Неточные совпадения
— А что, мать-командирша, что мы
будем сегодня обедать? —
спрашивал он, приходя домой.
Постоянный костюм капитана
был форменный военный вицмундир. Курил он, и курил очень много, крепкий турецкий табак, который вместе с пенковой коротенькой трубочкой носил всегда с собой в бисерном кисете. Кисет этот вышила ему Настенька и, по желанию его, изобразила на одной стороне казака, убивающего турка, а на другой — крепость Варну. Каждодневно, за полчаса да прихода Петра Михайлыча, капитан являлся, раскланивался с Настенькой, целовал у ней ручку и
спрашивал о ее здоровье, а потом садился и молчал.
Если вы нынешнюю уездную барышню
спросите, любит ли она музыку, она скажет: «да» и сыграет вам две — три польки; другая, пожалуй, пропоет из «Нормы» [«Норма» — опера итальянского композитора Винченцо Беллини (1801—1835).], но если вы попросите
спеть и сыграть какую-нибудь русскую песню или романс, не совсем новый, но который вам нравился бы по своей задушевности, на это вам сделают гримасу и встанут из-за рояля.
— Почему же вы думаете, что он может
быть моим женихом? —
спросила гордо и вся вспыхнув Настенька.
— И ваш ответ, Петр Михайлыч,
будет тот же? —
спросила она.
— Вы изволили, стало
быть, поступить на место господина Годнева? —
спросил, наконец, хозяин.
Когда тот пришел прощаться, старик, кажется, приготовлялся
было сделать ему строгое внушение, но, увидев печальную фигуру своего любимца, вместо всякого наставления
спросил,
есть ли у него деньги на дорогу.
Частые посещения молодого смотрителя к Годневым, конечно,
были замечены в городе и, как водится, перетолкованы. Первая об этом пустила ноту приказничиха, которая совершенно переменила мнение о своем постояльце — и произошло это вследствие того, что она принялась
было делать к нему каждодневные набеги, с целью получить приличное угощение; но, к удивлению ее, Калинович не только не угощал ее, но даже не сажал и очень холодно
спрашивал: «Что вам угодно?»
Невдолге после описанных мною сцен Калиновичу принесли с почты объявление о страховом письме и о посылке на его имя. Всегда спокойный и ровный во всех своих поступках, он пришел на этот раз в сильное волнение: тотчас же пошел скорыми шагами на почту и начал что
есть силы звонить в колокольчик. Почтмейстер отворил, по обыкновению, двери сам; но, увидев молодого смотрителя, очень сухо
спросил своим мрачным голосом...
— Что ж у меня
есть? —
спросил Калинович.
— Где вы
были сегодняшнюю ночь? —
спросил он.
— Какой же разговор у вас
был? —
спросила Палагея Евграфовна.
— Где
был? —
спросила старуха.
— Скоро ли мы
будем обедать? —
спросила она у дочери.
Такова
была задняя, закулисная сторона чтения; по наружности оно прошло как следует: автор читал твердо, слушатели
были прилично внимательны, за исключением одной генеральши, которая без всякой церемонии зевала и обводила всех глазами, как бы
спрашивая, что это такое делается и скоро ли
будет всему этому конец?
— Allons! — повторил князь и, надев тоже серую полевую шляпу, повел сначала в сад. Проходя оранжереи и теплицы, княжна изъявила неподдельную радость, что самый маленький бутончик в розане распустился и что единственный на огромном дереве померанец толстеет и наливается. В поле князь начал
было рассказывать Калиновичу свои хозяйственные предположения, но княжна указала на летевшую вдали птичку и
спросила...
— Почему ж? —
спросил Калинович, более занятый своей лошадью, в которой видел желание идти в галоп, и не подозревая, что сам
был тому причиной, потому что, желая сидеть крепче, немилосердно давил ей бока ногами.
Лицо это
было некто Четвериков, холостяк, откупщик нескольких губерний, значительный участник по золотым приискам в Сибири. Все это, впрочем, он наследовал от отца и все это шло заведенным порядком, помимо его воли. Сам же он
был только скуп, отчасти фат и все время проводил в том, что читал французские романы и газеты, непомерно
ел и ездил беспрестанно из имения, соседнего с князем, в Сибирь, а из Сибири в Москву и Петербург. Когда его
спрашивали, где он больше живет, он отвечал: «В экипаже».
— В Петербург, стало
быть, не изволите ехать? —
спросил он, с трудом переводя дыхание.
— То
есть, примерно, насчет чего же? —
спросил купец.
— А что, у вас
есть журналы? —
спросил он.
— Вы
будете обедать? —
спросил Калинович, подъезжая к Твери.
Пересилив несколько себя, Калинович
спросил себе обедать,
выпил рюмку вина, стакан крепкого кофе и отправился осматривать достопримечательности города.
— Merci! — отвечал Дубовский, торопливо
выпивая вино, и, видимо, тронутый за чувствительную струну, снова продолжал: — Я
был, однако, так еще осторожен, что не позволил себе прямо отнестись в редакцию, а вот именно самого Павла Николаича, встретив в одном доме,
спрашиваю, что могу ли надеяться
быть напечатан у них. Он говорил: «Очень хорошо, очень рад». Имел ли я после того право
быть почти уверен?
— Я доставляю, — продолжал тот, — проходит месяц… другой, третий… Я, конечно, беспокоюсь о судьбе моего произведения… езжу,
спрашиваю… Мне сначала ничего не отвечали, потом стали сухо принимать, так что я вынужден
был написать письмо, в котором просил решительного ответа. Мне на это отвечают, что «Ермак» мой может
быть напечатан, но только с значительными сокращениями и пропусками.
Зыков жил на дворе в четвертом этаже; на дверях его квартиры вместо медной дощечки
был просто приклеен лоскуток бумаги с написанной на нем фамилией; но еще более удивился Калинович, когда на звонок его дверь отворила молодая дама в холстинковом платье, шерстяном платке и с какой-то необыкновенно милой и доброй наружностью. Догадываясь, что это, должно
быть, жена хозяина, он вежливо
спросил...
Калинович тоже
был в такой степени бледен и расстроен, что Белавин
спросил его...
— Какие же это могли
быть ошибки? —
спросил молодой человек, старавшийся насмешливо улыбнуться.
— А вы думаете
быть актером? —
спросил он.
Последние слова
были так громко произнесены, что проходившая мимо квартирная хозяйка испугалась и, приотворив двери,
спросила...
— И не
спрашивай лучше! — проговорила она. — Тогда как получила твое письмо, всем твоим глупостям, которые ты тут пишешь, что хотел меня кинуть, я, конечно, не поверила, зная наперед, что этого никогда не может
быть. Поняла только одно, что ты болен… и точно все перевернулось в душе: и отца и обет свой — все забыла и тут же решилась, чего бы мне ни стоило, ехать к тебе.
— И сами, конечно,
будете играть Ромео? —
спросил Калинович.
— Что ж у них, интрига, что ли,
была? —
спросил он.
[После слов: «…не совсем лестную для себя улыбку» в рукописи
было: «Каково здесь дворянство, ваше превосходительство? —
спросил Калинович, потупляя глаза и, кажется, желая вызвать его на дальнейший откровенный разговор.
— Я поближе к чаю — позволите? —
спросил Калинович мадам Четверикову, которая
была одета в щегольское платье гласе и цвела красотой. Она взмахнула только на него своими превосходными карими глазами и, проговоря: «Пожалуйста!», начала приготовлять ему чай.
От управляющего губернией
был послан между тем жандарм за начальником арестантской роты, и через какие-нибудь полчаса в приемной зале уж стоял навытяжке и в полной форме дослужившийся из сдаточных капитан Тимков, который, несмотря на то, что владел замечательно твердым характером и столь мало подвижным лицом, что как будто бы оно обтянуто
было лубом, а не кожей человеческой, несмотря на все это, в настоящие минуты, сам еще не зная, зачем его призвали,
был бледен до такой степени, что молодой чиновник, привезенный вице-губернатором из Петербурга и теперь зачисленный в штат губернского правления, подошел к нему и, насмешливо зевая,
спросил...
— Что ж, скажи: госпожа Минаева у вас в труппе и
будет здесь играть всю зиму? —
спросил он каким-то смешным от внутреннего волнения тоном.
— Catherine, значит,
была у вас? —
спросил он после короткого молчания.
— Кто ж на его место
будет? —
спросил поручик с заметным уж беспокойством.
— Vous etiez en liaison avec lui? [Вы
были близки с ним? (франц.).] —
спросил Калинович нарочно по-французски, чтобы капитан и Михеич не поняли его.
— И Иволгин ваш? —
спросил Калинович,
выпивая целый стакан вина, чего почти никогда с ним не бывало.
— Предписание на то от вашего высокородия
будет? —
спросил он.
В настоящий вечер, впрочем, он
был что-то особенно грустен и мрачен, так что Настенька
спросила его, что с ним.
А что при допросах нет депутата, так нигде и никаким законом не вменено следователю в обязанность
спрашивать грамотных дворян при каких бы то ни
было заступниках, и мне для этого не выдумывать новых постановлений.