить? — продолжал он, конечно, здесь, по вашим средствам… но в таком случае, поздравляю вас, теперь вы только еще, что называется, соскочили с университетской сковородки: у вас прекрасное направление, много мыслей, много сведений, но, много через два — три года, вы все это растеряете, обленитесь, опошлеете в этой глуши, мой милый юноша — поверьте мне, и потом вздумалось бы вам съездить, например, в Петербург, в Москву, чтоб освежить себя — и того вам сделать будет не на что: все деньжонки уйдут на родины, крестины, на мамок, на нянек, на то, чтоб ваша жена явилась не хуже другой одетою, чтоб квартирка была хоть сколько-нибудь прилично убрана.
— Пушкин был человек с состоянием, получал по червонцу за стих,
да и тот постоянно и беспрерывно нуждался; а Полевой, так
уж я лично это знаю, когда дал ему пятьсот рублей взаймы, так он со слезами благодарил меня, потому что у него полтинника в это время не было в кармане.
— Ах,
да, есть… хорошо, — отвечала она, и когда поезд остановился, Калинович вел ее
уж под руку в вокзал.
— Да-с, вы говорите серьезное основание; но где ж оно и какое? Оно должно же по крайней мере иметь какую-нибудь систему, логическую последовательность, развиваться органически, а не метаться из стороны в сторону, — возразил редактор; но Калинович очень хорошо видел, что он
уж только отыгрывался словами.
— А,
да! Attendez un peu [Подождите немного (франц.).], — проговорил довольно благосклонно директор и потом, обратившись к господину в мундире и приняв совершенно
уже строгий, начальнический тон, спросил...
—
Да, — произнес протяжно директор, — но дело в том, что я буду вам говорить то, что говорил
уже десятку молодых людей, которые с такой же точно просьбой и не далее, как на этой неделе, являлись ко мне.
— Да-а, пожалуйста! — повторил директор. — В отношении собственно вас могу только, если
уж вам это непременно угодно, могу зачислить вас писцом без жалованья, и в то же время должен предуведомить, что более десяти молодых людей терпят у меня подобную участь и, конечно, по старшинству времени, должны раньше вас получить назначение, если только выйдет какое-нибудь, но когда именно дойдет до вас очередь — не могу ничего сказать, ни обещать определительно.
— Ах,
да… виноват…
да! — сознавался немец простодушно и
уж вслед затем объявлял такую игру, что оставался без трех и без четырех.
— Это мило, это всего милей — такое наивное сознание! — воскликнул Белавин и захохотал. — И прав ведь, злодей! Единственный, может быть, случай, где, не чувствуя сам того, говорил великую истину, потому что там действительно хоть криво, косо, болезненно, но что-нибудь
да делаете «, а тут
уж ровно ничего, как только писанье и писанье… удивительно! Но все-таки, значит, вы не служите? — прибавил он, помолчав.
—
Да, бывает… — подтвердил Белавин, — и вообще, — продолжал он, — когда нельзя думать, так
уж лучше предаваться чувству, хотя бы самому узенькому, обыденному.
—
Да, почти, — отвечал Белавин, — но дело в том, — продолжал он, — что эмансипация прав женских потому выдвинула этот вопрос на такой видный план, что по большей части мы обыкновенно, как Пилаты, умываем руки,
уж бывши много виноватыми.
—
Да, налей и мне! Ты давно
уж меня не поила чаем, — отвечал Калинович.
Самые искренние его приятели в отношении собственного его сердца знали только то, что когда-то он был влюблен в девушку, которой за него не выдали, потом был в самых интимных отношениях с очень милой и умной дамой, которая умерла; на все это, однако, для самого Белавина прошло, по-видимому, легко; как будто ни одного дня в жизни его не существовало, когда бы он был грустен,
да и повода как будто к тому не было, — тогда как героя моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы
уже около трех лет находим в истинно романтическом положении.
Не говоря
уже там об оброках, пять крупчаток-мельниц, и если теперь положить minimum дохода по три тысячи серебром с каждой, значит: одна эта статья — пятнадцать тысяч серебром годового дохода;
да подмосковная еще есть… ну, и прежде вздором, пустяками считалась, а тут вдруг — богатым людям везде, видно, счастье, — вдруг прорезывается линия железной дороги: какой-то господин выдумывает разбить тут огородные плантации и теперь за одну землю платит — это черт знает что такое! — десять тысяч чистоганом каждогодно.
—
Да, c'est une femme de beaucoup d'esprit [большого ума женщина (франц.).]. Я ее знал еще ребенком, и тогда
уж в ней видно было что-то такое необыкновенное. Une femme de beaucoup d'esprit! — прибавил он.
— Что делать! — возразил Калинович и снова продолжал: — Ученым сделаться время
уж теперь для меня прошло,
да и что бы могло повлечь это? Самая высшая точка, которой можно достигнуть, это профессорство.
— Конечно, мы хоть и рабы, — продолжал Григорий Васильев, — а тоже чувствовали, как их девичий век проходил: попервоначалу ученье большое было, а там скука пошла; какое
уж с маменькой старой
да со скупой развлеченье может быть?.. Только свету и радости было перед глазами, что князь один со своими лясами
да балясами… ну, и втюрилась, по нашему, по-деревенски сказать.
—
Да, представьте; это лучше будет, и скажите, что вы
уже мне говорили и что я желаю, чтоб он напомнил мне завтра.
Будь хоть зверь,
да один, по крайней мере можно, бывает, лад вызнать; и я с удовольствием могу сказать, что избранная нами губерния в этом случае благоденствовала: пятнадцать
уже лет управлял ею генерал-лейтенант Базарьев.
—
Да что плевое-то? Что? Капризный ты человек!.. Кажется, сметой
уж не обижены, — говорил архитектор, глядя с умилением в глаза Михайлу Трофимову.
— «Ну
уж этого, говорит, не беспокойтесь, не будет у меня,
да и принимать, говорит, я сам буду; на каждой сажени дыру проверчу: и то говорит, знайте!» В эку глубь хочет лезти!
Тут
уж прямо выходит, крестись
да на кобылу укладывайся — знает это, понимает!
Знаем тоже его не сегодня; может, своими глазами видали, сколько все действия этого человека на интересе основаны: за какие-нибудь тысячи две-три он мало что ваше там незаконное свидетельство, а все бы дело вам отдал — берите только
да жгите, а мы-де начнем новое, — бывали этакие случаи, по смертоубийствам даже, где
уж точно что кровь иногда вопиет на небо; а вы, слава богу, еще не душу человеческую загубили!
Сломанный нравственно, больной физически, Калинович решился на новый брак единственно потому только, что ни на что более не надеялся и ничего
уж более не ожидал от жизни,
да и Настенька, более
уж, кажется, любившая Калиновича по воспоминаниям, оставила театр и сделалась действительною статскою советницею скорее из сознания какого-то долга, что она одна осталась в мире для этого человека и обязана хоть сколько-нибудь поддержать и усладить жизнь этой разбитой, но все-таки любезной для нее силы, и таким образом один только капитан стал вполне наслаждаться жизнию, заправляя по всему дому хозяйством и постоянно называя племянника и племянницу: «ваше превосходительство».